Чистая книга: незаконченный роман
Шрифт:
Биография Щенникова (со слов жены Щенникова Матрены Илларионовны).
Родился в крестьянской семье (Саратовская область?), 16 лет отправился в Баку искать работу. Шел долго – дорогой пас свиней, жил в работниках и тем кормился.
В Баку познакомился с революционерами – по-видимому, анархистами-террористами. Участвовал в покушении на губернатора.
Бомбу бросил чистильщик-армянин. Был осужден и сослан на Север в 1907 году на 5 лет. Было тогда Щенникову 18 лет.
В 1912 году, после отбытия срока, был
– Давай окрестим его в новую веру, – сказал Щенников. И окрестили. Выкупали жандарма в бочке.
После революции Щенникова направили (по-видимому, по решению Северного бюро) в Архангельск, а оттуда на Пинегу.
Как в изображении ссыльных, так и в книге о Гражданской войне Абрамов воспроизводит споры главных героев, их разное отношение к человеку, народу, боевым сражениям.
Щенников упрекает Кудрина в отрыве от жизни, от реальности:
– Все паришь. На звезды смотришь. А надо к земле поближе.
– Нет, человека надо подтягивать к звездам. В этом смысл революции. Нам звездности не хватает.
– Что?
– Я говорю, что люди слишком приросли к земле.
– Ты эти офицерские штучки выбрось из головы. Благородие. Мы этих офицеров, знаешь, куда…
– Между прочим в Красной армии командуют офицеры. И я офицер – командующий Пинежским фронтом.
Кудрин на оранье Щенникова не обращает внимания.
– В следующий раз, если вы будете орать, выведу.
Щенникову дико, что Кудрин ест только белый хлеб.
– Белый хлеб ем, потому что другого не могу.
Но самое страшное, по мнению Щенникова, другое: не комиссар влияет на Кудрина, а Кудрин на комиссара. Небывалый случай! Зачем тогда комиссар?
– А если он умнее меня? Тогда как?
Кулаков по крайней мере так для себя решил: нечему учиться у него Кудрину, а он, Кулаков, у Кудрина должен учиться.Кулаков и Кудрин
Однажды Кулаков вбежал к Кудрину – радостный, в руках газета.
– Смотри, наши-то, наши-то!
Кудрин посмотрел, но радости не выразил.
– Ты что? – удивился Кулаков. – Не рад?
– Нет, отчего же. Все ближе к концу.
– А я радуюсь, что вот мы расколотили сорок тысяч…
– Н-да… А ты знаешь, во сколько обходится государству подготовка одного офицера?
– Какому государству?
Короче, разговор заходит серьезный. Кудрин рассматривает Гражданскую войну как истребление лучших сил нации (с той и с другой стороны).
– Четыре года… А другие страны куда за это время уйдут? Да потом восстановление. Я думаю, что люди не будут решать этим способом проблемы. Слишком дорого.
– Ты что же, против диктатуры пролетариата? Давай говори…
Разговор об офицерах. И Кудрин вспоминает одного офицера, который учился с ним. Этот офицер ушел в белую армию. Расстреляли. А какой это математик…
– Математиков мы своих вырастим.
Кудрин покачал головой.
– Гении неповторимы. Может быть, такого и не будет. Может быть, смерть его на десятилетие задержит человечество. По крайней мере, Россию.
– Как это?
– Как? А вот представь себе открытие. Мы вступаем в век, когда наука становится самым главным помощником человечества, руководящей силой. Радий. Атомная энергия… Самолеты. Ракеты.
Вот есть чудак Циолковский. Со временем человечество полетит на планеты.
А потом вот самое страшное: мы интеллигенцию уничтожим.
Кулаков вышел. Все было для него ново. Наука… А потом стал мучить вопрос: кто же такой этот Кудрин? И как комиссар должен поступить с ним? Может быть, доложить: непригоден?
Идет снова объясняться с Кудриным.
Потом докладная Кудрина о ликвидации Пинежского фронта. Кулаков взбешен. Такой энтузиазм у народа…
– А зачем жертвы? Нас сейчас расколотят. А Архангельск и так будет взят.Кудрин
Надо сделать сложным человеком.
Очень внутренне собран, воспитан, сдержан в чувствах, всегда ровен в обращении – оттого кажется сухарем.
Он слишком уважал людей, чтобы подыгрываться к ним, быть запанибрата.
Масса требовала эмоций. У нее работало пока только сердце, чувство. Она вся была во власти страстей, которые распирали ее (и в сердцах людей поднялись не только их собственные страсти, но страсти их отцов, дедов, не нашедшие выхода в свое время и передавшиеся сыновьям).
А Кудрин боялся страстей. Он боялся их с детства (в деревне убили мужика безвинного – самосуд). Надо было не накалять страсти (солдаты и так накалены – раскален воздух, казалось), а, наоборот, гасить, усмирять страсти.
И здесь был главный водораздел между ним и Кулаковым. И на этой почве они сталкивались не раз.
То, что восхищало в Кулакове других, не восхищало Кудрина.
– Ты не любишь людей! – порицал его Кулаков.
– А что значит любить человека? Я хочу, чтобы он не только глотку рвал, но и думал.
Особенно жестокая схватка между ними произошла в связи с планами наступления на Пинегу и выход на Двину.
– Это провокация, – говорил Кудрин. – Кто-то посеял слух.
– Сами рвутся.
– Тем хуже. Во-первых, нам нечем взять Пинегу. Нас расхлещет. А во-вторых, даже если бы мы и взяли. Что это меняет, что это дает? Вот ты меня упрекаешь – я не люблю людей. А ты, который любишь, сколько их положат головы? На что мне такая любовь? И нужна ли она им? Они наэлектризованы. Они не думают. Но мы-то с тобой должны думать. Зачем тогда мы?