Цельное чувство

Цетлин Михаил Осипович

Цицерон

Он с обреченными связал свою судьбу. Он близких к гибели и слабых на борьбу Звал за бессильные и дряхлые законы. Но с триумвирами и рок, и легионы, Но императорских победен взлет орлов, А у сената что? Запас красивых слов! Повсюду сеял смерть Антоний-триумфатор. И старый Цицерон, как бледный гладиатор, Увидевший свой меч раздробленным в руках, В огне отчаянья сжег месть, и страсть, и страх, И без надежд, и груз неся разуверений, Бежал. Но беглеца убил солдат Геренний. Антоний с Фульвией, справляя торжество, Велели голову точеную его С трибуны выставить, с которой он, оратор, Как славный адвокат, как консул, как сенатор К народу говорил и где звучала речь — Щит беззащитного, попранной правды меч. И после, выпросив ее, взяв на колена, Смотрела Фульвия в глаза, добычу тлена, Бескровный медленно колола злой иглой Язык, насмешкою ее коловший

злой, Когда в периодах, толпой бегущих тесной, Он стыд блудницы жег и ранил честь бесчестной.

Рим

Ты видала ль во время отлива на отлогом прибрежьи морском Груды раковин, камней точеных, черных крабов под влажным песком? Звезд морских костяные рисунки, серо-дымчатый студень медуз, Груз сокровищ из недр океана, легкий, волнами зыблемый груз? В три прилива, в три бурных прилива приходил, уходил океан! В три порыва, в три буйных порыва налетал, улетал ураган! Бесконечность струя бесконечность, через вечный увенчанный Рим, Била в берег здесь волнами вечность. Здесь в конечном мы вечность зрим. Древность — форумы, термы, колонны, Весты храм, Колизей, Палатин. Эти серые древние камни, этот серый, седой травертин. Христианство — церквей базилики, в катакомбах гроба христиан, И победные папские клики — Замок Ангела, Петр, Ватикан. Ренессанс — Рафаэлевы станцы и, в отлива назначенный срок, Микель Анджело бурные камни, пенный всплеск отступленья — Барок. Опозоренный Рим современный, щегольства небогатого Рим, Неужели прилив не вернется к берегам обмелевшим твоим? Или, может быть, в грязных тавернах, в темных улицах, гнев затаив, Тихо копится в безднах неверных новых судеб грядущий прилив? Чтобы некогда нашим потомкам рассказали немым языком Мусор вечности, камни живые, об отхлынувшем вале морском.

Пинчио

В темно-зеленом строгом парке Прозрачный плещет, плачет ключ Между руин старинной арки. А в бледном небе — мрамор туч. Вершины старых стройных пиний Растрепаны и тяжелы. Но дивной правильности линий Ввысь устремленные стволы. Их ветер словно опахала Качает мерною рукой. Те ритмы сердце услыхало И полюбило строгий строй. А дальше, как колонны арки Незримой, — кипарисов ряд, И словно альт густой и яркий Поет тяжелый их наряд.

В Риме

Как Одиссей к Пенелопе, Своей супруге любимой, Так я возвратился к Европе, Изгнания ветром гонимый. О, древних и вечных камней Страна, — привет тебе низкий! Италия, ты дорога мне, Как некто любимый и близкий. Не надо музеев-мумий. Скорее мимо них, мимо! Бродить в толкотне и шуме Живописных уличек Рима. Какой здесь воздух горячий, Горизонт ничем не задымлен. Здесь всё было так, не иначе И у древних некогда римлян. Работали, торговали, На улицах весело вздоря, И так же вино попивали В тени небольших тратторий. Во фьасках того же калибра Было так же оно кисловато. И желтые воды Тибра Под мостами влеклись куда-то. Такие ж смеялись лица, Такие ж звенели крики. Хорошо здесь бродить и молиться, О, Боже, Боже великий!..

Месть

Царь в Новодевичий послал монастырь К игуменье, бывшей царице. Врывается в келью покинутый мир. Приказ ей: к Борису явиться. Монахиню-гостью при тусклой свече Встречают Борис и Мария. Царь в скромном кафтане, царица в парче. Что скажут слова роковые? Под благословенье подходят. «На нас, Мать Марфа, не держишь ты злобы?» — Мирское отвергла я в пострига час И мне недалеко до гроба. Садятся, заводят степенную речь Про службы, посты, прегрешенья. Но нужно Борису врасплох подстеречь Угрозу и тайну решенья. «Воскрес, слышь, твой Дмитрий? Чай, рада тайком И хочешь признать самозванца!» На бледных щеках под ее клобуком Огонь загорелся румянца. «Ну, что ж ты молчишь? Иль не умер твой сын!» И в голосе тихом — угрозы. Чуть слышно в ответ: «Знает Бог то один!» Сдержала усилием слезы. И смолкла и стала смиренно немой Под крики царицы и визги. А в сердце тоска: «Митя, мальчик ты мой! Забуду ли крови брызги?» «Иль думаешь впрямь ты, что жив еще он!» Жуть холода, мщение близко. «Ну, что же, знай правду: его Симеон От псов твоих спас, Бориско!» Царица Мария схватила свечу: «Спалю твои подлые очи!» Царь вырвал свечу. Мрак. И чей это — чу, — Чей смех это тихий средь ночи?

