Царевна
Шрифт:
– Живого хоть доставили? – спросил он.
– Это вы про кого, ваше благородие? – переспросил молодой стрелец.
– А что, многих взяли сегодня? – удивился Басаргин. Другой стрелец, поняв кого, имеет в виду старшина, поспешил исправить ситуацию:
– Здесь он батюшка, жив здоров. Ребята, правда, его помяли немного, но не смертельно. Для дознания сойдет. А то, что крив на один глаз, так это до нас было. Таким уже взяли.
У Емельяна Федотовича мелькнула шальная мысль:
– Уж не тот ли это одноглазый мирянин, что в трактире бучу учинил. И имя такое странное – Сапыга.
– А ну, отворяй ребята, – распорядился он и спустился по низкой лестнице в подвал. В подвале со стен и потолка сочилась вода, пахло прелым сеном и соломой. Сапыга лежал на прелой соломенной подстилке в грязной, покрытой плесенью, камере. Емельян сразу узнал его. Подойдя к железной решетке, он тихо постучал ключом по замку. Сапыга открыл глаза.
– Пришли аспиды, – сквозь выбитые зубы прохрипел узник.
– Пришли, пришли, – усмехнулся Емельян Федотыч.
– Подымайся, давай. Сейчас, и об аспидах поговорим, и о крамоле твоей. Все, что мне тогда в трактире не досказал, или обманул в чём, всё скажешь.
Сапыга попытался расправить затекшие конечности, что вызвало жуткую боль, которая отозвалась по всему телу неприятными уколами, словно тысячи иголок впивались в его измождённое тело. Одноглазый узник, издавая тяжёлый стон, вновь свалился на прелую соломенную подстилку.
– Ну, ты, давай не прикидывайся, – улыбнулся Басаргин.
– Ребята сказали, что били не сильно, берегли для нашей тобой задушевной встречи. Старшина вышел во двор и потер костяшки рук.
– Что Емельян Федотович, не получается у вас с ним душевный разговор? – к старшине подскочил один из стрельцов.
– Я пока к монастырскому подворью схожу, а вы приведите его в порядок, – заключил старшина.
– Через часик вернусь. Спустя час Сапыга сидел в камере для допросов.
– Помнишь меня одноглазый? – спросил старшина. Басаргину очень хотелось, чтобы тот его вспомнил. Сапыга застонал и отвернулся к стене.
– Вижу, что помнишь, – улыбнулся Басаргин.
– Я тебе, что в трактире сказал?
Старшина прищурился:
– Говорил, что бежать тебе из Мосвы надо, да на глаза мне не показываться. А ты не послушал.
Тяжёлая кованая дверь в камере отворилась, и на пороге появился один из стрельцов с кружкой липового чая. Старшина попытался осторожно остудить горячий напиток и пристально посмотрел на узника:
– В сене от кого прятался?
– Скрывать есть чего? – Басаргин отодвинул кружку с чаем в сторону и склонился над узником.
– К вечеру не расскажешь, отдам тебя в лапы Ноздреватому, а тот все кости тебе вывернет, да заново вставит.
– Думать тебе часок. Как на башне колокол три раза пробьет, почитай время твоё и вышло.
– А куда оно выйдет на плаху или каторгу решай сам, я пока к стрельцам схожу, поговорю, а ты подумай. Басаргин захлопнул за собой кованную железную дверь.
В голове Сапыги водили хороводы сонмы чертей и ангелов, нашептывающих этому окровавленному одноглазому бродяге варианты для выживания. Одни сулили земное спасение, если расскажет всю правду, кто хозяин дома в котором он укрылся, зачем он к нему приходил, есть ли среди них заговор.
Другие в свою очередь вторили, что тело его погибнет, но душа будет спасена. Мысли, одна за другой пронисились в голове Сапыги, словно стая щебечащих стрижей, отчего несчастный терялся в догадках, как же ему поступить. Он смотрел единственным заплывшим глазом на своё окровавленое тело, переводя взгляд на маленькое решетчатое окно допросной камеры и на бадью с водой, в которой плавал деревянный ковш в форме утки.
Сколько же он уже не пил? Сапыге казалось, что за глоток воды, за эти капли живительной влаги, что прольются в его иссушенное и выжженное горло, он готов рассказать всё и даже отказаться от Царствия Небесного. Он не великий предводитель группы повстанцев и святой мученик, он маленький одноглазый человек который хочет жить, пусть даже такой непутевой жизнью грязного бродяги.
– Ну что, подумал? – Басаргин отворил двери и прошел в камеру. Сев за грубо сколоченный стол, он широко расставил в стороны ноги, давая им немного отдохнуть.
– Рассказывай, – протянул старшина.
– Чего бежал, говори, у кого прятался?
Сапыга тяжело вдохнул и лёгким движение головы показал на кадку с водой. Басаргин кивнул и опять вышел за дверь. Сапыгу напоили и дали умыться. Старшина не поскупился с расходами, послал одного из стрельцов за пирогами с рыбой.
– Раскольники мы, – начал Сапыга прожевывая пирог, который, чуть ли не полностью, попытался затолкать в рот.
– А как же троеперстие в трактире? – удивился Басаргин.
– Батюшка, жить уж больно хочется. А этот бешенный всю проповедь нам испортил. Думали мы, своим станет.
– Стал? – рассмеялся старшина. Этот убивец сейчас в Разбойном приказе кости свои парит, если не вывернули еще.
– Ну, да ладно, – старшина подвинул табурет и сел напротив несчастного Сапыги. Сдашь всех, грамоту дам, в Москве жить будешь, а там глядишь, хату какую приобретёшь да жить, как человек будешь. Старшина утер усы и строго посмотрел на Сапыгу. Все равно всем раскольникам конец вскоре придёт, выведем мы гнездо их осиное.
– Сдать, али нет. Своя голова все равно ближе и милее. А те, что покаются, да прощения испросят и от раскола отрекутся, глядишь, простит царевна матушка. Ребятишки малые имеются, а женское сердце к дитям сиротным завсегда жалостливее. А не простят, так в Сибирь отправят, всё живые, а иначе голову с плеч снимут, чего же думать. Каяться надо.
– Я у нашего головы в учениках был, он ранее в учениках у учителя Никодима ходил. А того сам батюшка Аввакум на подвиг благословил.
– Дальше? – пробасил Басаргин. Про заговор против царевны что слышал?