Цветы зла

Бодлер Шарль Пьер

le francais

LXXX

ЖАЖДА НЕБЫТИЯ

О скорбный, мрачный дух, что вскормлен был борьбой, Язвимый шпорами Надежды, бурный, властный, Бессильный без нее! Пади во мрак ненастный, Ты, лошадь старая с хромающей ногой. Смирись же, дряхлый дух, и спи, как зверь лесной! Как старый мародер, ты бродишь безучастно! Ты не зовешь любви, как не стремишься в бой; Прощайте, радости! Ты полон злобной тьмой! Прощайте, флейты вздох и меди гром согласный! Уж над тобой Весны бессилен запах страстный! Как труп, захваченный лавиной снеговой, Я в бездну Времени спускаюсь ежечасно; В своей округлости весь мир мне виден ясно, Но я не в нем ищу приют последний свой! Обвал, рази меня и увлеки с собой!

le francais

LXXXI

АЛХИМИЯ ГОРЯ

Чужим огнем озарена, Чужих печалей отраженье, Природа, ты одним дана Как жизнь, другим — как погребенье! Ты мой Гермес, мой вечный сон; В Мидаса [76] я твоею силой Непостижимо превращен, Как он, алхимик я унылый; Тобою зачарован, взгляд В железо злато превращает И рай лучистый — в черный ад; Он саркофаги воздвигает Среди небесных берегов, Он видит труп меж

облаков.

76

Мидас — царь Фригии, славившийся своим богатством; в награду за освобождение Силена Дионис наградил его даром превращать в золото все, к чему он прикоснется.

le francais

LXXXII

МАНЯЩИЙ УЖАС

«Какие помыслы гурьбой Со свода бледного сползают, Чем дух мятежный твой питают В твоей груди, давно пустой?» — Ненасытимый разум мой Давно лишь мрак благословляет; Он, как Овидий, не стенает, [77] Утратив рай латинский свой! Ты, свод торжественный и строгий, Разорванный, как брег морской, Где, словно траурные дроги, Влачится туч зловещий строй, И ты, зарница, отблеск Ада, — Одни душе пустой отрада!

77

Он, как Овидий, не стенает… — Образ «северной ссылки» римского поэта Овидия, по всей видимости, навеян картиной Э.Делакруа «Овидий у скифов», выставленной на осеннем Салоне 1859 г.

le francais

LXXXIII

САМОБИЧЕВАНИЕ [78]

К Ж.Ж.Ф.

Я поражу тебя без злобы, Как Моисей твердыню скал, [79] Чтоб ты могла рыдать и чтобы Опять страданий ток сверкал, Чтоб он поил пески Сахары Соленой влагой горьких слез, Чтоб все мечты, желанья, чары Их бурный ток с собой унес В простор безбрежный океана; Чтоб скорбь на сердце улеглась, Чтоб в нем, как грохот барабана, Твоя печаль отозвалась. Я был фальшивою струной, С небес симфонией неслитной; Насмешкой злобы ненасытной Истерзан дух погибший мой. Она с моим слилася стоном, Вмешалась в кровь, как черный яд; Во мне, как в зеркале бездонном, Мегеры отразился взгляд! Я — нож, проливший кровь, и рана, Удар в лицо и боль щеки, Орудье пытки, тел куски; Я — жертвы стон и смех тирана! Отвергнут всеми навсегда, Я стал души своей вампиром, Всегда смеясь над целым миром, Не улыбаясь никогда!

78

В оригинале название этого стихотворения звучит как «Гэаутонтиморуменос» — сам себя истязующий (греч.), так называется и комедия Теренция.

