Анатомия зла
Шрифт:
Гроэр плотно прикрыл за собой дверь и вытащил из тумбочки хрустальный череп.
– Так вот, значит, ты какой, – в раздумье проговорил он. – А я и не знал.
Хрустальный череп слабо засветился изнутри, легкие, еле заметные волны, пронизанные острыми, как иглы, радиусами-лучами, поплыли в разные стороны, быстро заполняя комнату туманным свечением. А может Гроэру это только казалось, потому что голова у него начала кружиться, глаза закрывались сами собой, приятная истома сковала тело. Он откинулся на кровать, которая оказалась вдруг не кроватью вовсе, а бездонным колодцем, мгновенно засосавшим его целиком, как шланг огромного пылесоса. Ему даже почудился свист ветра в ушах... Чудо снова состоялось. Он снова плавал в удивительных, неведомых мирах.
Сколько это продолжалось, Гроэр не знал, очнувшись, наконец, от видений и невменяемо озираясь по сторонам. Скучные, выкрашенные в невыразительный бежевый цвет стены снова окружали его. Стены, представлявшиеся всегда такими незыблемыми, такими до тошноты надежными, оказывается вовсе не защищают его от проникновения в иные миры.
– Ну, брат, и шутки у тебя. – Гроэр озадаченно покосился на бесстрастно поблескивавший череп. – Выходит, ты – сказочно волшебный. Выходит, ты все можешь.
Заложив руки за голову, он мечтательно зажмурился. Ах, если бы это хрустальное диво помогло ему проникнуть в тело Учителя, слиться с ним, стать с ним единым целым. Тогда он сел бы вместе с ним в машину и отправиться туда, где он творит свою медицину. Где он ласкает по ночам такое желанное, но, увы, принадлежащее не ему, тело черноокой Клары.
ГЛАВА 26
Пробудившись через каких-нибудь два часа с первыми лучами солнца, Гроссе повернулся на бок и, подперев голову рукой, долго всматривался в лицо Клары. И во сне оно не освобождалось от внутреннего напряжения, о чем говорила складка между бровями и плотно сжатые губы. Он нервничал от того, что не чувствует уверенности в себе, в ней, в завтрашнем дне. Зорко наблюдая за реакциями и настроением Клары, он не мог не заметить, что даже такой героический с его стороны жест, как решение жениться на ней, не возымел желаемого результата. Скорее наоборот – насторожил. Что-то в ее поведении тревожило его, внушало опасения. Это была не та Клара, ловившая как милость мимолетные небрежные ласки, случайно брошенный взгляд, каждое полудоброе слово, зачарованно смотревшая в глаза, повсюду следовавшая за ним как верная собака.
Раньше это только раздражало его. Сейчас же, когда от нее требовалась именно такая – слепая, нерассуждающая преданность, она неуловимо ускользала от него, замыкалась в себе. Он уже не ориентировался с прежней легкостью в ее мыслях, не мог предугадать поступки.
Гроссе необходимо было сохранить власть над ней любой ценой. Казалось бы большего, чем жениться на ней, он придумать не мог. И все же требовалось что-то еще, что окончательно сломило бы ее внутреннее сопротивление. Но что?
И его осенило. Свадебное путешествие! Совместный отпуск. Если он подарит ей месяц... пожалуй будет вполне достаточно и двух недель... своего бесценного времени, самого себя, она навсегда станет его должницей.Честно говоря, она заслужила такой подарок. Тем более если учесть, что он будет последним.
Когда заспанная и разбитая Клара выползла из постели, Гроссе уже сидел в ее убогой гостиной с телефоном в руках и загадочно ухмылялся.
– А кормить в этом доме собираются? – осведомился он с заявкой на игривость. Всего лишь с заявкой, поскольку такие понятия как "улыбка", "игривость", "юмор" не приклеивались к нему ни с какой стороны.