«Я ненависть долго и страстно

копила…»

Но высший суд ему послал Тебя и деву — эвмениду.

Пушкин

Я ненависть долго и страстно копила, Я огненной влагою душу кропила, Цедила по капле таинственный яд. Искала, как клад, я все горькие травы Обиды, отравы для жатвы кровавой. И ныне насыщен мой дух и богат. Я ждать буду долго, упорно и долго, Покорна железному бремени долга, Уйду я в подполье, в незримую тишь. Пугливо, как мышь, промелькну осторожно И скроюсь тревожно, как призрак неложный, Как статуя вечером в сумраке ниш. И будут заемны лица выраженья, Рассчитаны речи и точны движенья, Я выдержу долгую дней череду, И силы найду я носить эту маску, Как драмы завязку, чтоб страшную сказку Узреть наяву, и в чаду, и в бреду. И кружева жизни его я сплетенья Распутать смогу терпеливою тенью, Узоры, которых он сам не постиг. Как демона лик или ангела мщенья Явлюсь для свершенья святого веленья. На путь его стану в назначенный миг. И только его приближенье замечу, Как дикая кошка я кинусь навстречу, Снаряд подыму свой и брошу с плеча. Меч взяв от меча я погибну, нарушу Завет и обрушу гнев божий на душу И твердо отдамся рукам палача.

Побег

Она сказала: «Больше не могу. Сегодня или никогда. Сегодня. Пусть я погибну — всё же убегу». Была весна и Волги полноводней Я не видал, такой, как нам матрос Седой, крестясь, сказал: «шири Господней». Простор упругий разбухал и рос, Как статной женщины кормящей груди. А я смотрел на змейки темных кос, На профиль милый и судьбу о чуде Молил. С побегом более тянуть Нельзя. Ну что ж. Пусть будет, «буди, буди!». Ее мы быстро снарядили в путь, Зашили деньги, узелок свернули, Двух часовых решили как-нибудь Занять беседой, чтоб ее от пули Злой уберечь. Простившись быстро с ней, На палубу пошли и затянули Мотив малороссийский: «Э-ге-гей». Сказал солдат-хохол: «поете славно». Разговорились мы. Он о своей Хохландии, покинутой недавно, Рассказывал. А часовой другой Над ним смеялся. Видел я, как плавно Она вздымала руки над водой, Порой ныряла (о, как сердце билось!) И вновь всплывала. Силы молодой Доплыть хватило. Вот надолго скрылась И вдруг, нежданно легкая, вдали В гору идет, бежит, остановилась, К нам обернулась (еле мы смогли Сдержать крик страха!). Истово, поклоном Нам поклонилась низким, до земли, И скрылась в полусумраке, за склоном.

КРОВЬ НА СНЕГУ (1939)

Камилла

1. За роялем

Камилла играет на рояли — До ре ми, фа соль, фа ми — И следит напряженно за своими пальцами, По клавишам неопытными скитальцами, Чтобы не разбегались, чтобы не убегало, Куда не надо, Белых барашков, черных ягнят — Клавишей непослушное стадо. А за окном манит, манит сад. В аллеях сада Мальчики играют в войну и парады. В зале прохлада И колонн облупившихся белый ряд. До ре ми, фа соль, фа ми. Как хочется Камилле играть с детьми! Как скучно повторять те же гаммы подряд, А надо…

2. Базиль

Базиль приехал странный, словно обновленный весь, Ходил в костюме белом, парусиновом С открытым воротом. И шея тонкая От солнца загорела. Был высок, как жердочка, И неуклюж и вместе грациозен он. Ломался голос, и глаза как будто глубже внутрь Ушли и не по-прежнему смотрели на мир: Уже не просто миру отдавались. Нет! А из засады, за бруствером затеняющих ресниц Смотрели с любопытством настороженным. Похож он стал на день весенний, мартовский, Недаром голос у него звенел, как лед на лужице Едва подмерзшей. Улыбался, хмурился Он неожиданно. То был весь трепетный И бесконечно мягкий. То вдруг в комнату Капризно запирался и грубил без повода. Когда же в первый раз с глазу на глаз Они вдвоем остались — так смутился он, Что покраснела даже шея загорелая.

3. Фила<н>джиери

Над книгою Фила<н>джиери Как сладко сидеть вдвоем. На месте всё том же, всё том Всё та же раскрыта страница. О чем же, о чем, о чем, О чем же теперь им снится? О мудром ли Филанджиери И его уверенной вере, Что можно как прочный дом Устроить государство? Но мудро любви коварство, Тебе, о Филанджиери, И не снилось, верно, о том, Что твои страницы — кому-то двери К голубой, воздушной, нездешней сфере, О старый и милый Филанджиери, О толстый, растрепанный том! И затем ли скрипели гусиные перья В твоей руке, Филанджиери, Чтоб любовь посмеялась, как легкая Пэри, Над твоим седым париком?