Белая кость
Шрифт:
— Расслабься, женщина, — приказал он, крепко схватил ее за щиколотку и вставив непослушную ногу в стремя. Обошел кобылу и вставил вторую ногу. Хлопнул лошадь по заду, и та затрусила по лужайке. Дмитрий пошел рядом, спокойно говоря Ире:
— Ничего страшного нет. Привыкнешь, не маленькая. А ездить надо уметь. В сельской жизни всегда пригодится. Да и крестьяне хоть и осудят на словах «училку», но в душе зауважают, когда проскачешь по деревенской улице, — тут Дмитрий сознательно приврал. — Давай, давай, не бойся, не тяни поводок понапрасну. Вот так… Хорошо, а теперь чуть вправо потяни, если хочешь повернуть направо. Легонько, легонько, губы кобыле повырываешь… Вот так. Да у тебя талант! А ты верещала…
А потом были поездки втроем, когда Павел находил время, и вдвоем, когда хозяйственные дела не позволяли молодому хозяину отлучаться. Старший брат был спокоен, когда они уезжали без него. Он верил двум самым близким ему людям абсолютно. В этих прогулках Дмитрий ни разу не подошел даже к границе допустимого, да и Ира тоже. Она догадывалась, что нравится Дмитрию, как всегда догадывается женщина, даже если мужчина старается не показать этого. Когда Дмитрий стал сторониться ее и избегать случайных прикосновений во время учебы, игр, подачи шарфика или накидки… она поняла, в чем дело. Единственным откликом на его чувства было то, что она перестала быть скрытной, и между ними протянулась ниточка доверия, как это бывает между новыми друзьями.
«Тыкал» он невестке только тогда, когда выступал в роли учителя. Заканчивались уроки — тут же восстанавливалась дистанция, а Ира не предлагала перейти на близкое «ты». Понимала, что это может стать первой ступенькой к отношениям другого рода, и не желала вставать на нее прежде всего потому, что не хотела поощрять чувства молодого человека. Это было бы нечестно по отношению к Дмитрию, потому что она была счастлива с Павлом и благодарила судьбу, что навсегда порвала с мутными либерально-революционными идеями… Ее свекор не преувеличивал, когда сказал, что дел будет выше головы. Кто это придумал? Кто сочинил эти сказки о скуке провинциальной жизни? Да если ничего не делать, и в Петербурге можно повеситься от тоски…
Их откровенный разговор странным образом совпал с трагическим событием российской истории. Он случился первого сентября одиннадцатого года в день убийства Столыпина. Они еще не знали об этом. Дмитрий должен был вернуться в училище, но решил задержаться, чтобы повидаться с родителями, которые через три дня приезжали из Крыма. Договорился с местным эскулапом о справке, благо хороший знакомый, отбил телеграмму, что заболел и вернется после пятого числа. Чувствовал себя неловко и потому заручился поддержкой брата. Знал, что отец не одобрит обмана. Но хотел увидеть своих и не желал расставаться с Ириной. Себя не обманывал — он хотел смотреть на невестку. Ему все нравилось в ней — как она ходит, разговаривает, читает, плавает, ест, спит — днем в гамаке… Только бы Павел ничего не заметил — не дай Бог!..
В тот день они ускакали достаточно далеко и решили отдохнуть. Спешились, он стреножил коней, и расположились Дмитрий с Ириной на траве так, чтобы нельзя было дотянуться рукой.
— Ира! — вдруг сказал Дмитрий. — Только не подумайте ничего… Но ведь вы остались еврейкой. Ваше крещение — спектакль для моих, для Павла… Я же вижу — вы никогда не едите свинину, не мешаете молочное с мясным, рыбу и мясо не кладете на одну тарелку. Да и по субботам стараетесь ничего не делать.
— Откуда вы знаете наши законы? — поинтересовалась Ира.
— Я, конечно, не Павел, но не надо считать меня совсем уж серым. Неважно откуда. Просто знаю, и все.
