Белая кость
Шрифт:
— Погоди, отец, — неожиданно для всех встрял Дмитрий.
Все посмотрели на него, ожидая, что он выступит со словами несогласия по поводу решения родителей. Но до Дмитрия в этот момент еще не дошло, что его лишили наследства, настолько его поразила идея этой статьи.
— А если война, то пусть Россия проиграет? Так, что ли, получается?
— Да, Дмитрий, так! Для этих людей, как для бесов у Федора Михайловича, — чем хуже, тем лучше. Почитал бы книгу! — Он повернулся к невестке: — Если вы, Ира, хотите быть с ними, воля ваша! Бедствовать особо не будете, но революционная сволочь моими деньгами не попользуется. Вы решите это сегодня ночью, и завтра я жду ответа.
Дмитрий не мог тогда представить, о чем думала Ира, когда принимала решение. И дело было не в речах Платона Павловича. Старики в социальных вопросах всегда ретрограды, которых можно только терпеть — в лучшем случае. Ира думала о Павле, которого любила и с которым была счастлива. Она знала, что муж пойдет за ней, если она решит и дальше бороться за благо народа. Пойдет! У нее власть над ним. Но счастлив не будет, потому что он только морщился, когда она заговаривала с ним об угнетении рабочего класса. А если он не будет счастлив, то зачем ей вся эта борьба? Зачем неопределенное будущее, когда есть новая семья, в которой хорошие люди, дом, хозяйство, которым Павел хочет заниматься и которое он получает! Если это приманка, чтобы она осталась, пусть так. Она проглотит ее. С удовольствием. Она остается!
А Дмитрий увидел только, что Ира, опустившая голову на последней фразе Платона Павловича, будто и впрямь решив подумать над словами свекра, вдруг взглянула на него.
Заметив, что не только она смотрит на него, но и матушка, и Павел, он вдруг понял причину их внимания к своей персоне. Какой-то там Ленин тут же вылетел из головы.
Его отставили от усадьбы. Минуту назад он был равноправным членом семьи и мог рассчитывать на свою долю в доходах по праву сына. Что говорить, отец своих сыновей, мягко выражаясь, в детстве не баловал. Так он понимал воспитание. Дмитрий и не думал обижаться, он спокойно смотрел в будущее, зная, что, став офицером, не будет бедствовать. Оказывается, он ничего не получит. Майорат, как в Англии, где старшему доставалось все! А младшему оставалась только фамилия. А как же мама? Почему она это допустила? Она предала его! С ним, Дмитрием, поступили не совсем хорошо. Даже плохо, черт возьми!..
Дмитрий понимал, что сейчас надо просто смолчать, как будто и не прозвучало это решение. Да, самое умное — потом поговорить с родителями. Только поговорить, оспаривать их решение он не будет. Но не смог удержаться — обида оказалась сильнее. Встал и поднял бокал:
— Тост! Попрошу всех встать. Сегодня большой, можно сказать, судьбоносный день, и я поднимаю этот бокал за новых хозяев имения, за их удачу, за то, чтобы продолжили дело моих родителей с тем же, нет, с большим успехом! За тебя, Павел, за вас, Ира! Я думаю, вы уже приняли правильное решение. С Богом! — он почти залпом выпил бокал и вышел из зала, никем не удерживаемый.
Павел, отбросив салфетку, вскочил было из-за стола, но отец усадил его на место:
— Павел! Мы еще с ним не говорили, а ты уже все знаешь. Я сам объяснюсь с Димой.
— Ты повел себя неприлично, — сказал ему отец, когда в ту же ночь Дмитрий пришел в его кабинет для объяснения.
Сидя после обеда в своей комнате, он услышал стук в дверь, подошел и услышал голос отца: «Я жду тебя в полночь». Платон Павлович даже не приоткрыл дверь.
— Обидно стало. Как я вам не сын…
— Не говори глупостей, — отец устало махнул рукой. Налил себе фужер портвейна, вопросительно взглянул на Дмитрия. После короткого кивка сына налил и ему.
— Сигару не предлагаю. Ты ведь совсем не куришь, спасибо Муссе Алиевичу. Ты когда к нему собираешься?
— Ты меня за этим позвал?
— Дмитрий! Выслушай меня. В последние два года дела в имении идут прекрасно. Доходы растут. Как ты думаешь, почему?
— Я откуда знаю. Новшества вводишь удачно.
