Биография Бога: Все, что человечество успело узнать
Шрифт:
Убежденный секулярист Эндрю Диксон Уайт (1832—1918), первый президент Корнелльского университета, написал книгу под названием «История войны между наукой и теологией в христианском мире» (1896). Она имела менее шумный успех, но в конечном счете оказалась более влиятельной.
Сократ, апостол Павел, Кальвин и Декарт были агностиками, поскольку воздерживались от абсолютной уверенности и принципиально проявляли сдержанность в суждениях.
Во всей современной истории вмешательство науки в предполагаемые интересы религии, сколь угодно совестливое, обязательно наносило колоссальный вред как религии, так и науке. Вместе с тем всякое беспрепятственное научное исследование, сколь бы опасными ни казались религии те или иные его этапы, неизбежно приносило огромную пользу и религии, и науке. [877]
Итак, наука
На самом деле все было намного сложнее. Однако такие неумеренные нападки стали характерны для атеистической критики религии и многими принимаются за чистую монету. Искажение взглядов Августина – лишь один из многочисленных примеров. А вот известная история, которую рассказывали с конца XIX века, – в сущности, апокриф – о стычке Гексли с Сэмюэлом Уилберфорсом, епископом Оксфордским. В июне 1860 года, вскоре после выхода в свет «Происхождения видов», они дискутировали на собрании Британской ассоциации. Якобы Уилберфорс, играя на публику (и совершенно не понимая теории эволюции), игриво спросил Гексли: «С какой стороны вы считаете себя потомком обезьяны – со стороны дедушки или бабушки?» И Гексли ответил, что предпочитает происходить от мартышки, чем от человека, который лезет в то, чего не понимает. Этот анекдот – яркий пример мифа о том, как отважная Наука с успехом бросала перчатку самодовольной и невежественной Религии. Однако, как неоднократно показывали ученые, до 1890-х годов мы не находим свидетельств этого обмена остротами. В более ранних отчетах о собрании на сей счет не говорится ни слова. Более того, Уилберфорс был хорошо знаком с теорией Дарвина. Выступая в Британском институте, он резюмировал свою рецензию на «Происхождение видов», которую сам Дарвин назвал «необычно умной»: по словам Дарвина, Уилберфорс указал на серьезные пробелы в его аргументации. [879]
Неумеренные нападки стали характерны для атеистической критики религии и многими принимаются за чистую монету.
С мифом о «войне между наукой и религией» было тесно связано представление о безнравственности религии, ставшее неотъемлемой частью атеистической идеологии. Восходит оно к книге «Этика веры» (1871), написанной Уильямом Кингдомом Клиффордом, профессором математики из Университетского колледжа Лондона. Клиффорд доказывал, что аморально принимать без достаточных доказательств любое мнение, будь-то религиозное, научное или этическое. Свой тезис он иллюстрировал рассказом о судовладельце, который знал, что его кораблю нужен дорогостоящий ремонт, но решил сэкономить: дескать, столько раз уже обошлось, и Бог не попустит случиться беде, когда столько пассажиров на борту. В результате корабль затонул посередине океана, а бизнесмен получил страховку.
Книга Клиффорда вызвала отклик во многих душах. К концу 1860-х годов, из-за широкого почтения к науке как единственному пути к истине, идея «веры» без верификации стала восприниматься как неприемлемая не только в интеллектуальном, но и в нравственном плане. Американский социолог Лестер Уорд высказал мнение, что суеверие (это понятие он применял к любой религиозной идее) ведет к размягчению мозга и ослаблению нравственного чувства. Если вы считаете, что есть вещи, непостижимые для человека, вы проглотите все, что угодно. [880] По мнению английского философа Джона Стюарта Милля (1806—1873), самообманы веры «санкционировали половину вредных иллюзий в истории». [881] Легковерие – это жалкая трусость. «Дайте мне шторм и бурю мысли и действия, а не мертвое спокойствие невежества и веры! – восклицал Ингерсолл со свойственной ему бравадой. – Изгоните меня из Эдема, если хотите, но сначала дайте вкусить плод с древа познания!» [882]
К концу 1860-х годов, из-за широкого почтения к науке как единственному пути к истине, идея «веры» без верификации стала восприниматься как неприемлемая не только в интеллектуальном, но и в нравственном плане.
Мы так свыклись с мыслью о противоречии между наукой и религией, что подобными высказываниями нас не удивишь. Однако в конце XIX века большинство клириков посматривали на науку с надеждой. Они еще не осознали, сколь основательно дарвинизм подорвал естественное богословие, на котором основывалась их «вера». Вместе с тем антагонизм между этими двумя дисциплинами раздувала не церковь, а почитатели науки. Именно почитатели: у большинства ученых не было ни времени, ни желания сражаться с религией. Они были поглощены своими исследованиями и раздражались, лишь когда теологи начинали путаться под ногами. [883] Антирелигиозную кампанию вел не Дарвин, а его популяризаторы. В последние десятилетия XIX века Карл Фогт (1817—1895), Людвиг Бюхнер (1824—1899) и Эрнст Геккель (1834—1919) ездили по Европе, собирая на свои лекции огромные аудитории. [884] Фогт был хорошим ученым, – хотя некоторые коллеги опасались, что он склонен спешить с выводами, – но столь яростно антиклерикальным, что в его высказываниях о религии совершенно отсутствует чувство меры. Он брал вещи, которые легче
К сожалению, при обсуждении религиозных вопросов всем трем ораторам отказывала точность, характерная для их научной деятельности. Поэтому их критике были присущи совершенно дикие упрощения. Прочтя бестселлер Геккеля «Мировые загадки», философ Фридрих Паульсен заметил: краснеешь при мысли, что этот текст написан немецким ученым в образованной стране. [885] Скажем, Геккель уверял, будто на Никейском соборе епископы составили новозаветный канон, наобум взяв четыре Евангелия из вороха поддельных документов, – идея, которую он почерпнул из какой-то примитивной английской книжки. Он даже перепутал дату Никейского собора. Если при обсуждении научных данных Геккель был тщателен, методичен и почтителен, то в разговоре о религии ни одного из этих качеств не наблюдалось.