Слова были обычны, и Дмитрий даже улыбнулся, когда отвечал, но Ира как будто на сталь наткнулась. Может, в первый раз она увидела не юношу, но мужчину, за неброской внешностью которого не так-то просто разглядеть волевого и сильного человека, который может быть даже жестоким и беспощадным. Павел не зря говорил ей, что с братом он везде ощущает себя, как за каменной стеной, и с Дмитрием ему не страшно даже в ад спуститься.
Сейчас не надо уверток и умолчаний. Пришло время откровенности. Дмитрий хочет знать правду? Пусть получит.
— Паша все знает. Свекор и свекровь? Думаю, им все равно. А вас это тревожит? — Ира взглянула в упор.
— Нет! Но зачем?
— Знаете, Дмитрий, только вы могли задать такой вопрос. Не обижайтесь. Это по молодости и от незнания, в каком положении в России мой народ.
— Я знаю про черту оседлости, и… — начал было Дмитрий. Но невестка выставила руку, и он замолк.
— Вы не представляете жизнь в местечке. Беспросветная нищета. А главное — ощущение полной безнадежности. Когда я стала что-то понимать, дала себе слово, что вырвусь из этого ада. Я прошла через проклятия моих родителей, местечкового раввина, все от меня отвернулись — я стала изгоем. Мне нет возврата. Я совершила самый страшный грех — предала веру моего народа. Чтобы жить в Петербурге, прошла через обряд крещения, как проходили его мои предки в Испании, чтобы их не изгнали. Я маран, как и они! Вы знаете, кто это такие?
Дмитрий отрицательно покачал головой.
Ира встала с земли. Дмитрий тоже поднялся. Ира начала спокойно, как будто лекцию читала:
— Это евреи, принявшие христианство в Испании, но оставшиеся евреями. Они тайно служили Создателю нашему, как их предки еще за несколько тысяч лет до Христа, и, когда их разоблачала инквизиция, шли на костер. И я бы пошла… — страстно закончила она.
Его поразило выражение ее лица, особенно глаз — он впервые заметил одержимость в ее взгляде и вдруг вспомнил уроки истории, где рассказывалось о первых христианках, идущих в львиный ров с именем Христа. Они были еврейками! И сейчас он видел такую же еврейку, готовую взойти на костер ради своей веры, от которой она на самом деле не отреклась. Для нее обряд крещения был моноспектаклем, в котором актриса ненавидит навязанную ей роль, но вынуждена играть, ибо связана контрактом. Ира не замечала прекрасной залитой солнцем поляны, берез, густого кустарника, высокой травы… Какие сцены из истории ее народа стояли в этот момент перед ее глазами?
— Сейчас нет инквизиции, Ира.
— Боже мой, Дима, неужели ты думаешь, что я буду в открытую демонстрировать свою веру и эпатировать твоих родителей, которых уже успела полюбить? Мы стали друзьями с Дарьей Борисовной… Надо же щадить чувства людей, я обязана, пойми, Дима, обязана входить в положение. И ты теперь знаешь, почему я иду на компромисс… Мой муж благодарен мне за это. А как прислуга посмотрит? Они тоже люди и, кстати, антисемиты, в отличие от твоей семьи…
— Я все же думаю, что костры в далеком прошлом. Россия — цивилизованная страна, да и времена теперь…
— Дмитрий! А вот этого не надо — забыли про погромы? Они в этой стране и пока нигде больше. Поверьте мне — время, когда по приказу властителя убивали наших первенцев, ничем не отличается от двадцатого века.
— Ну, это вы зря. Не согласен!
— Ваше право, — Ирина говорила тихо и устало, ничего не осталось от недавней страстности. — Всегда есть силы, готовые нас уничтожить, стереть с лица земли. Так много людей на этом свете, которым кажется, что убей нас — и все проблемы будут решены. Слишком много… Если такие придут к власти, нам некуда будет бежать. Мы все сгорим на костре под рев ликующей толпы.