Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

Толстой Лев Николаевич

Но Княгиню Марью Ивановну долго нельзя было довести до гостиной, куда Анна хотла посадить ее. Княгиня Марья Ивановна останавливалась въ каждой комнат, всмъ любовалась, все распрашивала и на все высказывала свои замчанія. Она и всегда, но особенно теперь, въ Петербург, была озабочена тмъ, чтобы показать, что она цнитъ ту высоту положенія, въ которомъ находится та Анна, которую она же выдала замужъ, но что она, съ одной стороны, нисколько не завидуетъ, не поражена этимъ величіемъ и, съ другой стороны, цнитъ это, радуется этому и никогда не позволитъ себ быть indiscr`ete [1122] и пользоваться своими правами. Во всякомъ слов ея, въ манер, въ отставшемъ по мод, но претенціозномъ дорожномъ туалет было замтно напряженіе не уронитъ себя въ Петербург, сдлать свое

дло, но не осрамиться и не быть Каренинымъ въ тягость.

1122

[нескромной]

— Какая прелесть дача. Вотъ, говорятъ, въ Петербург нтъ деревни. И деревня, и элегантно, и вода. Какъ мило. И все казенное, charmant! [1123] И цвты, и букеты... Я до страсти люблю цвты. Ты не думай, что я тебя стсню. Я на нсколько часовъ.

— Ахъ, тетушка, я такъ рада.

— А Петю не узнала бы, а? — говорила мать, съ скрываемой гордостью указывая на молодого человка съ потнымъ, налитымъ густой кровью лицомъ, въ голубомъ галстук и короткомъ пиджак, который, улыбаясь и красня, смотрлъ на Анну такимъ взглядомъ, который щекоталъ ее и производилъ на нее впечатлніе, что онъ смотритъ на нее не туда, куда нужно. Анна никакъ не узнала бы его. Она помнила 9-лтняго Петю, забавлявшаго всхъ своимъ апетитомъ, потомъ слышала, что наука не задалась ему и онъ побывалъ, какъ вс подобные ему молодые люди, въ гимназіи, въ пансіон, въ какихъ то технотопографическихъ училищахъ, въ которыхъ оказывалось, что гораздо лучше, чмъ въ гимназіяхъ, и что его везутъ въ юнкера. Но никакъ не могла себ представить, что этотъ краснющій и упорно нечисто глядящій на нее красивый юноша — тотъ самый Петя.

1123

[прекрасно!]

— Онъ славный малый и не думай, чтобы неспособный, напротивъ; но ты знаешь, эти требованія, эти интриги.

Не смотря на отказы тетушки, Анна, хотя и знала, что это очень стснитъ ее, уговорила тетушку остаться ночевать у нее и пошла велть приготовить ей комнату.

— Нтъ, все это величіе (les grandeurs) не испортили ее, — сказала мать сыну, когда она вышла. — Такая же добрая, милая. И найти такое радушіе въ Петербург!

— Какъ она хороша, мама! Я никогда не видалъ такой красавицы. Какія руки!

— Да, она еще похорошла. И вотъ говорили, что это бракъ не по любви, а они такъ счастливы, что... Ахъ, батюшки, красный мшечекъ! — вскрикнула она, всплеснувъ руками. — Бги, въ карет. — Но мшечекъ былъ въ передней. — И какъ хорошо у нихъ. И садовникъ, и оранжереи — все казенное.

Анна была рада теперь прізду тетки. Это ее отвлекало отъ неразршимаго вопроса. Она съ веселымъ лицомъ вернулась къ ней.

— Вы какъ хотите, тетушка, а я приготовила вамъ и Пет.

— Нтъ, нтъ, нтъ, Петя въ Петербургъ, у Милюковскихъ, ему готова. Да и я поду. Я благодарю, я тронута. Ну, давайте, коли хотите, я выпью кофею, — сказала она, оглядывая въ подробностяхъ и Петербургскаго Корнея — лакея съ его разчесанными бакенбардами и блымъ галстукомъ, и подносъ-столикъ, и всю эту элегантность службы.

— Ну, давайте. Какъ это практично. Ну чтожъ, покажи же мн Сережу, твоего кумира. Петя, поди, будь услужливъ, поди поищи въ саду и приведи сюда.

— Нтъ, вы, пожалуйста, тетушка не узжайте и будьте какъ дома. Если вы хотите хать въ Петербургъ, моя карета къ вашимъ услугамъ. Я никуда не поду.

Княгиня Марья Ивановна улыбнулась и пожала руку Анн.

