Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
А у нас в Рязани
Пироги (Грибы) с глазами:
Их ядять,
А они глядять; [2282]
Я не знаю, как у вас,
А у нас в Рязани
Петухи рано встают,
Про хреновину поют. [2283]
Л. А. Архипова в 2002 г. привела еще один «топонимический» текст с указанием «есенинская частушка» (в академическом Полном собрании сочинений С. А. Есенина, 1995–2002, он не зафиксирован):
Сныть-трава, трын-трава
Здесь у каждого двора,
А в Рязани – лебеда…
Не забыть мне никогда. [2284]
Наречение именем и традиционность прозвища
Среди односельчан принято наделять друг друга прозвищами. По данным этнографа Н. И. Лебедевой [2285] (1894–1978) – современницы Есенина и также уроженки Рязанщины, – фамилии крестьян появились сравнительно поздно в патриархальной сельской жизни, придя на смену прозвищам, которые наследовались и переходили таким способом ИЗ поколения в поколение на протяжении столетий. Не избежал сельского «наследственного» прозвища и Есенин. Так, в с. Константиново он был известен как Серёга-монах , потому что его дед Никита Осипович Есенин собирался уйти в монастырь, долго не женился и сочетался браком в весьма зрелом (по меркам односельчан) 27-летнем возрасте; к тому же его жена – бабушка Аграфена Панкратьевна – привечала странствующих по окрестным селам и собирающих на монастырские нужды подаяние монахов из соседнего Иоанно-Богословского монастыря в Пощупове. [2286] Друг юности Н. А. Сардановский вспоминал о Есенине: «Тихий был мальчик, застенчивый, кличка ему была – Серега – монах ». [2287] Сохранилось воспоминание старожилов Константинова о том, что Есенин, будучи мальчиком, вставлял свое прозвище в фольклорный жанр жеребьевки при детских играх. Вот свидетельство бабушки Анастасии, 85 лет:
Так и Сергей с тех бугров лётал! Уже такой был отчаянный, это страсть! Эх, крикнет, да так складно, расступись, мол, мелюзга, едет Монах , грудь, говорит, в крестах али голова в кустах! Бывало, на самый лед санки-то вынесет, к полынье. Такой бесенёнок. [2288]
О знании рода Есениных как Монаховых в селе (и в том числе самого Сергея Есенина) сообщает еще один местный уроженец:
Ну как верили, как мне мать сказала, что говорить: они всё время напротив мене жили – Монахи . Этот, ну у Титовых. Получилось так, что он был ну, как сказали – Монах и всё прочее. <…> Ну, я понятия об этом не имел, потому что я с 34-го года рождения, я понятия не имел о том, что такое Есенин. У матери спрашиваю – я гéря: «Ма, – гéря, что такое – Серёга?» Она: «А мы ходили!» А там у нас была часовня у Титовых-то! Да! Говорить: «Мы сегодня идём туда. Приезжаить Серёга Есенин. Монах ». Он, да, Монах. Вот, я и понятия не имел. [2289]
Даже живущая по соседству с домом Есениных односельчанка (непосредственная соседка) подтверждает: «Сергей Монах. Мы не знали, что он Есенин». [2290]
Монах (безотносительно к роду Есениных) является одним из излюбленных фольклорных персонажей. Над монахом подсмеиваются, приписывая наиболее выразительные черты светского поведения, запретного для монашеской братии (обычно это склонность к плотским утехам – хмельному питию и эротике). Ироничное народное отношение отражено в частушке с. Константиново:
Ой, монах, ты, монах,
Размонашился.