79

…как Моисей твердыню скал… — Речь идет об известном библейском мотиве: когда на пути в Палестину измученные жаждой евреи грозили побить Моисея камнями, тот воззвал к Господу. «И рек Господь… Жезл… возми в руку твою… и удариши в камень: и изыдет из него вода, и да пиют людие…» (Исход, 17. 4–6).

le francais

LXXXIV

НЕИСЦЕЛИМОЕ

I

Идея, Форма, Существо, Слетев с лазури к жизни новой, Вдруг упадают в Стикс свинцовый, Где все и слепо и мертво: Вот Ангел, как пловец наивный, В уродстве ищет новых чар, Борясь с волною непрерывной, Нырнув в чудовищный кошмар; Пред ним встает во мгле унылой Кружащийся водоворот; Взметнувшись с бешеною силой, Он, как безумных хор, ревет. Вот, околдован чарой властной, Блуждает путник наугад, Но тщетно ловит луч неясный В аду, где к гаду липнет гад; Сходя без лампы в мрак бездонный Вниз по ступенькам без перил, В сырую бездну осужденный Свой взор трепещущий вперил; Под ним — чудовищ скользких стая; Вокруг от блеска их зрачков Еще чернее ночь густая, Невыносимей гнет оков. Корабль на полюсе далеком, Со всей вселенной разлучен, В тюрьме кристальной заключен И увлечен незримым током. Пускай же в них прочтут сердца Неисцелимого эмблемы: Лишь Дьявол, где бессильны все мы, Все довершает до конца!

II

То дух, своим зерцалом ставший, Колодезь Правды, навсегда И свет и сумрак сочетавший, И где кровавится звезда, То — полный чары светоч ада, Маяк в мирах, где властна мгла, Покой, и слава, и отрада — Восторг сознанья в бездне зла!

le francais

LXXXV

ЧАСЫ [80]

Часы! Угрюмый бог, ужасный и бесстрастный, Что шепчет: «Вспомни все!» — и нам перстом грозит, И вот, как стрелы — цель, рой Горестей пронзит Дрожащим острием своим тебя, несчастный! Как в глубину кулис — волшебное виденье, Вдруг Радость светлая умчится вдаль, и вот За мигом новый миг безжалостно пожрет Все данные тебе судьбою наслажденья! Три тысячи шестьсот секунд, все ежечасно: «Все вспомни!» — шепчут мне, как насекомых рой; Вдруг Настоящее жужжит передо мной: «Я — прошлое твое; я жизнь сосу, несчастный!» Все языки теперь гремят в моей гортани: «Remember, esto memor» [81] , — говорят; О, бойся пропустить минут летящих ряд, С них не собрав, как с руд, всей золотой их дани! О, вспомни: с Временем тягаться бесполезно; Оно — играющий без промаха игрок. Ночная тень растет, и убывает срок; В часах иссяк песок, и вечно алчет бездна. Вот, вот — ударит час, когда воскликнут грозно Тобой презренная супруга, Чистота, Рок и Раскаянье (последняя мечта!): «Погибни, жалкий трус! О, поздно, слишком поздно!»:

80

Это стихотворение связано с образами рассказа Э. По «Маска красной смерти», переведенного поэтом в 1855 г.: «А когда пробегали шестьдесят минут — три тысячи шестьсот секунд быстротечного времени — и часы снова начинали бить, наступало прежнее замешательство и собравшимися овладевали смятение и тревога».

81

Remember, esto memor… — помни (англ., лат.).

le francais

КАРТИНЫ ПАРИЖА [82]

LXXXVI

ПЕЙЗАЖ

О, если б мог и я, чтоб петь свои эклоги, Спать ближе к небесам, как спали астрологи; У колоколен жить, чтоб сердцем, полным снов, Впивать торжественный трезвон колоколов; Иль, подпершись рукой, с мансарды одинокой Жизнь мастерской следить и слушать гул далекий, И созерцать церквей и труб недвижный лес, — Мечтать о вечности, взирая в глубь небес. Как сладко сердцу там, в туманной пелене, Ждать первую звезду и лампу на окне, Следить, как черный дым плывет в простор клубами, Как бледная луна чарует мир лучами. Я жажду осени и лета и весны. Когда ж придет зима спугнуть уныньем сны, Задернув шторами скорее мрак холодный, Я чудные дворцы создам мечтой свободной; Увижу голубой, широкий кругозор, Сады, фонтанов плач, причудливый узор Бассейнов; резвых птиц услышу щебетанье И

