Цельное чувство

Цетлин Михаил Осипович

5. Наташа Рылеева

О, кто же милее, проще, скромнее, Яснее милой Наташи. Тепло и светло и уютно с нею, С веселой Наташей нашей. Жила, любила дочку и мужа, Обожала пестрые тряпки, Но казалась самой себя много хуже В нарядном платье и шляпке. Говорила с ошибками по-французски, Неумеренно сильно картавя, И носила корсет до того уж узкий, Что не стягивает, а давит. Любила сплетни на дамском вече И радовалась визитам И тому, что ее так округлы плечи В бальном модном платье открытом, А была-то в сущности доброй хозяйкой, Вовсе не Nathalie, а Наташей. Снявши с розовых ручек перчаток лайку, Готовила борщ и кашу. И вдруг свалились так странно, так быстро Такое горе и ужас. И вот Наташа в приемной

министра Хлопочет за мужа, «за мужа-с!». Постарела сразу, ходит в салопе, Словно выцвела вся мгновенно. «Не тревожьтесь, сударыня, мы ведь в Европе, Милость царская неизреченна». По приемным, по банкам да по ломбардам, Предвосхитивши долю вдовью, Продавала, платила, торговалась с азартом, Исходила верной любовью, Великой любовью к мужу и к Насте, Крошке дочери (кто ее краше), И была в своем безысходном несчастья Бедной простою Наташей!

6. Ночь перед казнью

«Вы не споете ли нам, Муравьев? По-итальянски славно вы поете». — Ну что ж, извольте, я всегда готов. Но не сорваться б на высокой ноте Унылому певцу — на эшафоте! «Oh, dans la maison du pendu… Без дальних слов Начните. Тише, господа, вниманье». И песня полилася, как рыданье, Полночное рыданье соловьев. Был душен, черен полог летней ночи, И напряженно в тьму глядели очи, Чтоб будущего приоткрыть покров. Италия горячая вставала На полный сладкозвучный чудный зов. Лилася песня, страстно колдовала, Зачем же жизнь нельзя начать сначала, Бездумными и счастливыми быть, И не рыдать в темнице, а любить… Душа внезапно словно обнажилась От мелкого, что зарослью обвилось Вокруг нее, и видно стало дно, И в глубине прозрачной то одно, Из-за чего и стоит жить на свете, Из-за чего так горько умереть… Все слушали, притихшие как дети, И каждый думал с болью о своем. Умолк и молодой Бестужев-Рюмин, Он был порой слишком болтлив и шумен, Он был рожден, чтоб верить и гореть И зажигать других своим огнем, Огнем наивного энтузиазма, Но он замолк, и горло сжала спазма, И он бесшумно горько зарыдал, Весь сотрясаясь, исходя слезами. Он жить хотел и смерти он не ждал, Хотел еще насытить сердце днями, Чтоб умереть не скоро и в свой срок. А Якубович думал: «это рок». И слушал, слушал, пальцы сжав до боли, Как будто вел азартную игру И бросил всё на ставку: жизнь и волю. Он жить хотел, быть гостем на пиру, Где звон мечей и страсти роковые. Но, Боже, страсти знают лишь живые, А смерть, как шулер, всё возьмет к утру! А июльская нестынущая ночь Их пологом горячим обнимала… Рыдала песня, сладостно рыдала, Чтоб выпеться до дна и изнемочь.

«Россия Николая»

1. «Скучна Россия Николая…»

Скучна Россия Николая, Бескрылой силою сильна. Всех внешних недругов пугая, Внутри развращена, больна, Но миру робкому — пока Ее недуг точил незримо, Она казалась велика Безрадостным величьем Рима.

2. Старуха Волконская

Косная, грузная, грубая жизнь недвижима. Дух отлетел, цепенеет тяжелая плоть. Словно дыхания пар на зеркале, стер их Господь, Вместе с мечтой их развеял, как призраки дыма. Всё неизменно навек, и старуха Волконская, мать, В день, когда сына ее заковали в железа, Мать с улыбкой застывшей силы нашла танцевать В первой паре с царем застывшее pas полонеза.

