Бенефис дьявола
Шрифт:
– Копеек? – наивно поинтересовался он.
Вероника рассмеялась, повернувшись к нему и целуя его в шею.
– Да, если эта копейка ровняется сотне ваших центов!
Патрик удивился:
– О, это большие деньги.
– Да, приличные. И, в отличие от России, здесь мы бы могли их выгодно вложить в дополнение к тем, что уже работают. Представляешь? Через два-три года мы уже станем миллионерами, Патрик, - она снова обернулась к морю, закинув руки назад, обняв его ими за шею и мечтательно глядя вдаль.
Он улыбнулся.
– Над этим действительно стоит подумать. А это безопасно?
– Что ты имеешь ввиду?
– Твоя поездка в Россию – там ведь чеченцы…
– Там столько же чеченцев, сколько
– Ника, такими деньгами не шутят – просто так, разве нет?
– У нас и не такими шутят, будь уверен. Эх, велика Россия, а отступать некуда!
– Идти некуда?
Вероника опять рассмеялась:
– Вы, американцы, до того практичны, что никакого полета фантазии! Есть куда пойти – я ужасно проголодалась, так что пойдем.
Она запорхала по комнате, напевая We all live in the Yellow Submarine из позднего репертуара «Биттлз». Патрик флегматично начал натягивать носки, удивляясь словам своей жены: ну надо же, в огромной России и деваться некуда – это всё из-за их коррумпированных полицейских, не иначе.
Но он был рад, что ей это больше не грозит.
***
– «Надо мною – тишина; небо, полное дождя; дождь проходит сквозь меня, но боли больше нет. Под холодный шепот звезд мы сожгли последний мост, и все в бездну сорвалось – свободным стану я, от зла и от добра; моя душа была на лезвии ножа», - шептали его губы в полудреме.
Он осторожно приоткрыл ресницы: кругом действительно была тишина, только голос Кипелова в своей бессмертной Арии медленно плыл сквозь его сознание. Он попробовал шевельнуть рукой, но не смог – похоже, он опять был на внутреннем рейсе, где эти чертовы американцы после Одиннадцатого сентября ввели множество ремней безопасности, приковавшие его к пассажирскому креслу. Странно только, что он не слышит звука двигателей DC10, или Боинга, или на чем он там летит. А куда он, собственно, летит, да и летит ли вообще? Он пытался вспомнить, как попал сюда, и не мог: в мозгу проносились обрывки видений, отрезки дорог, куски ощущений, но не было цельной картины. С чего он вообще взял, что находится в самолете? Даже на внутренних рейсах никто не догадается укладывать пассажиров плашмя в кресло, приковав намертво руки и ноги. Бог мой, неужели меня Вероника заказала, подумал он, и меня сейчас перевозят куда-то к ней? Для последнего прости? Но зачем ей?
Он что-то знает. Или знал что-то про неё: что-то очень важное, но сейчас никак не мог сообразить, что он мог про неё такое знать, из-за чего она могла бы решиться вот так с ним поступить. Его губы снова зашевелились:
– «Я бы мог с тобою быть, я бы мог про все забыть, я бы мог тебя любить, но это лишь игра. В шуме ветра за спиной я услышу голос твой; и о той любви земной, что нас сжигала в прах, и я сходил с ума... В моей душе нет больше места для тебя!»
Проститутка. Как он мог променять Цветика на эту проститутку, Господи, а где же ты был, куда смотрел?! Но нет, стоп… Если он не в самолете…
Глеб медленно повернул голову вправо, затем также медленно влево: вокруг него были желтоватые матерчатые стены, совершенно пустые, без иллюминаторов, без вентиляции – вообще без ничего. Откуда-то сзади сверху струился мягкий свет, но он не мог распознать его источник. Он приподнял голову и увидел прямо перед собой широкую дверь, совсем непохожую на ту, что обычно ведет в кабину пилота. «Где же это я?» - с удивлением пронеслось в воспаленном мозгу. Его ноги были перетянуты ремнями, и руки тоже, в нескольких местах, а сам он находился на каком-то возвышении: то ли на кровати, то ли носилках, к которым он был
«Я свободен, словно птица в небесах;
Я свободен: я забыл, что значит страх;
Я свободен – с диким ветром наравне;
Я свободен наяву, а не во сне!» -
только из груди его вырывался еле различимый шепот, а не мощный, как бы ему хотелось, вокал рок-звезды.