нежных, жарких уст согласное слиянье… Опять идиллию мне греза воскресит; Пусть вьюга яростно в мое окно стучит, Не подниму чела, охвачен сладкой страстью — Опять вернуть к себе Весну своею властью, Из сердца жаркого луч солнца источить И ласку теплую мечты кругом разлить.

82

Этот раздел цикла «Цветы зла» был введен поэтом во второе издание: Бодлер взял восемь стихотворений из раздела «Сплин и идеал» и добавил к ним десять новых, созданных с 1857 по 1861 г.

le francais

LXXXVII

СОЛНЦЕ

В предместье, где висит на окнах ставней ряд, Прикрыв таинственно-заманчивый разврат, Лишь солнце высыплет безжалостные стрелы На крыши города, поля, на колос зрелый — Бреду, свободу дав причудливым мечтам, И рифмы стройные срываю здесь и там; То, как скользящею ногой на мостовую, Наткнувшись на слова, сложу строфу иную. О свет питательный, ты гонишь прочь хлороз, Ты рифмы пышные растишь, как купы роз, Ты испарить спешишь тоску в просторы свода, Наполнить головы и ульи соком меда; Ты молодишь калек разбитых, без конца Сердца их радуя, как девушек сердца; Все нивы пышные тобой, о Солнце, зреют, Твои лучи в сердцах бессмертных всходы греют. Ты, Солнце, как поэт нисходишь в города, Чтоб вещи низкие очистить навсегда; Бесшумно ты себе везде найдешь дорогу — К больнице сумрачной и к царскому чертогу!

le francais

LXXXVIII

РЫЖЕЙ НИЩЕНКЕ [83]

Белая девушка с рыжей головкой, Ты сквозь лохмотья лукавой уловкой Всем обнажаешь свою нищету И красоту. Тело веснушками всюду покрыто, Но для поэта с душою разбитой, Полное всяких недугов, оно Чары полно! Носишь ты, блеск презирая мишурный, Словно царица из сказки — котурны, Два деревянных своих башмака, Стройно-легка. Если бы мог на тебе увидать я Вместо лохмотьев — придворного платья Складки, облекшие, словно струи, Ножки твои; Если бы там, где чулочек дырявый Щеголей праздных сбирает оравы, Золотом ножку украсил и сжал Тонкий кинжал; Если 6, узлам непослушны неровным, Вдруг обнажившись пред взором греховным, Полные груди блеснули хоть раз Парою глаз; Если б просить ты заставить умела Всех, кто к тебе прикасается смело, Прочь отгоняя бесстрашно вокруг Шалость их рук: Много жемчужин, камней драгоценных, Много сонетов Бело [84] совершенных Стали б тебе предлагать без конца Верных сердца; Штат рифмачей с кипой новых творений Стал бы тесниться у пышных ступеней, Дерзко ловил бы их страстный зрачок Твой башмачок; Вкруг бы теснились пажи и сеньоры, Много Ронсаров [85] вперяли бы взоры, Жадно ища вдохновения, в твой Пышный покой! Чары б роскошного ложа таили Больше горячих лобзаний, чем лилий, И не один Валуа [86] в твою власть Мог бы попасть! Ныне ж ты нищенкой бродишь голодной, Хлам собирая давно уж негодный, На перекрестках, продрогшая вся, Робко прося; На безделушки в четыре сантима Смотришь ты с завистью, шествуя мимо, Но не могу я тебе, о прости! Их поднести! Что же? Пускай без иных украшений, Без ароматов иных и камений Тощая блещет твоя нагота, О красота!