Подозрительно покосившись на него, Клара отправилась на кухню, где на скорую руку приготовила скудный завтрак – по большой чашке растворимого кофе с сухими сливками и размороженную в микроволновой печи пиццу с грибами.
Мобильный телефон Гроссе звонил не переставая. Его вызывали в клинику, у лечащих врачей возникали проблемы, которые те не рисковали решать самостоятельно. Разыскивали "куда-то запропастившуюся" старшую медсестру... Когда к этому перезвону добавился еще и голос Николь, Гроссе взорвался:
– Это черт знает что! Они не дадут нам сказать и двух слов. Я еду на работу. А ты собирайся в дорогу. Сегодня вечером мы улетаем.
– Что делаем? – Клара не сомневалась, что ослышалась.
– У тебя появились проблемы со слухом, старушка? Я сказал: улетаем.
– Ку-да-а?
– Ясное дело, куда. В свадебное путешествие. Только, будь любезна, не набирай много вещей. Терпеть не могу таскать чемоданы. Обновить свой гардероб ты сможешь и на месте.
Сложив руки на коленях, она уставилась на него осуждающе и сочувственно – так смотрит мать на ребенка, сморозившего несусветную чушь.
– В свадебное путешествие, мистер Гроссе, обычно отправляются после свадьбы, а не до.
– А нам другие не указ. Мы, как всегда, поступим наоборот.
– И куда же мы улетаем?
– Разве я не сказал? В Египет.
Нет, определенно мозг Клары отказывался понимать и воспринимать происходящее. Ей хотелось тряхнуть головой и проснуться, потому что в ее реальной жизни такого просто не могло быть.
– В Клинике можешь не появляться. Со вчерашнего дня ты в отпуску. – Тон у Гроссе был небрежно-деловой. – Билеты на самолет, гостиницы и прочее я заказал по телефону, пока ты спала. Мои вещи соберет Айрис. Ну все. Будь готова к пяти часам. Я за тобой заеду.
Дверь за Гроссе давно захлопнулась, а Клара продолжала стоять посреди комнаты, тщетно пытаясь взять себя в руки.
Через каких-нибудь несколько часов из хладнокровных коллег-убийц они превратятся в беспечных молодоженов-путешественников. Это будет первый отдых за все пятнадцать лет их совместного существования. Она сама затруднялась найти определение тому, что творилось сейчас в ее душе. Но одно знала наверняка – там было все что угодно, только не радость.
С каждой своей новой выходкой (а она это расценивала именно так) Гроссе все больше озадачивал и настораживал ее. Его поступки казались ей нелогичными, противоестественными. Зачем, к примеру, он показал ей вдруг своего взрослого сына, если не желает ничего объяснить? Может быть потому, что в скором времени она должна стать ему мачехой? Но тогда почему он упорно отрицает, что это его сын?
Слушая рассказы о его прошлом, Клара не могла отделаться от ощущения, что он чего-то недоговаривает. Или недопонимает сам, во что было трудно поверить. Интуитивно Клара чувствовала, что искать оборванную нить нужно у самых истоков, начиная с матери Гроссе. Кем бы не была эта женщина, жива она или мертва, но она была. Она его зачала и выносила, произвела на свет. Почему он ничего не знает или не хочет знать о ней? Не в этой ли аномалии кроются истоки его жестокости?
Высказанная им самим версия казалась ей не слишком убедительной. Возможно она изменила мужу, и тот предпочел навсегда вычеркнуть ее из своей жизни, лишив материнства. Но тогда почему она не забрала ребенка, узнав, что он практически с рождения остался сиротой? Может бабка Гроссе была настолько сильной женщиной, что, следуя избранной ее сыном линии, так и не подпустила к своему внуку мать? Да нет, продолжала рассуждать Клара, она ведь сама стремилась отослать его от себя как можно дальше. Но почему? Чего она боялась или что пыталась скрыть? Хотела оградить судьбу внука от преступного прошлого его отца? Очередная загадка.