Не подумай, что такое,
Распоясался. [2291]
В городской жизни Есенина на смену прозвищу, не известному его новым знакомцам, пришли разные трактовки его необычной фамилии. Так вместо традиционного сельского «прозывания» как из рога изобилия посыпались различные интерпретации фамилии, обусловленные «народной этимологией» и носящие произвольно-вымышленный характер, хотя их сочинителями стали люди образованные. Как раз начитанность «народных этимологов» позволяла им выдвигать порой совершенно фантастические версии. Отношение Есенина к высказываемым якобы «историческим корням» собственной фамилии было восторженное, ибо оно находилось в русле творимой им легендарной биографии. А. Н. Толстой в 1922 г. стал одним из разгадывателей есенинского родового имени: «Фамилия Есенина – русская-коренная, в ней звучат языческие корни – Овсень, Таусень, Осень, Ясень, – связанные с плодородием, с дарами земли, с осенними праздниками». [2292] М. В. Бабенчиков также представил свою версию разгадки поэтической тайны фамилии и позже так писал о восприятии поэтом очередной сочиненной версии: «И он тотчас же на лету подхватил мою шутку: “Весенний! Есенин! Ловко ты это придумал, хотя и не сам, сознайся, а Лев Толстой. Есть у него в “Войне и мире” что-то вроде. Люблю и боюсь я этого старика. А отчего, не знаю. Даже во сне вижу. Махонький такой, мохнатенький, вроде лесовика. Идет, палкой суковатой постукивает. И вдруг как заорет: “Серега! Зачем дом бросил! ”». [2293]
В. С. Чернявский находил разгадку противоположного значения фамилии Есенина в соотнесении ее с жестикуляцией поэта: «Его упрямые жесты рукой, держащей погасшую папироску, знакомые, резкие, завершающие движения его золотой головы ни на минуту не казались актерскими, но придавали ему вид воистину поющего, осеннего поэта». [2294] Ю. Н. Либединский усматривал родство фамилии Есенина с ведущей природной тематикой его сочинений: «Но, конечно, сильнее всего в стихах Есенина покоряла воплощенная в них поэтическая прелесть русской природы. Даже самое имя его казалось мне названием не то времени года: Осенин, Весенин, – не то какого-то цветущего куста…». [2295] Н. Л. Браун открыл стихотворение «Сергей Есенин» (1965) размышлением о символичности фамилии главного героя:
В этом имени – слово «есень».
Осень, ясень, осенний цвет.
Что-то есть в нем от русских песен —
Поднебесье, тихие веси,
Сень березы
И синь-рассвет. [2296]
Еще об одной «народной этимологии» Есенинской фамилии, придуманной самим поэтом, рассказывал друг детства поэта Н. А. Сардановский: «Потом он хотел называться “Ясенин”, считая, что по-настоящему правильная фамилия его от слова “ясный”». [2297] И. Н. Розанов поначалу иначе трактовал происхождение фамилии Есенина: «“Ясенин” послышалось мне. Это легко осмысливалось: “Ясень”, “Ясюнинские”… И когда через полгода я купил только что вышедшую “Радуницу”, я не без удивления узнал, что фамилия автора начинается на “Е”». [2298]
Ю. П. Анненков, размышляя о неслучайности соединения в браке судеб Есенина с Дункан, у которой еще раньше двое детей погибли в реке Сене из-за автокатострофы, намеревался поделиться своим наблюдением с великой американской артисткой: «Я хотел было сказать <ей>, что есть что-то родственное между звуком Есенин и Сеной , но сдержался и умолчал» [2299] (курсив наш. – Е. С. ).
Из современников Есенина известен лишь один, который не поддержал общее стремление устанавливать смысловые корни фамилии поэта и воспевать природную красоту, проступающую в родовом прозвании человека. В. П. Катаев в повести «Алмазный мой венец», восторгавшийся поэзией не названного им Есенина, писал в январе 1916 года: «…сразу же наткнулся на “Лисицу” – небольшое стихотворение, подписанное новым для меня именем, показавшимся мне слишком бедным, коротким и невыразительным». [2300] В. П. Катаев озаглавил главу повести «Королевич» и дал этому неявное объяснение: «…я мог бы назвать моего нового знакомого как угодно: инок, мизгирь, Лель, царевич… Но почему-то мне казалось, что ему больше всего, несмотря на парижскую шляпу и лайковые перчатки, подходит слово “королевич”… Может быть, даже королевич Елисей… // Но буду его называть просто королевич, с маленькой буквы». [2301]
Идею о множественности впечатлений и представлений, заложенных одновременно в фамилии и нарочито сконструированном напоказ публике внешнем облике и театрализованном одеянии Есенина, высказал сразу же после кончины поэта В. Л. Львов-Рогачевский. В речи, произнесенной в Государственной академии художественных наук 15 января 1926 г., известный литературный критик констатировал: «Ни у одного поэта не было столько названий, как у Есенина: “весенний” и “осенний” [поэт], “светлокудрый Лель” и “последний деревенский поэт”, “представитель городской богемы”, “наш спутник”, “мужичий Пушкин”, “великий национальный поэт”… Все названия противоречили друг другу, и во всех была правда». [2302]