Цветы зла, Бодлер Шарль Пьер

Цветы зла

на обложку

Бодлер Шарль Пьер

Шрифт:

le francais

CXX

ЛИТАНИЯ [113] САТАНЕ

О ты, всех Ангелов мудрейший, славный гений, О Бог развенчанный, лишенный песнопений! Мои томления помилуй, Сатана! Владыка изгнанный, безвинно осужденный, Чтоб с силой новою воспрянуть, побежденный! Мои томления помилуй, Сатана! Ты, царь всеведущий, подземных стран владыко, Целитель душ больных от горести великой! Мои томления помилуй, Сатана! Для всех отверженцев, всех парий, прокаженных Путь указующий к обителям блаженных! Мои томления помилуй, Сатана! Любовник Смерти, Ты, для нас родивший с нею Надежду, — милую, но призрачную фею!.. Мои томления помилуй, Сатана! Ты, осужденному дающий взор холодный, Чтоб с эшафота суд изречь толпе народной! Мои томления помилуй, Сатана! Ты, знающий один, куда в земной утробе Творцом сокровища укрыты в алчной злобе! Мои томления помилуй, Сатана! О ты, чей светлый взор проникнул в арсеналы, Где, скрыты в безднах, спят безгласные металлы! Мои томления помилуй, Сатана! Ты, охраняющий сомнамбул от падений На роковой черте под властью сновидений! Мои томления помилуй, Сатана! Ты, кости пьяницы, не взятые могилой, Восстановляющий магическою силой! Мои томления помилуй, Сатана! Ты, дух измученный утешив новой верой, Нас научающий мешать селитру с серой! [114] Мои томления помилуй, Сатана! О ты, на Креза [115] лоб рукою всемогущей Клеймо

незримое предательски кладущий! Мои томления помилуй, Сатана! Ты, развращающий у дев сердца и взгляды И их толкающий на гибель за наряды! Мои томления помилуй, Сатана! Ты, посох изгнанных, ночных трудов лампада, Ты, заговорщиков советчик и ограда! Мои томления помилуй, Сатана! Усыновитель всех, кто, злобою сгорая, Изгнали прочь отца из их земного рая! Мои томления помилуй, Сатана!

МОЛИТВА

Тебе, о Сатана, мольбы и песнопенья! О, где бы ни был ты: в лазурных небесах, Где некогда царил, иль в адских пропастях, Где молча опочил в час страшного паденья, — Пошли душе моей твой непробудный сон Под древом роковым добра и зла познанья, Когда твое чело, как храма очертанья, Ветвями осенит оно со всех сторон!

113

Литания — в католическом богослужении молитва или песнопение, обращенное к Богу, Богоматери или святым, суть его — мольба о заступничестве, помиловании.

114

…мешать селитру с серой… — делать порох.

115

Крез — последний царь Лидии, известный своим богатством.

le francais

СМЕРТЬ

CXXI

СМЕРТЬ ЛЮБОВНИКОВ

Мы ляжем, как в гроба, в глубокие диваны, Цветов тропических расставим вкруг леса — Для нас соткали их иные небеса — И ложе смертное обвеет запах пряный! Два сердца верные, последний жар храня, Зажгутся пламенем двух факелов широких, И в глубине двух душ, как двух зеркал глубоких, Скользнут два отблеска ответного огня! В тот вечер розовый, таинственно-лазурный Мы все мерцания в единый луч сольем, Как в долгий, тяжкий стон — слова разлуки бурной! О верный Ангел наш, ты к нам приди потом, Открой с улыбкой дверь в покой любви печальный, Зажги померкший свет и тусклый лик зеркальный!

le francais

CXXII

СМЕРТЬ БЕДНЯКОВ

Лишь Смерть утешит нас и к жизни вновь пробудит, Лишь Смерть — надежда тем, кто наг, и нищ, и сир, Лишь Смерть до вечера руководить нас будет И в нашу грудь вольет свой сладкий эликсир! В холодном инее и в снежном урагане На горизонте мрак лишь твой прорежет свет, Смерть — ты гостиница, что нам сдана заране, Где всех усталых ждет и ложе и обед! Ты — Ангел: чудный дар экстазов, сновидений Ты в магнетических перстах ко всем несешь, Ты оправляешь одр нагим, как добрый гений; Святая житница, ты всех равно сберешь; Отчизна древняя и портик ты чудесный, Ведущий бедняка туда, в простор небесный!