«Не певец, и не актер, и не пассажир – или действительно пассажир в какую-то бездну? В бездну. Люцера. Кто такая Люцера, и почему я о ней вспомнил? Красивая, как Вероника… Мы вместе ехали в автобусе, только это было давным-давно, в совсем другой жизни. Или это и есть Вероника? Где мой телефон? Мне нужно срочно позвонить!»
– Эй, пипл, есть тут кто-нибудь, - силился он крикнуть во что есть силы, но пересохшее горло не выдавало ничего громче хрипящих звуков, с болью вырывавшихся из его груди.
Глеб обмяк, и по его щеке покатилась слеза. «Сдохну здесь, как собака – ни имени, ни роду… и мама не узнает… А где моя мама?»
– Ма-ма!!!
Но никто не вошел в плотно закрытую дверь, и не увидел он тени в стеклянном глазке, мерцающем посредине широкого белого полотна. Он снова тихо запел:
– «Надо мною – тишина; небо, полное огня; свет проходит сквозь меня, и я свободен вновь. Я свободен от любви, от вражды и от молвы, от предсказанной судьбы и от земных оков, от зла и от добра... В моей душе нет больше места для тебя!»
Его сознание постепенно заволокла пелена дремоты. Но на этот раз она не была тяжелой и утомляющей, как все прежние. Впервые за многие месяцы ему приснился сон. Сон из далекого детства.
Он сидел в песочнице, скрупулёзно выводя на воздвигнутой им пирамиде крохотные отверстия. Он знал, что это окна. Домик получался почти такой же, как и тот, в котором он жил с родителями. Мелкие песчинки постоянно скатывались с крыши его дома, и они были похожи на дождик. Они скатывались и образовывали возле его строения небольшие кучки, которые олицетворяли для него железные короба возле их дома, куда его родители выбрасывали мусор. Ему постоянно хотелось заглянуть в эти короба и удостовериться, что там нет ничего нужного и необходимого для его домика, но мама очень сердилась, когда он подходил поближе к ним, думая, что она не замечает его шпионской вылазки. Она почему-то всегда и всё замечала: где он и что делает, и даже знала, о чем он думает и про что мечтает. Но она никогда не замечала этого странного мужчину с козлиной бородой, маячившего за её плечом время от времени и предлагающего ему сладости – сахарные мучные рогалики в виде цифры «6». Но он никогда ничего не предлагал просто так: за каждую сладость маленький Глеб должен был совершить что-то, к чему он и сам стремился всей своей детской душой, но чего не позволяли ему делать родители, потому что это было плохо: ему не разрешали незаметно взять у друга Петьки его машинку, чтобы поиграть – нужно обязательно спросить, а Петька был жадина, и не даст ему тогда; нельзя было поднять кота за хвост и посмотреть, как тот станет беспомощно барахтаться в воздухе; нельзя было копаться в мусорке, а там могло быть много полезных для него вещей. Нельзя это, нельзя то, но если хочешь рогалик – нужно было преодолевать страх перед наказанием и упрямо нарушать запреты родителей.
Потом Глеб увидел себя уже в юности: мужчина с козлиной бородкой и пронзительным взглядом протягивал ему маленькие белые таблетки и шептал в левое ухо: тебе станет хорошо, ты познакомишься с красивой девушкой, которая – кто знает? – может, станет твоей судьбой. И Глеб проглотил одну таблетку, а потом другую, и встретил Люцеру, такую прекрасную и такую недоступную. Стала ли она его судьбой? Он не мог ответить во сне на этот вопрос, но Хозяином для неё всегда оставался мужчина с козлиной бородой, а не он, Глеб.