— «Я откуда знаю». Вот в этом все и дело. Большая удача пришла после того, как Павел взялся за дело. Ты прошлым летом ходил на охоту с Егором, мотался с Акбаром, бегал за деревенскими девками, а Павел работал. Фактически он уже два года управляет имением, я почти не вмешиваюсь. Не зря мы деньги платили за его экономическое образование… Он всем руководит, наш Павел. Он — хозяин! А ты — офицер. Что ты в этом понимаешь? Почему мы должны делить имение? Ты что, думаешь, тебя нищим оставили? Как ты вообще мог такое подумать о нас? Павел как раз о тебе подумал. Позавчера, когда я сообщил ему о нашем решении, первый вопрос, которой он задал мне: а как же Дмитрий?
— А почему ты со мной не поговорил сначала?
— Да потому что ты только сегодня приехал, а разговор возник из-за Иры. Я не хочу терять сына из-за революционных химер, а он настолько влюблен, что готов ради нее на все! Эти еврейки… — Платон Павлович отпил вина и поставил бокал на стол. — Ты пей! Портвейн хорош. Я потому и поставил так жестко, да или нет, что боюсь за Павла.
— Ты победил…
— Дай-то Бог…
Они помолчали, выпили немного вина, отец с удовольствием закурил сигару. Откинулся в кресле и смотрел на сына, который сильно возмужал за эти полгода, — настоящий мужчина. А ведь ему только восемнадцать. Он правильно сделал, что не стал копить обиды и пришел для мужского разговора. Но что делать? Нет идеальных решений в подлунном мире! Они долго спорили с Дашей. Жена хотела, чтобы ее любимец тоже получил причитающуюся ему долю в усадьбе, но он в конечном счете убедил ее, заявив даже, что так будет справедливей, ибо Павел трудом своим зарабатывает наследство, а Дмитрий, не приложив никаких усилий, получит все это просто по праву наследника и, как совладелец, ограничит Павла в свободе распоряжений. Дело даже не в самой усадьбе. Не дом (большое двухэтажное здание с колоннами) и сад составляли основу богатства Бекешевых, но крупное хозяйство с десятками работников. Элеватор, амбары, конюшня с породистыми лошадями на продажу, хлевы, лесопильня, молочный заводик, откуда ежедневно уходило в город несколько подвод с бидонами жирного молока, творога и сметаны, сыроварня, большой ледник, покрытый толстым слоем опилок, теплицы, мясобойня, оранжерея с круглый год цветущими растениями, пойменные луга, лес, поля с урожайными сортами пшеницы… Все это легло на плечи Павла, когда Платон Павлович понял и почувствовал, что становится стар. Это хорошо, что младший сын не горячится, не задает неизбежных в таких случаях вопросов, но выжидает, когда начнет отец, — мальчик умеет быть выдержанным. Ну что ж, он тоже умеет держать паузу. Пускай все же сын начнет первым. Даже интересно, что-то он скажет? Когда человек ощущает несправедливость по отношению к себе, в речах проявляется его истинное лицо.
— Я пойду? — неожиданно спросил Дмитрий и встал с кресла. — Портвейн был хорош. Спасибо.
— Сядь, — указал на кресло Платон Павлович и повторил с легким нажимом, видя, что Дмитрий не торопится выполнить его просьбу. — Сядь!
Сын сел на место и приготовился слушать. Но, к его удивлению, отец заговорил не о деньгах:
— Знаешь, Дима, оглядываясь назад, я признаю, что был излишне строг с вами. Можно было и побаловать… Но я искренне считал, что так будет лучше для вас, если вы рано начнете самостоятельную жизнь с малыми средствами. Сейчас я не знаю… Может, Даша права, и я должен был понять, что вы еще дети в тринадцать лет. Что скажешь? Имеете обиду на отца?
Дмитрий пожал плечами:
— Как вышло, так вышло. Знаешь, отец, для меня было потрясением, что ты выдал меня обществу за орехи. Я тогда считал, что ты меня предал… Как это так?! Меня, дворянина, выдать этим… Потом дошло: ты дал мне понять, что нет привилегий у преступника. Это был хороший урок.
Отец нагнулся к столу, открыл ключом один из ящиков и с заметным усилием вытащил оттуда шкатулку, искусно выточенную из камня и размером с хороший книжный том. Поставил ее на стол и придвинул к ней настольную лампу.
— Полгода назад у тебя здесь стояли свечи, — заметил Дмитрий, бросив только мимолетный взгляд на ларец.
— Благодаря Павлу у нас теперь и в подвале электричество, — говоря это, Платон Павлович вставил маленький ключик в замок шкатулки и открыл ее.
— Сокровища аббата Фариа, — произнес Дмитрий, скрывая за усмешкой восхищение. До этого он видел только небольшую часть сокровищ.
Восхищаться было чем: блестело золото, сверкали драгоценные камни колец, браслетов, сережек, брошей, диадем… Это было не многотысячное богатство, счет мог идти на десятки тысяч рублей.