le francais

CXXIII

СМЕРТЬ ХУДОЖНИКОВ

Не раз раздастся звон потешных бубенцов; Не раз, целуя лоб Карикатуры мрачной, Мы много дротиков растратим неудачно, Чтоб цель достигнута была в конце концов! Мы много панцирей пробьем без состраданья, Как заговорщики коварные хитря, И адским пламенем желания горя — Пока предстанешь ты, великое созданье! А вы, что Идола не зрели никогда! А вы, ваятели, что, плача, шли дотоле Дорогой горькою презренья и стыда! Вас жжет одна мечта, суровый Капитолий [116] ! Пусть Смерть из мозга их взрастит свои цветы, Как солнце новое, сверкая с высоты!

116

Капитолий — храм Юпитера, расположенный в Риме на Капитолийском холме.

le francais

CXXIV

КОНЕЦ ДНЯ

В неверных отблесках денницы Жизнь кружит, пляшет без стыда; Теней проводит вереницы И исчезает навсегда. Тогда на горизонте черном Восходит траурная Ночь, Смеясь над голодом упорным И совесть прогоняя прочь; Тогда поэта дух печальный В раздумьи молвит: «Я готов! Пусть мрак и холод погребальный Совьют мне траурный покров, И сердце, полное тоскою, Приблизят к вечному покою!»

le francais

CXXV

МЕЧТА ЛЮБОПЫТНОГО

К Ф.Н. [117]

Тоску блаженную ты знаешь ли, как я? Как я, ты слышал ли всегда названье: «Странный»? Я умирал, в душе влюбленной затая Огонь желания и ужас несказанный. Чем меньше сыпалось в пустых часах песка, Чем уступала грусть послушнее надежде, Тем тоньше, сладостней была моя тоска; Я жаждал кинуть мир, родной и близкий прежде. Тянулся к зрелищу я жадно, как дитя, Сердясь на занавес, волнуясь и грустя… Но Правда строгая внезапно обнажилась: Зарю ужасную я с дрожью увидал, И понял я, что мертв, но сердце не дивилось. Был поднят занавес, а я чего-то ждал.

117

Посвящение Ф. Н. означает Феликс Надар. Это фотограф-художник, давний друг Бодлера.

le francais

CXXVI

ПУТЕШЕСТВИЕ

Максиму Дюкану [118]

Дитя, влюбленное и в карты и в эстампы, Чей взор вселенную так жадно обнимал, — О, как наш мир велик при скудном свете лампы, Как взорам прошлого он бесконечно мал! Чуть утро — мы в пути; наш мозг сжигает пламя; В душе злопамятной желаний яд острей, Мы сочетаем ритм с широкими валами, Предав безбрежность душ предельности морей. Те с родиной своей, играя, сводят счеты, Те в колыбель зыбей, дрожа, вперяют взгляд, Те тонут взорами, как в небе звездочеты, В глазах Цирцеи — пьют смертельный аромат. [119] Чтоб сохранить свой лик, они в экстазе славят Пространства без конца и пьют лучи небес; Их тело лед грызет, огни их тело плавят, Чтоб поцелуев след с их бледных губ исчез. Но странник истинный без цели и без срока Идет, чтобы идти, — и легок, будто мяч; Он не противится всесильной воле Рока И, говоря «Вперед!», не задает задач.

Увы! Мы носимся, вертясь как шар, и каждый Танцует, как кубарь, но даже в наших снах Мы полны нового неутолимой жаждой: Так Демон бьет бичом созвездья в небесах. Пусть цели нет ни в чем, но мы — всегда у цели; Проклятый жребий наш — твой жребий, человек, — Пока еще не все надежды отлетели, В исканье отдыха лишь ускорять свой бег! Мы — трехмачтовый бриг, в Икарию [120] плывущий, Где «Берегись!» звучит на мачте, как призыв, Где голос слышится, к безумию зовущий: «О слава, о любовь!», и вдруг — навстречу риф!.. Невольно вскрикнем мы тогда: о, ковы Ада! Здесь каждый островок, где бродит часовой, Судьбой обещанный, блаженный Эльдорадо [121] , В риф превращается, чуть свет блеснет дневной. В железо заковать и высадить на берег Иль бросить в океан тебя, гуляка наш, Любителя химер, искателя Америк, Что горечь пропасти усилил сквозь мираж! Задрав задорный нос, мечтающий бродяга Вкруг видит райские, блестящие лучи, И часто Капуей [122] зовет его отвага Шалаш, что озарен мерцанием свечи.