Гексли не занимался этой полемикой, отдавая себе отчет в том, что изучение природы не способно ни доказать, ни опровергнуть бытие Божье. Он считал Дрейпера занудой, Фогта – идиотом, и с величайшим презрением относился к бестселлеру Бюхнера «Сила и материя», в котором доказывалось, что вселенная не имеет цели, что все произошло из одной клетки и что в Бога верят только дураки. Ведь еще Паскаль говорил, что у сердца есть доводы, не ведомые разуму. Это относится и к неверию конца XIX века.
Воинствующие атеисты не являли собой образца точности, объективности и беспристрастности, столь важных отныне для расхваливаемого ими научного рационализма. Однако на их выступления собирались толпы. Что ж, Новому времени всегда была присуща своя нетерпимость, и отказ от недавней ортодоксии в пользу новой «истины» был не в диковинку. Правда, атеизм оставался уделом меньшинства, но люди, которые терзались сомнениями, а с верой расставаться были не готовы, как бы «выпускали пар» на подобных лекциях.
Другие от веры все-таки отходили, но с печалью, без прометеевского вызова и пьянящего чувства свободы. В стихотворении «Берег Дувра» британский поэт Мэтью Арнольд (1822—1888) слышал «долгий грустный стон» веры, который становится все тише, принося вечную ноту грусти. Людям остается лишь жаться друг к другу в поисках утешения:
Ведь этот мир, что рос
Пред нами, как страна исполнившихся грез, —
Так многолик, прекрасен он и нов, —
Не знает, в сущности, ни света, ни страстей,
Ни мира, ни тепла, ни чувств, ни состраданья,
И в нем мы бродим, как по полю брани,
Хранящему следы смятенья, бегств, смертей,
Где полчища слепцов сошлись в борьбе своей. [886]
В лучшем случае религия помогает выстроить внутри себя мирную гавань, которая позволит творчески преодолевать жизненные скорби. Однако в век науки эту внутреннюю безопасность променяли на зыбкую уверенность. Вера уходила, и многие викторианцы чувствовали, что вместо нее образовалась пустота.
Заглянув в сердца современников, немецкий философ Фридрих Ницше (1844—1900) увидел, что Бог уже умер, хотя почти никто этого не осознает. [887] В «Веселой науке» (1882) он рассказывает историю о безумце, который в светлый полдень выбежал на рынок и кричал: «Я ищу Бога!» Присутствующие восприняли этот крик с иронией и стали спрашивать: разве Бог эмигрировал или спрятался? И тогда безумец воскликнул: «Где Бог?.. Я хочу сказать вам это! Мы его убили – вы и я! Мы все его убийцы». [888] Колоссальный научный прогресс оставил Бога как бы не у дел. Люди столь сильно сосредоточились на физическом мире, что уже не воспринимают Бога всерьез. Смерть Бога – тот факт, что в христианском Боге разуверились, – «начинает уже бросать на Европу свои первые тени». Меньшинству, способному осознать значение этого небывалого события, уже «кажется, будто закатилось какое-то солнце, будто обернулось сомнением какое-то старое глубокое доверие». [889] Сделав «Бога» чисто умозрительной истиной, постижимой для рационального и научного интеллекта, без ритуала, молитвы и этики, люди убили его. Подобно еврейским маранам, европейцы сочли религию пустой, условной и безжизненной. Безумец из притчи хотел верить в Бога, но не мог. Случилось немыслимое: все, на что указывал символ Бога – абсолютная благость, красота, гармония, справедливость, правдивость и мир – медленно, но верно уходили из европейской культуры. Мораль уже не соотносилась с некой высшей ценностью, превосходящей человеческие интересы, но просто выводилась из нужд момента. Для Маркса смерть Бога была проектом, который реализуется в будущем, а для Ницше – состоявшимся фактом: «Бог» уже уходит из научной цивилизации Запада. И если место Бога не займет новый абсолют, все станет совсем зыбким и относительным. Безумец говорит: «Что сделали мы, оторвав эту землю от ее солнца? Куда теперь движется она? Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не падаем ли мы непрерывно? Назад, в сторону, вперед, во всех направлениях? Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы словно в бесконечном Ничто?» [890] Разумеется, Ницше был знаком с философскими и научными доводами против бытия Божьего, но повторять их не считал нужным. Бог «умер» не из-за критики Фейербаха, Маркса, Фогта и Бюхнера: просто изменилось настроение. Подобно древнему верховному Богу, далекий Бог Нового времени покидал сознание своих бывших почитателей.