Цельное чувство

Цетлин Михаил Осипович

Граф Калиостро

Он обнажал свой кинжал Быстрый и острый, И магический круг Точным движением рук Им обводил вокруг Граф Калиостро, И шептал он слова, Слышимые едва: «Гелион, Мелион, Тетраграматон». О, мистагог и мудрец Неаполитанский! Жаждущий чуда сердец, Душ легковерных ловец, Древней мистерии жрец И шарлатанской! Был твой обилен улов, В чем была сила тех слов: «Гелион, Мелион, Тетраграматон»? Слышишь ли бурю вокруг? Мы погибаем! Где же магический круг? Как победим мы испуг? Что же мы можем, мой друг, Что

же мы знаем! Не прошептать ли слова, Слышимые едва: «Гелион, Мелион, Тетраграматон»?

Казанова

Все было юно, стройно, ярко, ново, Ты в жизни жил на вечном новосельи, Твой смех звучал так, как само веселье, Мудрец и лжец волшебный Казанова! Был мир всегда сверкающей обновой Тому, кто пил, не ведая похмелья, Ток колдовского, пьяного, хмельного, Не чертом ли настоянного зелья! Твоих воспоминаний вереницы До сей поры горят и жгут страницы (Прочесть не грех их, — в них ведь нет греха, Ни мании высокой Дон Жуана), А просто сипловатый, чуть-чуть пьяный Победный крик горлана петуха!

Разговор (из Поля Валери)

А: Увядающей розы Вокруг нас аромат. В томной кротости позы Твоей — есть закат Увядающей розы. И для чуткого слуха Ты напомнишь на миг Ту, чье нежное ухо На коленях моих Лежало покорно, Но не слыша упорно Молений моих. Словно прежнее имя, Словно ты — это та, Чьи уж были моими Когда-то уста. В: На увядшую розу Непохожа душа. Лишь внезапна — как грозы — Любовь хороша! И давнишние слезы Твои осуша, Ищет взор в твоих взорах (Как вернувшись домой) Признаний, в которых Ты всегда будешь мой. Я себя обнаженной Вижу в них отраженной. И желанья встревожа, Я хочу, чтоб потом Они умерли тоже На ложе моем.

«Вам суждено из своего стакана…»

Максимилиану Александровичу Волошину

Вам суждено из своего стакана, Из кубка пить большого своего. На нем узор особого чекана, Какого в мире нет ни у кого. В Ваших стихах дар сладкого обмана, Неизъяснимых звуков волшебство, Изысканная тонкость филигранна, Упрямого искусства торжество. Вы в мире жрец. Курится Ваш триклиний, И через дымы, что встают, виясь, Весь мир окутан в влажный блеск павлиний. И в завитках декоративных линий В глубоких слов мерцающую вязь Растворены земная боль и грязь! Париж. 6 декабря 1915 года

Американке

Ты мила, американка, Грациозна и ловка, Ты, как девушка-спартанка, За мячом бежишь, легка. И милы, милы мне тоже, Словно кисловатый плод, Тонкость рук и смуглость кожи, Некрасивый детский рот. Ты, как юркий ящеренок, Любишь солнце, любишь зной, Ящеренок иль ребенок, Пьяный светом и весной. Ты не знаешь, что такое Тяжесть, горе, правда, ложь, И веселой и простою Светлой жизнью ты живешь. По утрам смеешься звонко, Плачешь, может быть, чуть-чуть, Грациозной амазонкой По утрам свершаешь путь. И за книжкою лениво Коротаешь вечера, Чтоб заснуть и встать счастливой, Завтра так же, как вчера.

СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ОПУБЛИКОВАННЫЕ СБОРНИКИ

Осенью

Осенью лелеять грустно грезы, По утрам сходить в прохладный сад, Видеть,

как, сияя, гаснут розы И как зреет дикий виноград. Днем в лучах нежарких и блестящих Засыпать в желтеющей траве, Просыпаясь, видеть птиц, горящих Золотом в вечерней синеве. Милые мерцающие руки В сумеречных комнатах ласкать, Из рояля вздохи, стоны, звуки Сладостно и долго извлекать. От уютной лампы мирных бдений, Перед тем как отойти ко сну, — Чтоб вздохнуть сырою тьмой осенней, Подходить к раскрытому окну.

Журфиксы в ссылке (Из поэмы «Декабристы»)

«Нонушка, Муравьева, Мурашка! Скоро ль будут готовы Чайные чашки? А ты, Катюша, Послушай! Что же ты на вечер Пришла в охотничьих сапогах? Посмотри, как милая Визинка Разрядилась, просто страх! И Лизхен, Лизанька! Надо бы открытые плечи, Белое бальное платье. Ах, Катюша, вечно проказница Катя, Смешная такая! А еще княгиня Трубецкая, Придворный муж, И по рождению к тому ж Француженка… Завалишин считает лишним, Не придет! Ну что же, Бог с ним, очень рады, Мы для него ведь аристократы, А он плебей, народ!» Ивашев пришел во фраке, Целует дамам руки, Стараясь не замечать, Что не светской, любезной скуки На этих лицах печать, А привычной заботы знаки. Стараясь не замечать, Что не очень свежи фраки И что старость идет, как тать. Стараясь не замечать И главное не молчать, А так, как раньше в гостиных, О пустяках невинных, О слухах, о сплетнях старинных Болтать, говорить, отвечать. Полупоклоны, Полунамеки, Шепот салонный, Ропот далекий. Так же все было, Было когда-то, Сердце забыло…

Семисвечник

I. «Семисвечник святой мечты…»

Семисвечник святой мечты С просветленной, чистой душою Зажигаешь под праздник ты. О, наверно, светлы такою Неземной, иной белизною В книге мира под божьей рукою Неисписанные листы!

II. «Ты всегда говоришь: “борух”…»

Ты всегда говоришь: «борух». Это значит: «благословенно». Всюду божий, праведный дух. В мире все нетленно, священно. Я ж забыл про слово «борух», И мой дух стал скуден и сух В обезбоженной, скудной вселенной.

III. «И плоды, и хлеб, и вино…»

И плоды, и хлеб, и вино — Все до маковой, малой росинки, Все молитвою освящено. Шепчешь, шепчешь слова без запинки, Воду пьешь иль вино — все равно! Если только опустишь на дно Нард душистый — молитвы крупинки.

IV. «Десять заповедей мезузы…»

Десять заповедей мезузы Освящают в жилище вход. Запрещенья, путы и узы, Сколько мелочных вечных забот! Но средь бурных, великих вод Не от этого ль тяжкого груза Твой корабль не тонет — плывет?

V. «Не задул, не задул твоих свеч…»

Не задул, не задул твоих свеч Бурный ветер, ветер гонений. Мог он только их ярче разжечь: Все звучит, звучит твоя речь, Все горит и горит твой гений. Не пришло еще время лечь Для глубоких отдохновений.

VI. «Пасха, Пасха, накрытый стол…»

Пасха, Пасха, накрытый стол, Скатерть чистая, светлые лица И для деда кресло-престол, Чтоб за трапезой петь и молиться… Я забыл, отвернулся, ушел. Горький «морейр» и острый рассол — Детских образов мне вереница.