III

В глазах у странников, глубоких словно море, Где и эфир небес, и чистых звезд венцы, Прочтем мы длинный ряд возвышенных историй; Раскройте ж памяти алмазные ларцы! Лишь путешествуя без паруса и пара, Тюрьмы уныние нам разогнать дано; Пусть, горизонт обняв, видений ваших чара Распишет наших душ живое полотно. Так что ж вы видели?

«Мы видели светила, Мы волны видели, мы видели пески; Но вереница бурь в нас сердца не смутила — Мы изнывали все от скуки и тоски. Лик солнца славного, цвет волн нежней фиалки И озлащенные закатом города Безумной грезою зажгли наш разум жалкий: В небесных отблесках исчезнуть без следа. Но чар таинственных в себе не заключали Ни роскошь городов, ни ширина лугов: В них тщетно жаждал взор, исполненный печали, Схватить случайные узоры облаков. От наслаждения желанье лишь крепчает, Как полусгнивший ствол, обернутый корой, Что солнца светлый лик вершиною встречает, Стремя к его лучам ветвей широких строй. Ужель ты будешь ввысь расти всегда, ужели Ты можешь пережить высокий кипарис?.. Тогда в альбом друзей мы набросать успели Эскизов ряд — они по вкусу всем пришлись!.. Мы зрели идолов, их хоботы кривые, Их троны пышные, чей блеск — лучи планет, Дворцы, горящие огнями феерии; (Банкирам наших стран страшней химеры нет!) И красочность одежд, пьянящих ясность взоров, И блеск искусственный накрашенных ногтей, И змей, ласкающих волшебников-жонглеров».

А дальше что?

«Дитя! среди пустых затей Нам в душу врезалось одно неизгладимо: То — образ лестницы, где на ступенях всех Лишь скуки зрелище вовек неустранимо, Где бесконечна ложь и где бессмертен грех; Там всюду женщина без отвращенья дрожи, Рабыня гнусная, любуется собой; Мужчина осквернил везде развратом ложе, Как раб рабыни — сток с нечистою водой; Там те же крики жертв и палачей забавы, Дым пиршества и кровь все так же слиты там; Все так же деспоты исполнены отравы, Все так же чернь полна любви к своим хлыстам; И там религии, похожие на нашу, Хотят ворваться в Рай, и их святой восторг Пьет в истязаниях лишь наслажденья чашу И сладострастие из всех гвоздей исторг; Болтлив не меньше мир, и, в гений свой влюбленный, Он богохульствует безумно каждый миг, И каждый миг кричит к лазури, исступленный: „Проклятие тебе, мой Бог и мой Двойник!" И лишь немногие, любовники Безумья, Презрев стада людей, пасомые Судьбой, В бездонный опиум ныряют без раздумья! — Вот, мир, на каждый день позорный список твой!»

VII

Вот горькие плоды бессмысленных блужданий! Наш монотонный мир одно лишь может дать Сегодня, как вчера; в пустыне злых страданий Оазис ужаса нам дан как благодать! Остаться иль уйти? Будь здесь, кто сносит бремя, Кто должен, пусть уйдет! Смотри: того уж нет, Тот медлит, всячески обманывая Время — Врага смертельного, что мучит целый свет. Не зная отдыха в мучительном угаре, Бродя, как Вечный Жид [123] , презрев вагон, фрегат, Он не уйдет тебя, проклятый ретиарий; А тот малюткою с тобой покончить рад. Когда ж твоя нога придавит наши спины, Мы вскрикнем с тайною надеждою: «Вперед!» Как в час, когда в Китай нас гнало жало сплина, Рвал кудри ветр, а взор вонзался в небосвод; Наш путь лежит в моря, где вечен мрак печальный, Где будет весел наш неискушенный дух… Чу! Нежащий призыв и голос погребальный До слуха нашего слегка коснулись вдруг: «Сюда, здесь Лотоса цветок благоуханный, Здесь вкусят все сердца волшебного плода, Здесь опьянит ваш дух своей отрадой странной Наш день, не знающий заката никогда!» Я тень по голосу узнал; со дна Пилады [124] К нам руки нежные стремятся протянуть, И та, чьи ноги я лобзал в часы услады, Меня зовет: «Направь к своей Электре [125] путь!»

