Авантюристы его величества
Шрифт:
– Очень печально.
– Да, особенно для его детишек. А Чарли молодцом, во всяком случае, уже скалился, когда его сдавали на берег.
– К нему можно?
– Не знаю. Зайдите в морской госпиталь.
– Я так и сделаю. Хорошо, что вы оказались там в нужное время. Вы всегда ходите с рыбаками?
– Вот поэтому я и пью, - неожиданно шепотом сказал Райт.
– Да?
– тоже перейдя на шепот, сказал Лартинг.
– Тебе можно доверять?
– задался вопросом док и уперся пьяным взглядом в собеседника. Видимо, сам себе ответив на него, Райт продолжил, - только тебе, как корешу Чарли и моему приятелю, я скажу. Капитан получил специальный приказ сопровождать рыбаков, чего раньше не было. Мы обычно работали по вызову, как карета скорой помощи. А тут двойной запас медикаментов и перевязочных средств, полный медицинский штат, специальная комиссия и инструктаж на два часа. Я только потом понял: они все знали, что будет! Понимаешь? Ребята шли как овцы на заклание, и там был кто-то еще. Военные корабли. Один на моих глазах пошел ко дну.
– Не может быть! Может, это был траулер?
– Ага. Только я сам обрабатывал ожоги одному раскосому желтолицему рыбачку в военной форме. Это история нечиста. Кто-то очень хотел насолить русским, а Чарли и другие оказались разменной монетой в этой игре.
– И где теперь этот японец?
– Не знаю, наверное, на местном кладбище. Он умер. Тело забрали какие-то важные японцы. Ожоги и переохлаждение, ничего не поделаешь. Да, был еще один, но его сняли прямо с «Альфы», те же японцы.
– Обо всем этом надо рассказать.
– Кому?
– Ну, журналистам.
– Да, и что будет? Для меня одни неприятности, а ребята останутся без компенсации. Так хоть русские заплатят, вон какая буча поднялась.
– Дело твое, Алан, но я знаю пару журналистов из Лондона и Парижа, которые бы за такое интервью выложили добрые десять фунтов, а то и больше.
– Нуда?
– Я говорю вполне серьезно. Нынче в Гулле собралось полно этой братии. Например, некая Ирен Флери, она из большой газеты, не помню, какой, так она тебя просто озолотит.
– Баба?
– Ничего не поделаешь, феминизация и эмансипация проникают во все сферы жизни.
– Слава богу, в море их нет.
– Согласен. Бармен, еще скотч. Они выпили.
– Ну?
– пьяно спросил Лартинг.
В Райте боролись страх и нажива, нажива победила.
– Давай свою журналистку. А можно без моего имени?
– Насколько я знаю, можно. Только сам текст интервью ты все же должен подписать, мол с моих слов все правильно.
– Это зачем?
– Ну, чтобы они тебя не переврали.
– Дельно. Когда будет это интервью?
– Ты знаешь, она тут рядом, в гостинице, я позвоню.
– Хорошо. А она как, ничего?
– В смысле.
– Ну, борта там и форштевень?
– Вполне, - усмехнулся русский агент. Через час довольный Лартинг положил в карман показания, похлопал по плечу мирно спящего на лавке Райта. Потом подошел к бармену.
– Сэр, я вижу, вы знакомы с мистером Райтом.
– Да, сэр, он живет здесь рядышком. Хороший парень и доктор хороший, всегда поможет. Только выпивать стал больше обычного, как только устроился на госпитальное судно. Эта матросня до добра не доведет. Нельзя ему в море, да и Линда волнуется.
– Жена?
– Да, сэр.
– У меня несколько просьб, касающихся мистера Райта.
– Слушаю, сэр.
– Вот вам несколько монет, не беспокойте его, пусть проспится, а вот это еще, на поправку здоровья.
– Понимаю.
– А это конверт с деньгами, отдайте, когда он очнется.
– Хорошо. А может, я лучше Линде отдам, а то он по новому кругу пойдет.
– Поступайте, как знаете. Прощайте, - сказал Лартинг, и, взяв под руку мадам Флери, вышел из бара.
– Спасибо, Ирина Михайловна. Хорошая работа, вы брали интервью, как заправский журналист.
– Райт был пьян, его, по-моему, интересовали исключительно мои формы, и потом вы предложили такую сумму. Впрочем, пожалуйста. Куда теперь?
– В Париж. Там открывает работу комиссия по Гулльскому инциденту, и показания Райта могут нам помочь. Так что нам по пути.
– Хорошо, вы не самый противный спутник.
Лартинг рассмеялся.
Русская миссия в Париже гудела, как растревоженный улей. Все чаще там мелькали черные мундиры офицеров флота. По настоянию Англии должна была начать работу Международная комиссия по расследованию инцидента в Северном море. Русские готовились дать бой на дипломатическом фронте. Рачевский ехал из Виго с целой группой офицеров эскадры Рожественского, вызванных для дачи показаний комиссии. Комиссия требовала четырех свидетелей, они и были предоставлены. Только Рачевский сам отобрал кандидатов. Это были капитан второго ранга Кладо, лейтенанты Эллис, Шрамченко и мичман Отт. Критериев отбора было несколько: умение толково говорить, хорошее знание английского или немецкого языка и полная убежденность в том, что неизвестные миноносцы в ту роковую ночь на Доггер банке были.
Из Петербурга прибыл и вновь назначенный руководитель делегации от России адмирал Дубасов.
Адмирал мерил шагами большой кабинет Извольского. Сам хозяин кабинета отлучился по неотложным делам.
На два часа дня здесь была условлена встреча по поводу выработки позиции и поведения русской делегации.
Часы показывали уже десять минут третьего, а в кабинете никого не было, кроме сопровождавшего Дубасова советника по дипломатической части Мандельштама и какого-то жандармишки по фамилии Лартинг.
Адмирал терпеть не мог опозданий. Федор Васильевич Дубасов вообще был человеком суровым и резким, совсем не дипломатом. Настоящий боевой моряк, еще в 1877 году за дерзкую диверсию, проведенную против турецкого броненосного монитора «Сейфи», в результате которой тот был взорван и потоплен, молодой офицер получил орден «Святого Георгия Победоносца». Хотя адмиралу минуло пятьдесят, он был вполне бодр и энергичен. Он как ледокол, упорно пробивающий путь во льдах, должен был своим напором лоббировать то мнение, что неизвестные миноносцы на Доггер банке имели место и несли угрозу русской эскадре. Дипломатические кружева при помощи Рачевского должен был вить Андрей Николаевич Мандельштам, доктор международного права и опытнейший специалист по такого рода делам.
В двадцать минут третьего на пороге кабинета появились Рачевский и сопровождающие его офицеры флота.
Дубасов уже было хотел по своему обыкновению резко высказаться по поводу опоздания, но был совершенно обезоружен широчайшей и добродушнейшей улыбкой Рачевского.
– Здравствуйте, господа. Добрый день, дорогой Федор Васильевич. Как я рад видеть вас, премного наслышан, и вот, наконец, могу воочию лицезреть и пожать руку настоящего русского офицера, - добил адмирала Рачевский и уже тряс руку Дубасова.
– Извините за опоздание, из Виго путь неблизкий, некоторые дорожные коллизии, так сказать, но теперь все слава богу, и мы можем приступить к нашему собранию.