Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Из перечня упоминаний рубахи в повести видно, что Есенин отобразил принятое в народе соотношение цвета рубахи с возрастом ее носителей: красная («кумачная») для детей и синяя для взрослых; другой вариант осмысления цвета – красный как праздничный и синий как будничный. Естественно, предназначенные для каждодневного надевания рубашки были однотонные, но разных цветов (кроме красного). Именно такое восприятие колористики мужской рубахи (чуть-чуть приукрашенное) заложено в частушке с. Константиново, записанной Есениным (1918):
Подруженька, идут двое.
Подруженька, твой да мой.
Твой в малиновой рубашке ,
А мой в светло-голубой (VII (1), 332).
В другой константиновской частушке, также зафиксированной Есениным в юности, гармонист ассоциируется с « рубахой бурдовой » (VII (1), 325 – 1918); вспомним, что поэт нарядил второстепенного персонажа девушку-странницу в такого же цвета головной убор – «все бурдовым платком закрывалась» (V, 47 – «Яр», 1916).
Что касается красной рубашки, то ее яркость входит в основную колористическую трехчастность древности «красный – белый – черный» как биологической основы мира (кровь – молоко – прах), выраженной в цвете, подчеркивает ее соответствие «производительному началу» молодости. Сообщенные нам константиновскими старожилами сведения о красной рубахе демонстрируют ее особенность, свойственность человеку и даже сверхъестественным существам. По словам А. Ф. Назаровой, 1931 г. р., уроженки с. Константиново, домовой «в общем, такого небольшого роста, и борода у него вот такая вота <до пояса – показывает жестом>, длинная, прям даже может и пониже, и уж это: красная рубаха на нём и кушаком подвязана. Я вот сама не знаю, это я вот от старых людей слышала…». [1358]
Необычную рубашку из шерсти, по мнению крестьян с. Константиново, носит водяной чертик: «Да, когда я в девках-то была, о, говорят, купаться, купаться…
Чёртик-чёртик водяной
Во рубашке шерстяной !
Да и вот пойдуть к речке за водой… Чего-то всё говорили: там, наверное, чёртик живёть». [1359] Таким способом – через ношение рубашки как человеческой одежды, хотя и не совсем обычного вида – подчеркивалась антропоморфность демонического существа.
В сравнительном плане образ рубахи-зари представлен в стихотворении «На лазоревые ткани» (1915): «Ярче розовой рубахи // Зори вешние горят» (IV, 94). Здесь Есенин не уточняет, мужскую или женскую рубашку он имеет в виду; однако, судя по яркому цвету, речь идет о мужской рубахе – возможно, «косоворотке». Что касается женских рубах, то на Рязанщине были распространены два ее основных типа: по научной терминологии – это древняя «с косыми поликами» (входившая в комплекс с понёвой) и пришедшая ей на смену «с прямыми поликами» (изначально бытовавшая вместе с сарафаном), упрощенного кроя. [1360] В стихотворении «Мне осталась одна забава…» (1923) поэт конкретизирует национальный крой рубахи: «Положите меня в русской рубашке // Под иконами умирать» (I, 186) и осмысливает это пожелание как возвращение к народным истокам.
Еще один вид рубахи – с ее лечебным и усмирительным медицинским назначением – применен Есениным в сравнении: «Как в смирительную рубашку , // Мы природу берем в бетон» (I, 182 – «Я усталым таким еще не был…», 1923).
Рубаха являлась обязательным и ведущим компонентом крестьянской одежды. Ее носили дети и взрослые, мужчины и женщины; без нее не обходился ни один комплект одежды. В народном свадебном обряде существовал ритуал «рубашки крáить», чья суть сводилось к приготовлению венчальной рубахи жениху, которая, будучи сшита собственноручно невестой, должна была способствовать усилению их взаимной привязанности и любви. Поэтому к венчанию отправлялся «жених в рубашке, подаренной невестой», а «на невесте платье – подарок жениха» [1361] (с. Константиново Рыбновского р-на).
Повсеместно на Рязанщине был принят обычай: «вскоре после сватовства ехали рубашки крáить (2 сестры, или снохи, или ещё какая родня)» [1362] (с. Лукмос Сапожковского р-на). Перед началом шитья приданого подружки невесты шли в дом к жениху рубашки обмерять , то есть снимать мерку с парня и с окон на шторки (с. Корневое Скопинского р-на [1363] ). Аналогично: «вскоре после сватовства родня невесты ехала рубашки обмерять » [1364] (с. Берёзовка Сапожковского р-на); «“ Рубаху кроить ” для будущей свекрови идут сватьи примерно за неделю до свадьбы. Идут с куском холста снимать мерку, но обряд этот со временем стал чисто условным: приходят, угощаются и, большей частью, не сняв мерки, возвращаются домой» [1365] (с. Константиново Рыбновского р-на). Изначальное назначение ритуала могло утратиться с переходом на ношение городского типа одежды (сшитой в ателье или фабричного производства), однако сам термин продолжал бытовать в народном сознании.
В сочинениях Есенина не отражены приемы содержания рубашки в чистоте, являющиеся женской прерогативой в многочисленной крестьянской семье. Очевидно, это обусловлено мужским менталитетом поэта. Между тем, в селе Константиново встречаются фольклорные произведения на эту тему – например, фривольная частушка, указывающая на архаичный способ глажения посредством скатывания изделия в трубу:
Я и печку топила,
И голландку топила,
И рубашку катала ,
И за курку хватала. [1366]
Одежда священнического типа: риза, ряса и др
В русском языке безотносительно к его региональной разновидности (диалекту и «малым жанрам» местного фольклора) при жизни Есенина и теперь еще бытуют фразеологизмы, в которых иносказательный смысл заложен в упоминании одежды. А. Б. Мариенгоф в «Романе без вранья» (1927) употребляет такие выражения, например: Михаил Молабух «с горя вконец напивался до белых риз ». [1367]
В «Поэтических воззрениях славян на природу» А. Н. Афанасьева поэт мог вычитать, что «народ до сих пор повторяет, что “небо – нетленная риза Господня ”». [1368] Поэтому у Есенина появилась мифологическая картина: «Зиждитель щедрый, // Ризою над землею // Свесивший небеса » (II, 55 – «Преображение», 1917). В духе грядущего апокалипсиса прослеживается ее дальнейшее трагическое развитие: «Рухнули гнезда // Облачных риз . // Ласточки-звезды // Канули вниз» (II, 50 – «Пришествие», 1917).
Есенин относил ризы к божественным одеяниям и соответственно располагал их вдали от реального мира: «А ты из светлого рая, // В ризах белее дня » (IV, 116 – «Занеслися залетною пташкой…», 1915). Сам Господь одет в такие же одеяния, но иного цвета, сопоставимого с зарей и предзакатным солнцем, что прослеживается в контексте «маленькой поэмы» и наблюдается в иконописном типе «Господь Вседержитель» (вместе со «Спасом в силах», «Спасом Ярое око»): «На престоле светит ярче // В алых ризах кроткий Спас» (II, 15 – «Микола», 1915). Наталья Карева в богомольном пути «о Киеве думает, ризы божеские бластятся» (V, 113 – «Яр», 1916).