VIII

Смерть, капитан седой! страдать нет больше силы! Поднимем якорь наш! О Смерть! нам в путь пора! Пусть черен свод небес, пусть море — как чернилы, В душе испытанной горит лучей игра! Пролей же в сердце яд, он нас спасет от боли; Наш мозг больной, о Смерть, горит в твоем огне, И бездна нас влечет. Ад, Рай — не все равно ли? Мы новый мир найдем в безвестной глубине!

118

Максим дю Кан (1822–1894) — литератор, путешественник. Бодлер полемизировал с дю Каном, в отличие от поэта веровавшим в общественный прогресс.

119

В глазах Цирцеи — пьют смертельный аромат… — Волшебница Цирцея, дочь Гелиоса, превратила спутников Одиссея в свиней, а его самого с помощью чар удерживала на острове в течение года.

120

Икария — мифическая страна, утопия. Это название заимствовано Бодлером из сочинения Э. Кабэ «Путешествие в Икарию (1842), навеянного утопией Т. Мора.

121

Эльдорадо — воображаемый край, изобилующий золотыми россыпями, который конкистадоры жаждали обрести в Южной Америке.

122

Капуя — город в Италии, где расположилась на зиму армия Карфагена (215 г. до н. а.), утратившая наступательный пыл.

123

Вечный Жид — обреченный на скитания Агасфер, который нанес оскорбление Христу, шедшему на Голгофу.

124

Пилад — верный друг Ореста, сына Клитемнестры и Агамемнона.

125

Электра — верная, самоотверженная сестра Ореста.

П. Росси

le francais

LES FLEURS DU MAL

Au po"ete impeccable

Au parfait magicien `es lettres francaises

`A mon tr`es-cher et tr`es-v'en'er'e

Ma^itre et ami

TH'EOPHILE GAUTIER

Avec les sentiments

De la plus profonde humilit'e

Je d'edie

CES FLEURS MALADIVES

C. B.

AU LECTEUR

La sottise, l'erreur, le p'ech'e, la l'esine, Occupent nos esprits et travaillent nos corps, Et nous alimentons nos aimables remords, Comme les mendiants nourrissent leur vermine. Nos p'ech'es sont t^etus, nos repentirs sont l^aches; Nous nous faisons payer grassement nos aveux, Et nous rentrons gaiement dans le chemin bourbeux, Croyant par de vils pleurs laver toutes nos taches. Sur l'oreiller du mal c'est Satan Trism'egiste Qui berce longuement notre esprit enchant'e, Et le riche m'etal de notre volont'e Est tout vaporis'e par ce savant chimiste. C'est le diable qui tient les fils qui nous remuent! Aux objets r'epugnants nous trouvons des appas; Chaque jour vers l'enfer nous descendons d'un pas, Sans horreur, `a travers des t'en`ebres qui puent. Ainsi qu'un d'ebauch'e pauvre qui baise et mange Le sein martyris'e d'une antique catin, Nous volons au passage un plaisir clandestin Que nous pressons bien fort comme une vieille orange. Serr'e, fourmillant, comme un million d'helminthes, Dans nos cerveaux ribote un peuple de d'emons, Et, quand nous respirons, la mort dans nos poumons Descend, fleuve invisible, avec de sourdes plaintes. Si le viol, le poison, le poignard, l'incendie, N'ont pas encor brod'e de leurs plaisants dessins Le canevas banal de nos piteux destins, C'est que notre ^ame, h'elas! N'est pas assez hardie. Mais parmi les chacals, les panth`eres, les lices, Les singes, les scorpions, les vautours, les serpents, Les monstres glapissants, hurlants, grognants, rampants, Dans la m'enagerie inf^ame de nos vices, Il en est un plus laid, plus m'echant, plus immonde! Quoiqu'il ne pousse ni grands gestes ni grands cris, Il ferait volontiers de la terre un d'ebris Et dans un b^aillement avalerait le monde; C'est l'ennui! — l'oeil charg'e d'un pleur involontaire, Il r^eve d''echafauds en fumant son houka. Tu le connais, lecteur, ce monstre d'elicat, Hypocrite lecteur, — mon semblable, — mon fr`ere!

