Чистая книга: незаконченный роман
Шрифт:
– Это паника. Неверие в народ. А потом – ни революция, ни одно сражение без жертв не бывает.
– Верно. Но вся задача состоит в том, чтобы сделать эти жертвы как можно меньше. Архангельск и так будет взят. Зачем же наше лихачество? Кому оно нужно?… Революция, Гражданская война и так дорого обошлись нации, стране…
Кудрин помолчал.
– Вот для тебя интеллигенция – враг.
– Я не Щенников.
– Хорошо. Но во всяком случае офицер, воюющий на стороне белых, только враг.
– А как же иначе? Для тебя нет?
– И для меня враг. И я убиваю их. Но это все не так просто. Мы сейчас убиваем не только врагов. Мы убиваем мозг нации. Как с той, так и с другой стороны.
Как бы мы ни смотрели на интеллигенцию (пусть она враг сегодня). Но она и духовное богатство страны. Интеллигенция – это лучшее, что есть в нации. А русская интеллигенция – выстрадана. Она слишком дорого обошлась народу. И революция – трагедия для нации. И так когда-нибудь и с этой стороны посмотрят на нашу современность.
– Значит, щадить беляков. Так?
– Жаль, что ты не понимаешь. Хорошо, подойдем с другой стороны. Во имя чего идет борьба?
– Чтобы людям лучше жилось. Во имя нового и свободного человека.
– Так. А ты уверен, что в будущем появится человек лучше и беззаветнее, чем сейчас?
– Уверен.
– А если нет? А что, если герои революции – это лучшие люди? По крайней мере, всегда так было… История французской революции. Отсюда вывод: надо дорожить людьми.
И может быть, Кудрин едет в штаб на Северную Двину и, вопреки мнению Кулакова, требует отмены наступления.
И Кудрин, быть может, знает: он обречен. Ему враг теперь Кулаков, благодаря которому только и поддерживался авторитет его в войсках. Армейская масса его не терпит.
Пойдет на это. Ценой собственной жизни спасти людей. Вот действительная его любовь.
Так оно и вышло.
Когда в Карпогорах вспыхнул бунт, его из красноармейцев никто не защищает. Убежать? Он мог бы убежать. Но он не делает этого. Раньше всем казалось, что он дорожит собою, мало бывает на позициях. А сейчас он остается, хотя возможность бежать была. И когда пришел к нему красноармеец («побежим, товарищ комбриг»), Кудрин обругал его. И красноармеец лишний раз убедился: правильно говорят, сухарь он безнадежный. Стоит ли спасать такого человека.
Мятежники убивают Кудрина. Это ненужное геройство – он сам знает. Но может быть, хоть с опозданием поймет Кулаков? Ведь все зависит от Кулакова.
И Кулаков понял. Понял, что Кудрин настоящий человек. Что он прав. Что он мальчишка по сравнению с ним. И вот почему так угнетен Кулаков (он понял, что за человек был Кудрин). Вот почему все замечают, как на их глазах меняется Кулаков: нерешительность, подавленность.
И он не разыскивает Кудрина. Нет больше мальчишеского задора. Он думает только о том, чтобы как можно меньше погибло людей. И устремляется вверх по Пинеге.
Кудрин любил народ, но любил не так, как Кулаков. Кулаков восхищался народом, любовался им. И народ восхищался им.
Недостатки в людях? Ерунда. Потом разберемся, потом будем воспитывать себя.
– А не поздно ли будет? – говорит Кудрин.
Кудрин любил народ требовательной любовью, зрячей. Он видел недостатки. И прежде всего боролся с этими недостатками («Придира»), и это не нравилось людям.
Кудрин – трагедия интеллигента, человека, много понявшего, но ничего не могущего сделать. Ибо ход истории, движение масс, взвихренных и поднятых революцией, нельзя остановить.Отступление
Страшная драма комиссара Кулакова.
Мужики, которые еще вчера шли под знаменем революции, сегодня отвернулись от нее. Поддались на уговоры каким-то тупицам? Что случилось? Как это могло произойти? Ведь еще вчера положение казалось прочным, незыблемым. А сегодня все развалилось. Как игрушечный домик.
Таков закон отступления? Или он прохлопал, как кто-то вел работу против советской власти, дрался за мужика? Сегодня мятежники козыряют: хватит, походил Щенников с плеткой.
И почему он не остановил вовремя Щенникова, не пресек его замашки? Ведь видел же, понимал, что это несовместимо с действиями представителя советской власти. И вот сегодня воспользовались мятежники этим. Ах, черт побери, сама советская власть била себя нагайкой. Он думал, контрреволюцию из мужика выбивает, а на самом деле советскую власть из него выбивал.
Ему хотелось бы найти сейчас виновника помимо себя и свалить на него всю вину за мятеж. Но мысль его неизменно возвращалась к себе. Он комиссар. И он что-то прохлопал важное.
Думая о причинах мятежа, он иногда склонен был видеть причину всего в извечной крестьянской природе – подай ему все зараз. Царство свободы. Реки молочные с кисельными берегами. А кто их сделает? Ведь их можно было сделать только руками того же мужика. И потребовалось, чтобы проложить эту тропу к молочным рекам с кисельными берегами, новое, еще большее, чем раньше, напряжение, жертвы, самоотречение. А к этому-то он и не подготовлен. Мужику доступен только язык чувств. Но и это объяснение его не устраивало.
А сам он все сделал? Не виноват ли он сам? Собственно, с чего все началось? С приказа об отступлении.
Еще вчера говорили: «Даешь Архангельск. Ни шагу назад». А назавтра – отойти на сотни километров, без боя… И что самое главное – делается это скрытно.
Раньше с мужиком открытый разговор, а сегодня – хитрим. В этом все дело.
И мужик начинает хитрить.
Да, он, Кулаков, понимал, что нельзя отступать, не объяснив массам.
Но почему он не настаивал на этом перед командиром дивизии? Почему согласился? Струсил? Боялся осложнений? Службистом стал.
Да, у командования дивизии могла возникнуть такая мысль – отступать без подготовки населения.
В конце концов, оно подходит к делу чисто по-военному. Но он, как он мог не учитывать массы, народ?
Говорят, что внезапность и сохранение в тайне отступления важно, чтобы не знал противник. Возможно, в военном отношении это и даст выигрыш, хотя трудно предположить, что от противника осталось это в тайне. Ведь разведка работает.
Но почему мы не хотим думать о народе? О конкретном, реальном народе? Ведь когда сам народ с нами – никакой противник не страшен. Та же война на Пинеге показала.