— Признаюсь теб, мой дружокъ, я не ждала отъ тебя дурнаго пріема, но я знаю, что въ вашемъ положеніи есть обязанности. Но ты такъ мила. Все тоже, все тоже золотое сердце. Я теб правду скажу, я на одно разчитывала, это — что ты и Алексй Александровичъ не откажетесь сказать словечко Милютину. Ты знаешь, это такъ важно. A Pierre славный, славный малый. Это у него есть что то. Я мать, но не заблуждаюсь. Алексй Александровичъ, я знаю, въ такой сил теперь, что одно слово. И ты тоже. Ты знаешь, женщина...

— Я скажу графин Лидіи Ивановн, да и самому... — сказала Анна.

— Я очень, очень рада, — продолжала Княгиня, оглядывая искоса платье Анны.

— Аглицкое шитье. А мы считали, что это старо. А это

самый grand genre. [1124] Лиз сдлаю. Вотъ помнишь наши толки, когда ты выходила замужъ. Я говорила, что все будетъ прекрасно. Онъ человкъ, котораго нельзя не уважать глубоко. А это главное. Если бы не было дтей, ну такъ. Но я такъ рада была, когда родился Сережа. И у женщины, у которой есть сынъ, есть цль жизни, есть существо, на которомъ можно сосредоточить всю нжность женскаго сердца. И я такъ понимаю, какъ мн про тебя разсказывали, что ты живешь для сына. Разумется, les devoirs [1125] общества.

1124

[высокий стиль.]

1125

[обязанности]

Анна покраснла отъ стыда и боли, когда ей напомнили такъ живо ту роль матери, которую она взяла на себя и которую она не выдержала.

— Вотъ и онъ. А поди сюда, мой красавецъ. — «Вотъ я говорила Тюньковой, — подумала она, — что для мальчика самое лучшее блое пике». — Какъ выросъ! И какъ онъ соединилъ красоту матери и серьезность отца. Взглядъ. Ну, crach'e! [1126]

Княгиня Марья Ивановна была притворна во всемъ равно, какими бываютъ вс добродушные люди; но притворство относительно всего другаго не оскорбляло Анну, притворство же къ сыну больно укололо ее именно потому, что она чувствовала, что она одинаково притворно сама относилась къ сыну. Ей такъ тяжело это было, что, чтобы отвлечь Княгиню Марью Ивановну отъ сына, она предложила выдти на терассу. На терасс Княгиня Марья Ивановна любовалась и видомъ, и трельяжемъ, и стальными скамейками съ пружинными стисками. И Анн странно и мучительно было чувствовать эту добродушную зависть ея положенію. Какъ бы ей хотлось быть хоть въ сотой дол столь счастливой тмъ, что въ глазахъ ея тетки было такъ прекрасно, такъ твердо, такъ стройно, такъ важно.

1126

[вылитый!]

Въ это же утро къ дач подъхала пара въ шорахъ, запряженная въ dogcart, [1127] принадлежащая Бетси, на которой халъ Тушкевичъ съ грумомъ. Онъ привезъ Анн общанныя книги и приглашеніе пріхать непремнно вечеромъ. Княгиня Марья Ивановна съ торжественной улыбкой слушала, чуть замтно поднимая и опуская голову, слова Тушкевича и не могла не улыбаться радостно, когда Петя сдлалъ свое вступленіе въ большой свтъ рукопожатіемъ съ Тушкевичемъ. Княгиня Марья Ивановна хотла непремнно видть упряжку и вышла посмотрть на крыльцо.

1127

[двухколесный экипаж с сидениями спина к спине]

— Это очень покойно, — говорила она, — очень, очень.

Он возвращались назадъ, когда еще экипажъ — это былъ извощикъ и на извощик курьеръ — подъхалъ къ крыльцу. Анна узнала курьера мужа и, боясь выказать свое волненіе, вернулась въ домъ. Карета Анны уже была заложена для Княгини Марьи Ивановны, и Княгиня ушла къ себ одваться. Анна была одна, когда ея лакей на поднос принесъ ей толстый пакетъ, на которомъ она узнала почеркъ мужа. Толщина конверта, которая происходила только отъ вложенныхъ въ него денегъ, повергла ее въ ужасъ. Рука ея тряслась, какъ въ лихорадк, и, чтобы не выдать свое волненіе (она чувствовала, какъ она краснла и блднла), она не взяла письма, а отвернувшись велла положить его на столъ.

Когда человкъ, любопытно искоса взглянувъ на нее, вышелъ изъ комнаты, она подошла къ столу, взялась за грудь и, взявъ письмо, быстрыми пальцами разорвала его. Но, разорвавъ, она не имла силы читать. Она взялась за голову и невольно прошептала: «Боже мой! Боже мой! Что будетъ?!»

Она взяла письмо и, сдерживая дыханіе, начала читать съ конца. «Я сдлалъ приготовленіе для перезда, я приписываю значеніе исполненію моей просьбы».

Она пробжала дальше назадъ, поняла съ трудомъ, вздохнула полной грудью и еще разъ прочла письмо все съ начала.