русский

SPLEEN ET ID'EAL

B'EN'EDICTION

Lorsque, par un d'ecret des puissances supr^emes, Le po`ete appara^it dans ce monde ennuy'e, Sa m`ere 'epouvant'ee et pleine de blasph`emes Crispe ses poings vers Dieu, qui la prend en piti'e: — "Ah! Que n'ai-je mis bas tout un noeud de vip`eres, Plut^ot que de nourrir cette d'erision! Maudite soit la nuit aux plaisirs 'eph'em`eres O`u mon ventre a concu mon expiation! Puisque tu m'as choisie entre toutes les femmes Pour ^etre le d'ego^ut de mon triste mari, Et que je ne puis pas rejeter dans les flammes, Comme un billet d'amour, ce monstre rabougri, Je ferai rejaillir la haine qui m'accable Sur l'instrument maudit de tes m'echancet'es, Et je tordrai si bien cet arbre mis'erable, Qu'il ne pourra pousser ses boutons empest'es!" Elle ravale ainsi l''ecume de sa haine, Et, ne comprenant pas les desseins 'eternels, Elle-m^eme pr'epare au fond de la G'ehenne Les b^uchers consacr'es aux crimes maternels. Pourtant, sous la tutelle invisible d'un ange, L'enfant d'esh'erit'e s'enivre de soleil, Et dans tout ce qu'il boit et dans tout ce qu'il mange Retrouve l'ambroisie et le nectar vermeil. Il joue avec le vent, cause avec le nuage, Et s'enivre en chantant du chemin de la croix; Et l'esprit qui le suit dans son p`elerinage Pleure de le voir gai comme un oiseau des bois. Tous ceux qu'il veut aimer l'observent avec crainte, Ou bien, s'enhardissant de sa tranquillit'e, Cherchent `a qui saura lui tirer une plainte, Et font sur lui l'essai de leur f'erocit'e. Dans le pain et le vin destin'es `a sa bouche Ils m^elent de la cendre avec d'impurs crachats; Avec hypocrisie ils jettent ce qu'il touche, Et s'accusent d'avoir mis leurs pieds dans ses pas. Sa femme va criant sur les places publiques: Puisqu'il me trouve assez belle pour m'adorer, Je ferai le m'etier des idoles antiques, Et comme elles je veux me faire redorer; Et je me so^ulerai de nard, d'encens, de myrrhe, De g'enuflexions, de viandes et de vins, Pour savoir si je puis dans un coeur qui m'admire Usurper en riant les hommages divins! Et, quand je m'ennuierai de ces farces impies, Je poserai sur lui ma fr^ele et forte main; Et mes ongles, pareils aux ongles des harpies, Sauront jusqu'`a son coeur se frayer un chemin. Comme un tout jeune oiseau qui tremble et qui palpite, J'arracherai ce coeur tout rouge de son sein, Et, pour rassasier ma b^ete favorite, Je le lui jetterai par terre avec d'edain!" Vers le ciel, o`u son oeil voit un tr^one splendide, Le po`ete serein l`eve ses bras pieux, Et les vastes 'eclairs de son esprit lucide Lui d'erobent l'aspect des peuples furieux: — "Soyez b'eni, mon Dieu, qui donnez la souffrance Comme un divin rem`ede `a nos impuret'es Et comme la meilleure et la plus pure essence Qui pr'epare les forts aux saintes volupt'es! Je sais que vous gardez une place au po`ete Dans les rangs bienheureux des saintes l'egions, Et que vous l'invitez `a l''eternelle f^ete Des tr^ones, des vertus, des dominations. Je sais que la douleur est la noblesse unique O`u ne mordront jamais la terre et les enfers, Et qu'il faut pour tresser ma couronne mystique Imposer tous les temps et tous les univers. Mais les bijoux perdus de l'antique Palmyre, Les m'etaux inconnus, les perles de la mer, Par votre main mont'es, ne pourraient pas suffire `A ce beau diad`eme 'eblouissant et clair; Car il ne sera fait que de pure lumi`ere, Puis'ee au foyer saint des rayons primitifs, Et dont les yeux mortels, dans leur splendeur enti`ere, Ne sont que des miroirs obscurcis et plaintifs!"