Блестящая будущность
Шрифт:
— Кузенъ Джонъ, — замтила другая лэди:- мы должны любить ближняго.
— Сара Покетъ, — возразилъ кузенъ Джонъ:- если человкъ самому себ не ближній, то кто же ему ближній?
Миссъ Покетъ засмялась, и Камилла засмялась и сказала подавляя звокъ:
— Вотъ что выдумали!
Но мн показалось, что они находятъ выдумку хорошей! Третья лэди, которая еще не говорила ни слова, произнесла важно и напыщенно:
— Вполн врно!
— Бдняга! — продолжала Камилла (и вс они, какъ я чувствовалъ, глядли все время на меня):- онъ такой странный! Повритъ ли кто, что, когда умерла жена Тома, онъ не могъ понять, что необходимы плерезы для траура дтей? «Боже мой!» говорилъ онъ, «Камилла, не всели это равно, разъ бдняжки одты въ черное?» Каковъ нашъ Матью! Вотъ что выдумали!
— Онъ добрый человкъ, — замтилъ кузенъ Джонъ:- Боже сохрани, чтобы я сталъ отрицать, что онъ добрый человкъ; но онъ никогда, никогда не пойметъ, что такое приличія.
— Вы знаете, что я вынуждена была проявить твердость, — продолжала Камилла. — Я сказала: это будетъ позоромъ для нашей семьи. Я сказала ему, что безъ плерезъ наша семья будетъ опозорена. Я плакала отъ завтрака до обда. Я разстроила себ пищевареніе. Наконецъ онъ вспылилъ по обыкновенію и, выругавшись, сказалъ: «Длайте, какъ знаете». Слава Богу, для меня всегда будетъ служить утшеніемъ, что я тотчасъ пошла въ проливной дождь и купила плерезы.
— Но вдь заплатилъ за нихъ, конечно, онъ? — спросила Эстелла.
— Вопросъ не въ томъ, дорогое дитя, кто заплатилъ за нихъ, — отвтила Камилла. — Я купила ихъ. И я часто съ умиленіемъ думаю объ этомъ, когда просыпаюсь по ночамъ.
Звуки отдаленнаго колокольчика и крикъ или зовъ изъ коридора, по которому я пришелъ, прервали бесду, и Эстелла сказала мн:
— Пора, мальчикъ!
Когда я уходилъ, они вс глядли на меня съ крайнимъ презрніемъ, и, уходя, я слышалъ, какъ Сара Покетъ проговорила:
— Скажите на милость! Что еще дальше будетъ!
А Камилла прибавила съ негодованіемъ:
— Бываютъ же фантазіи! вотъ что выдумали!
Когда мы шли со свчкой по темному коридору, Эстелла вдругъ остановилась и повернулась ко мн; наклонивъ свое лицо близко къ моему, она проговорила съ свойственнымъ ей задоромъ, точно дразнила меня:
— Ну?
— Что прикажете, миссъ? — отвчалъ я, споткнувшись и чуть не упавъ.
Она стояла и глядла на меня, и я, конечно, стоялъ и глядлъ на нее.
— Я хорошенькая?
— Да; я нахожу, что вы очень хорошенькая.
— И я дерзка?
— Не такъ, какъ въ прошлый разъ.
— Не такъ?
— Нтъ.
Она вспылила, задавая послдній вопросъ, и, какъ только я отвтилъ ей, изо всей мочи ударила меня по лицу.
— Ну, что? — произнесла она. — Грубый уродъ ты эдакій, что ты тенерь обо мн думаешь?
— Не скажу.
— Потому что я перескажу наверху? Потому не скажешь?
— Нтъ, не потому.
— Отчего ты не заплакалъ, негодный мальчишка?
— Оттого, что я больше никогда не заплачу изъ-за васъ, — сказалъ я.
И это было самое лживое увреніе въ мір, такъ какъ я уже въ ту минуту внутренно обливался слезами изъ-за нея. Никто не знаетъ лучше меня, какъ много горя причинила она мн впослдствіи.
Посл этого происшествія мы поднялись по лстниц и встртили джентльмена, который спросилъ:
— Кто это съ вами? — онъ остановился и глядлъ на меня.
— Мальчикъ, — отвчала Эстелла.