83

Героиня этого стихотворения — реальное лицо. В Лувре хранится ее портрет, написанный Э. Деруа.

84

Бело Реми (1528–1577) — поэт круга Ронсара.

85

Ронсар Пьер (1524–1585) — выдающийся поэт XVI в.

86

Валуа — короли Франции из династии Валуа.

le francais

LXXXIX

ЛЕБЕДЬ [87]

Виктору Гюго

I

Я о тебе одной мечтаю, Андромаха [88] , Бродя задумчиво по новой Карусель [89] , Где скудный ручеек, иссякший в груде праха, Вновь оживил мечту, бесплодную досель. О, лживый Симоис [90] , как зеркало живое Ты прежде отражал в себе печаль вдовы. Где старый мой Париж!.. Трудней забыть былое, Чем внешность города пересоздать! Увы!.. Я созерцаю вновь кругом ряды бараков, Обломки ветхие распавшихся колонн, В воде зацветших луж ищу я тленья знаков, Смотрю на старый хлам в витринах у окон. Здесь прежде, помнится, зверинец был построен; Здесь, помню, видел я среди холодной мглы, Когда проснулся Труд, и воздух был спокоен, Но пыли целый смерч взвивался от метлы, Больного лебедя; он вырвался из клетки И, тщетно лапами сухую пыль скребя И по сухим буграм свой пух роняя редкий, Искал, раскрывши клюв, иссохшего ручья. В пыли давно уже пустого водоема Купая трепет крыл, все сердце истомив Мечтой об озере, он ждал дождя и грома, Возникнув предо мной, как странно-вещий миф. Как муж Овидия [91] , в небесные просторы Он поднял голову и шею, сколько мог, И в небо слал свои бессильные укоры — Но был небесный свод насмешлив, нем и строг.

II

Париж меняется — но неизменно горе; Фасады новые, помосты и леса, Предместья старые — все полно аллегорий Для духа, что мечтам о прошлом отдался. Воспоминания, вы тяжелей, чем скалы; Близ Лувра грезится мне призрак дорогой, Я вижу лебедя: безумный и усталый, Он предан весь мечте, великий и смешной. Я о тебе тогда мечтаю, Андромаха! Супруга, Гектора предавшая, увы! Склонясь над урною, где нет святого праха, Ты на челе своем хранишь печаль вдовы; — О негритянке той, чьи ноги тощи, босы: Слабеет вздох в ее чахоточной груди, И гордой Африки ей грезятся кокосы, Но лишь туман встает стеною впереди; — О всех, кто жар души растратил безвозвратно, Кто захлебнуться рад, глотая слез поток, Кто волчью грудь Тоски готов сосать развратно, О всех, кто сир и гол, кто вянет, как цветок! В лесу изгнания брожу, в тоске упорный, И вас, забытые среди пустыни вод, Вас, павших, пленников, как долгий зов валторны, Воспоминание погибшее зовет.

87

Это стихотворение было направлено Бодлером Виктору Гюго, находившемуся в изгнании. 7 декабря 1859 г. Гюго ответил поэту: «Как и во всем, что вы делаете, в вашем „Лебеде" есть идея. Как и все истинные идеи, она отличается глубиной…»

88

Андромаха — в греческой мифологии супруга героя Троянской войны Гектора (см. Вергилий. «Энеида». Песнь третья); героиня одноименной трагедии Расина.

89

Карусель — парижская площадь, расположенная неподалеку от Лувра.

90

Лживый Симоис (Симоэнт) — ручеек, напоминавший плененной Андромахе о реке, протекавшей у стен Трои.

91

Как муж Овидия… — Бодлер имеет в виду строки из «Метаморфоз» Овидия о человеке, которому создатель вещей даровал возможность «лицезреть небо и с поднятым челом к звездам обращаться» (Метаморфозы, I, 85–86).