Белая кость
Шрифт:
Отец взял золотой с сердоликами браслет и мягко пропустил его между пальцев, укладывая обратно в ларец. С характерным для благородного металла тихим звуком, никак не напоминающим лязг железа, он лег обратно среди своих драгоценных сотоварищей.
— Это теперь твое, Дмитрий, — сказал он. — Твоя доля от нашего с Дашей наследства. Пусть она не равноценна Павловой, но уверяю тебя: она достаточно велика, чтобы ты считался богатым человеком и смог сделать хорошую партию. Надеюсь, ты в этом не сглупишь как твой брат. Бери, — он символически подтолкнул шкатулку к Дмитрию.
— А Павел знает о вашем решении? — Дмитрий указал на шкатулку.
— Павел все узнал после того, как задал вопрос, что тебе останется. Ира, естественно, нет. И не надо ей знать.
— И что я с этим буду делать?
— Это твое — делай что хочешь. — Отец посмотрел сыну в глаза, и Дмитрий понял, что не очень-то властен он над своими сокровищами.
Дело совсем не в том, что кто-то может запретить ему сделать подарок дорогой кокотке, что-то заложить в случае карточного проигрыша, просто продать для того, чтобы иметь деньги на цыган в «Яре»… Он может себе это позволить, но никогда не сделает, потому что это не только богатство, но память о предках — эти семейные реликвии должны передаваться из поколения в поколение. С ними расстаются только в случае жизненной необходимости, когда ситуация хватает за горло, и если пожадничаешь — погибель!
— Ты сам знаешь, папа, я ничего с этим не буду делать. С собой уж точно не возьму. Так что это ничего не меняет. Ты бы не держал эти цацки в столе — неровен час… Лучше всего какой-нибудь тайник иметь в доме. Чтобы только ты, мама, я и Паша. И все!
— Да, я скажу Павлу, — согласился отец, сознательно не упоминая невестку. — Больше никто знать не должен. Но это не все. Сколько тебе нужно будет, когда закончишь училище?
Дмитрий пожал плечами:
— Меня считают богатым в училище. Но юнкер — это одно. Порой синенькой на месяц хватает. А офицер — совсем другое.
— Можешь мне не говорить. Начнем с того, что квартира должна быть приличной. Ты ведь в первом десятке по учебе… Значит, при распределении как минимум губернский город достанется. А может, и Москва — гнездо старых дворянских родов… там надо соответствовать. Мы знаем твой характер: не мот, не игрок, не любитель «Яра», но… единственные белые перчатки сам стирать не должен — и не будешь! И не потому, что денщик… Нет! У тебя должно быть много белых перчаток. И на подарок барышне ты не должен и не будешь просить у старшего брата.
Дмитрий покраснел, вспомнив детскую историю. Ну, Павел, не удержался все же… Ладно, чего там вспоминать. Сколько лет назад это было. А отец продолжал, ничего не заметив, что было неудивительно, — настольная лампа не освещала лица Дмитрия.
— Каков месячный оклад у подпоручика?
— Сорок в месяц.
— Сорок?! При прожиточном минимуме в пятьдесят? В какой еще стране так издеваются над своими офицерами? Забыли изречение Наполеона, что народ, не желающий кормить свою армию, будет кормить чужую?
— Наполеон для нас, отец… Мы его до Парижа гнали, — Дмитрий усмехнулся.
— В общем, так! В январе мы положим на твой счет десять тысяч. И каждый год будем докладывать по три тысячи — распоряжайся ими по своему усмотрению. Если денег не хватит, обращайся либо ко мне, либо к матери. У Павла не проси. Деньги будут незамедлительно высланы.
— Спасибо, — Дмитрий все это время ощущал неловкость, как будто он вырывал у родителей свою долю. А они отдавали ее не потому, что ему полагалось, но из любви к нему. Так пользоваться любовью неблагородно! Но он не просил ни о чем, не настаивал, не требовал! Он уже забыл о своем демарше за ужином. И сейчас ему было даже жалко отца, который беседовал с ним, как будто виноват в чем-то. Отказавшись от драгоценностей, Дмитрий не считал, что поступил благородно, ему не нужны были слова признательности, да отец и не собирался их произносить, почти наверняка зная, что сын так и поступит.
— Слушай, пап! А мама здесь хоть раз их надела?
— Да! На губернском балу. Это был фурор! Представляю, какой скандал закатили потом жены своим благоверным, — с удовольствием вспомнил Платон Павлович.
— Тогда о чем мы говорим. — искренне улыбнулся Дмитрий. Ему сразу полегчало. — Это мамино и всегда останется только ее. И твое, конечно! Кстати, здесь хорошие мужские кольца. Носил бы на здоровье. Посмотри на этот перстень с печаткой, — он вытащил из ларца золотое кольцо с крупным полудрагоценным камнем. Примерил на свой безымянный палец — великовато оказалось. Снял и протянул отцу, который положил кольцо в ларец. — И хватит об этом, — закончил сын. — О тайнике подумай. А деньги возьму. Спасибо…
Он вышел в длинный темный коридор и пошел в свою комнату. Остановился, заметив тоненькую женскую фигурку, прячущуюся в одной из ниш. Мелькнуло на мгновение — Ира! Неужели подслушивала? Нехорошо-то как.
Но это была не невестка. Фигурка вышла из ниши и неуверенно приблизилась к нему, и Дмитрий тут же признал ее. На секунду стало стыдно, что плохо подумал об Ире.
— Дмитрий Платоныч! Это я, — прошелестел голосок горничной. — Неужто запамятовали?
— Как можно? — он на мгновение запнулся, со стыдом сознавая, что забыл имя девушки, с которой в прошлый приезд прекрасно провел время в любовных забавах. Но тут же вспомнил и с облегчением произнес: — Машенька!
— Помните все же, Дмитрий Платоныч. Хорошо-то как. А я уж думала, забыли вы меня совсем после московских-то барышень, — и она приблизилась к нему, не будучи совсем уверена, что молодой барин примет ее, не прогонит…
Дмитрий уловил ее сомнения и сразу же развеял их, крепко обняв девушку. Нашел ее губы…
— Как ты могла подумать, что я забыл о тебе? — по-мужски солгал он. Поднял ее на руки. В прошлый раз это удавалось ему с несколько большими усилиями.
— Какой вы сильный стали! — Машенька доверчиво прижалась к нему, пока он нес ее в свою комнату.
7
Подпоручик Бекешев стряхнул с себя ненужные воспоминания о Машеньке, которая благополучно вышла замуж, и дай ей Бог… Нечего о ней даже думать. И тут же перед его глазами возникла Ира. Желанная, но недоступная. Недоступная, даже если она сама себя предложит, чего никогда не может случиться. А уж чтобы он начал домогаться ее — лучше пулю в лоб. Они друзья — он уже этим несчастлив. Почему Павел не нашел другую?
Их дружба началась не сразу. Дмитрий поначалу спокойно относился к жене брата, легко согласился дать уроки езды на лошади и оказался толковым учителем, а Ира — прилежной ученицей, хотя и заверещала поначалу от страха высоты, когда он в первый раз подсадил ее на самую смирную лошадь в их табуне. Вцепилась в поводья мертвой хваткой с расширенными от ужаса глазами. Когда короткий визг смолк, она попросила снять ее с лошади. Но Дмитрий был непреклонен.