Господинъ былъ плотный мужчина съ чрезвычайно смуглой кожей, чрезвычайно большой головой и такими же большими руками. Онъ взялъ мой подбородокъ въ свою большую руку и повернулъ мое лицо къ свчк. Онъ преждевременно оплшивлъ, и у него были густыя черныя брови, которыя не лежали гладко, а торчали ежомъ. Глаза глубоко сидли въ впадинахъ и были непріятно остры и подозрительны. Толстая цпочка отъ часовъ висла у него на жилет; большія черныя точки покрывали т мста на его лиц, гд могли бы быть усы и борода, если бы онъ отростилъ ихъ.
Онъ былъ совсмъ посторонній для меня человкъ, и я не могъ тогда предвидть, что когда-нибудь онъ будетъ играть роль въ моей жизни; но тмъ не мене я хорошо разглядлъ его.
— Мальчикъ изъ здшняго околодка? — спросилъ онъ.
— Да, сэръ, — отвчалъ я.
— Какъ ты сюда попалъ?
— Миссъ Гавишамъ послала за мной, сэръ, — объяснилъ я.
— Хорошо! Веди себя, какъ слдуетъ. Я довольно хорошо знаю мальчиковъ и могу сказать, что вы бдовый народъ. Смотри же, веди себя хорошо! — пригрозилъ онъ мн, кусая ногти.
Съ этими словами, онъ выпустилъ мой подбородокъ, чему я очень обрадовался, такъ какъ его руки пахли душистымъ мыломъ, и пошелъ внизъ по лстниц. Я подумалъ: «Не докторъ ли это?» но тутъ ршилъ: «Нтъ, не докторъ; онъ былъ бы тогда спокойне и привтливе». Но мн некогда было раздумывать объ этомъ, потому что мы скоро пришли въ комнату миссъ Гавишамъ, гд она сама и все вокругъ нея было какъ разъ въ томъ же вид, какъ и въ прошлый разъ. Эстелла оставила меня у двери, и я стоялъ тамъ до тхъ поръ, пока миссъ Гавишамъ не взглянула на меня.
— Такъ! — сказала она, не вздрогнувъ и не удивившись:- дни прошли, не правда ли?
— Да, ма'амъ, сегодня…
— Хорошо, хорошо, хорошо! — она нетерпливо задвигала пальцами. — Я не хочу знать. Готовъ ты играть?
Я вынужденъ былъ отвтить съ смущеніемъ:
— Не думаю, ма'амъ.
— И въ карты не можешь, какъ въ тотъ разъ? — спросила, она, пытливо глядя на меня.
— Нтъ, ма'амъ; въ карты я могу, если прикажете.
— Если домъ этотъ кажется теб такимъ старымъ и мрачнымъ, мальчикъ, — сказала миссъ Гавишамъ нетерпливо, — что ты не хочешь играть, то можетъ быть ты будешь работать?
Я могъ успшне отвтить на этотъ вопросъ, чмъ на первый, и сказалъ, что готовъ работать.
— Ну, такъ ступай въ ту комнату, — она указала своей морщинистой рукой на дверь за моей спиной, и дожидайся, пока я приду.
Я перешелъ черезъ площадку лстницы и вошелъ въ указанную ею комнату. Эта комната была точно такъ же темна, и воздухъ въ ней былъ спертый. Въ камин развели недавно огонь, но такъ неискусно, что онъ скоро потухъ, и дымъ, нехотя наполнявшій комнату, длалъ ее еще сыре… онъ походилъ на туманъ нашихъ болотъ. Свчи, горвшія въ громадныхъ подсвчникахъ на высокомъ камин, слабо освщали комнату: было бы врне сказать, что он чутьчуть нарушали ея потемки. Комната была просторная и, я сказалъ бы, красивая, если бы все въ ней не было покрыто пылью и плсенью и не находилось въ разрушеніи. Самымъ выдающимся предметомъ въ ней былъ длинный столъ покрытый скатертью, точно тутъ когда то давно готовился пиръ. Посреди скатерти стояло что-то въ род вазы или какого-то украшепія, что именно — трудно было разобрать изъ-за паутины, которая окутала все густымъ покрываломъ. Пауки бгали по ней взадъ и впередъ, точно они были чмъ-то обезпокоены.