Чума в Бедрограде
Шрифт:
— Б’ют — значит, любят? В смысле, подсматривают — значит, боятся?
— Значит.
— Значит, Максима Аркад’евича не они того?
— Не значит.
Муля, не дави. Тут есть варианты. ВАРИАНТЫ, блядь. Они, не они — пойди разберись, что хуже.
— Но чего им боят’ся, если они и того Максима Аркад’евича?
А вот это нам и предстоит сейчас придумать.
Вслух Гуанако только неуклюже отшутился:
— Ты таким тоном повторяешь своё загадочное «того», как будто подозреваешь что-то неприличное! Неужто ты бы на их месте не боялся, если бы сделал с Максимом
Муля Педаль довольно заржал, но такси не разлетелось на части, не затрещало даже от его ржача — ну и какой он после этого тавр?
Тавр-таксист из Порта, коса есть — коня нет. Молодой совсем — лет двадцать пять, наверное. Муля Педаль говорил, что помнит Гуанако десятилетней давности, Гуанако же Мулю Педаль припоминал смутно: как будто мало детишек старшеотрядского возраста подкармливает у себя Святотатыч. Пусть даже таврской национальности, у Святотатыча широкий круг интересов.
Видимо, Мулю Педаль в старшеотрядском возрасте звали как-то иначе — такую хорошую шутку Гуанако запомнил бы обязательно. Второй курс, первый семестр, общий для всех специальностей зачёт по истории малых народов, соседствовавших с росами, стандартный дополнительный вопрос: таврские имена.
XII век, тавры-наёмники, отправившиеся побеждать Империю вместе с росами в надежде на то, что в благодарность росы отъебутся уже от Южной Равнины. Для росских военачальников таврские имена были страшной хуйнёй, поэтому особо отличившимся таврам давали клички, но, чтоб не путать их с благородными прозваниями прославленных росских витязей — с каким-нибудь там Удием Твёрдым Мечом или ещё кем похуже, — кто-то додумался обзывать тавров росскими словами исключительно женского рода.
Империя пала, росы даже временно отъебались от Южной Равнины, а потому тавры-наёмники возгордились своими новыми именами, прибавили их к прежним и стали передавать по наследству — чтобы каждая сволочь знала, чей отец, дед, прадед (и далее вглубь веков) отрабатывал право на свою землю в чужой войне! Те, чьи предки не отрабатывали, в результате тоже поддались модным веяниям, сами придумали себе родовые клички, и с тех пор тавров так и зовут — таврским именем и росской фамилией женского рода, непременно вместе. Урх'a Чаша, Дыхр'a Ночь, Цой Бойня, Хтой Дыба, Х'yмбра Пытка. Или эти, нынешние фигуранты — Таха Шапка и Бахта Рука.
И «Муля Педал’».
У кого-то в Портовой гэбне отличное чувство языка.
— Где тебя выкинут’?
— Да где хочешь. Давай только для верности ещё разок повернём.
Такси и так уже порядочно отъехало от истфака, от университетского борделя, под завязку забитого обескровленными студентами, от дороги с медфака на истфак — то есть от всех ключевых для вражеского наблюдения точек. Конечно, по уму весь Университетский район должен бы быть под колпаком, но (попробуем мыслить здраво) даже у Бедроградской гэбни нет такого количества людей, чтобы Университету стоило опасаться вуайеристов на каждом шагу. Вот и хуй с ними.
— Как же ты, падла, это делаешь? — озадачился чем-то Муля Педаль. — Крышами ходишь, что л’?
А, он об этом.
— И спускаюсь в кафедральное окно по верёвке из кос убитых тавров! — Гуанако протянул руку, непочтительно потрепал знак национальной принадлежности своего верного таксиста. Муля нормальный, не нервный, его косами не обидишь. — Извини, друг, военная тайна.
Взгляд, брошенный Мулей Педаль через зеркало, напомнил Гуанако, что «военная тайна» — не лучший аргумент для граждан Всероссийского Соседства, пусть даже и маргинализованных портовой жизнью. Войн нет,
Как объяснить человеку, привыкшему к сплошным уровням доступа к информации, которые все и всегда нарушают, что такое «военная тайна»?
Когда Гуанако занесло в армию, командир его спецподразделения справился с этой задачей с полпинка, сказал что-то вроде: «То, что мы тут не учения проводим, а стреляем по кассахским шлюхам боевыми патронами, — это уровни доступа. Если узнают те, кому не положено, будет срань, но с этой сранью не нам с тобой разбираться, а вообще всем, кто повязан. А то, что у нас на завтрашнем штурме ихней базы в окопе по три тряпочных пугала на одного живого снайпера, — это уже никакие не уровни доступа, а как раз военная тайна. Кто ненужный взболтнёт — размажут именно нас с тобой, прямо завтра и без вариантов. Врубаешься?»
Командир был хороший человек и объяснял всегда по делу. Всем, кто нынче занят блядской эпидемией, неплохо было бы с данными терминологическими различиями ознакомиться.
Потому что чутьё подсказывало: информация о блядской эпидемии в городе — это давным-давно военная тайна, а не уровни доступа, которые все и всегда нарушают. Для обеих сторон. Узнают — не разбираться будут, а размажут и наших, и ваших.
Прямо завтра и без вариантов.
Муля Педаль поворчал немного, осматривая окрестности на предмет тёмных подворотен.
— Давай чуть вперёд и налево, там дворик есть подходящий, — подсказал Гуанако.
Хотя в Университетском районе все улицы что те дворики. У иногородних от этих улиц глаза на лоб лезут: пойди отличи тут одно от другого. Улицы петляют, неожиданно сужаются, заползают под арки. Никакого вам архитектурного плана, одно стихийное бедствие.
— Угу, — кивнул Муля Педаль, притормозил, пропуская разленившуюся толстую чайку, которая переходила дорогу пешком (чего это она тут делает?), и ни с того ни с сего брякнул: — Гуанако, чего б мы сегодня ни устроили, не ночуй в Порту.
— Чё?
— Не ночуй. Вчера ещё ничего, а с утра такие тёрки были под теплицами, что стрёмно тепер’. Особенно если пойдём-таки на дело. Порежут тебя.
— Ты на нервы-то не капай, а то я сам кого нечаянно порежу. И замариную для пущей убедительности, — Гуанако и не думал демонстрировать озабоченность.
На дело, на дело. Может, ещё обойдётся.
Кто-то думает, что озабоченность нельзя демонстрировать чужим, — и это даже верная установка. Не абсолютно, конечно: чужим иногда полезно поглядеть, как ты трясёшься, дёргаешься, того и гляди сорвёшься, наделаешь дел. Своим такое показывать нельзя никогда.
Если подыхать — то только с верой в лучшее и идиотской лыбой от уха до уха.
— Теплицы-то ещё стоят?
— Стоят, грабит’ не решилис’.
— Ну и чего ссать тогда? — Гуанако удовлетворённо пощёлкал языком. — Жудий-то выходил на тёрки?
— Не.
Да кто бы сомневался.
У Портовой гэбни давным-давно было заведено чёткое разделение обязанностей.
Озьма, низкорослый бандюган пихтских кровей с железным крюком на поясе — финансист и начальник службы безопасности в одном лице. Держит на себе почти всю контрабанду, диктует ценовую политику и вырывает своим крюком куски мяса из тех, кто с ней не согласен. Озьма всегда отирается на складах, в доках, у менял, на рынках, доступных всем и каждому, и в лавках с чем-нибудь этаким, закрытых от посторонних глаз. Ну и ещё там, где пролилось много кровищи.