3. Ермолову

О, как Вы не бросились, Ермолов, Вы, лев Кавказский, с вершин Кавказа. О, как Вы не сбросили престола Ударом лапы могучей сразу? За Вами армия и офицеры, Народность громкая среди народа, Кто не последовал бы примеру Героя двенадцатого года? Миг колебания, миг судьбоносный, Но победил, увы, наш рок проклятый! И Вы смирилися пред силой косной, Остались верным Вы «долгу солдата». И вышло: гибель нам, а Вам — отставка, Мундир и пенсия, покой и сытость, Не слава вечная — пустая славка, Одна московская лишь знаменитость. Старейте медленно в своей подмосковной, Грызите ногти, стригите когти, Как лев прирученный и малокровный. Склоняйте голову в тоске на локти. Красуйтесь глыбою другого века На всех обедах, на всех парадах. Читайте с завистью, душой калека, О новых подвигах, чужих наградах. Стреляйте дупелей в своем болоте, Браните правительство в своей гостиной, Но Вы прощения не найдете За эти великие Ваши вины. За то, что не бросились Вы, Ермолов, Вы, лев Кавказский с вершин Кавказа, За то, что не сбросили престола Ударом лапы могучей сразу!

4. «Когда Ермолов хоть день без движения проводил…»

Когда Ермолов хоть день без движения проводил, Без забот, без охоты, без скачки бешено смелой, Сдержанный пыл наружу рвался, выходил И пупырышками покрывал его тело. О, Россия, страна богатырская, как легких пух Тебе величайшие тяжести земные, Но ты скована, бессильна, недвижна, Россия, И медленно изъязвляется твой светлый дух.

5. Смерть Константина Павловича

По ночам горели бочки со смолою На шестах высоких. И неслось восстанье бурною рекою Вплоть до сел далеких! Белокурые мальчишки в селах, Громко зубоскаля, Побеждали в играх буйных и веселых Медведя-москаля. И не умолкали В раскаленной добела и докрасна Варшаве Словопренья страстные. Спор вели о власти и раздор о праве Белые и Красные. А потерявший оба отечества (О, кара сверх меры Его великих вин!), Когда терять было нечего, Без воли, без веры Умирал от холеры В Витебске Константин. И княгиня Лович, глупая и милая, Милая и красивая, Прожившая жизнь с такою кроткой силою, Добрая и счастливая, — Чувствовала, что не жить ей больше, Что не пережить ей Польши И не пережить своего бедного, странного, хмурого, грубого мужа… Плакала вполголоса, Не рыдала в голос И не рвала волосы, А с собой боролась. Не причитала, А шептала: «Умер мой Константин, Умер мой господин. Я здесь одна, и он там один, Без меня!» Плакала и не брала В рот росинки маковой Три дня. А потом остригла бедная княгиня Лович Волосы без вздохов и без слез, Чтобы положить подушку в гроб из кос, Чтобы опочила голова бульдожья На ласковом, как ее руки, ложе Живых, густых, каштановых волос.

6. Прогулка Николая I

Пристегнувши шнурками полость, Запахнувши крепче шинель, Он летит — и в душе веселость. Веет ветер, крепкий, как хмель. Иногда от быстрого бега, Из-под легких конских копыт Мягко белыми комьями снега На мгновенье глаза слепит. Мчатся сани стрелой прямою, А вкруг них снежинок игра, Опушающих белой каймою Темно-серый город Петра. Николай изящный, высокий, Неподвижно прямой сидит, И любовно царское око Созерцает знакомый вид: Дали ровны, улицы прямы, И мундиры застегнуты все, Дальней крепости панорама В величавой стынет красе. Дали ровны, улицы прямы… Что страшней, прекрасней, скучней, Чем создание воли упрямой Напряженных петровских дней? Дали ровны, улицы прямы, Снег блестит, простор серебря. О, какая прекрасная рама К величавой фигуре царя!

7. Прогулка Николая I

Снежно-белый, холодный От метелей и пург Над Невой благородной Онемел Петербург. Мчатся быстрые сани В вихревое кольцо. От холодных касаний Запылало лицо. Всё полно здесь холодной Неживой красоты, Несвободной, бесплодной И бескрылой мечты. Что за странное чувство Средь полузабытья: «Правда, жизнь и искусство, Всё — мое. Всё — как я. Тяжкая величавость, Огражденный простор, Неба хмурая ржавость И свинцовый мой взор. Зданий каменный очерк, И кирпич и гранит Часть меня, как мой почерк, Необманно хранит. Хорошо мне промчаться Улиц лентой прямой, Хорошо возвращаться В тихий Зимний домой, По пути офицера Пожуривши слегка, Посадив для примера За размер темляка».

8. Последняя поездка Николая I

Старый уже и не прежний уже, полуседой Едет Дворцовою Набережной, дорогой прямой. Гаснет Собор Петропавловский меж тлеющих зорь… В сердце глухая безрадостность, хмурая хворь. Гаснет Собор, усыпальница предков — царей… Смерть, приходи, не запаздывай, будь побыстрей. России гранит рассыпается в руках, как песок. Сани в смерть подвигаются. Путь недалек.