День да ночь
Шрифт:
Лейтенант Хаустов был уверен, что схарчить его при трех орудиях не так просто. Но понимал, что насчет разведки Кречетов ему мозги вправил по делу. Поэтому ничего не сказал. Чего тут скажешь? Поднялся и, стараясь не скрипеть, пошел за старшим лейтенантом. А тот прямым ходом направился к орудию Ракитина.
– Накормили расчет?
– Так точно, - доложил Ракитин.
– Все в порядке.
– Опарин салом доволен?
– Сало на большой, - Опарин выставил большой палец.
– Как в кино.
– Лихачев, сыт?
– Сыт, товарищ старший лейтенант!
– отрапортовал тот.
–
– Не многовато ли?
– поинтересовался Кречетов.
– Не тяжело ли тебе будет?
– Тяжело, - признался Лихачев.
– Но буду бороться с трудностями. И преодолею.
– Так я вас салом кормил не для того, чтобы вы лежали, а чтобы воевать могли, как следует.
– Товарищ старший лейтенант, я всегда готов. Как пионер.
– Опарин?
– Можно и повоевать, - согласился Опарин.
– Значит так, сержант, - повернулся Кречетов к Ракитину.
– Дело у меня к вам такое: надо фрица разведать. А то сидим, как бараны на именинах. Так много не навоюем.
"Баранов на именинах" лейтенант Хаустов принял на свой счет и пустился в самокритику. "Увлекся земляными работами, - казнил он себя.
– Как петух, хвост распустил. Учил всех, проверял, как они размеры выдерживают. Нож хотел у солдата отобрать. Цирк устроил. А про разведку не подумал. Раззява..."
Кречетов дал лейтенанту время подумать. Чтобы запомнил тот на всю жизнь, что такое разведка и с чем ее едят.
– Остальные окапываются, - продолжил он, когда посчитал, что Хаустов дозрел.
– У вас почти все сделано. Вам и честь! Промчаться вперед, посмотреть, где фрицы, что делают. На машине туда и обратно. Лихо, с ветерком. Но не зарываться. Машина, шофер и разведчик. Подумай, кого пошлешь?
Ракитину и думать не надо было. Опарина он мог послать или Афонина. Не Дрозда же. И Бакурского посылать не хотелось.
– Опарин, - сказал он. И повторил: - Опарин.
– Вот и хорошо, - старший лейтенант кивнул Опарину.
– Собирайся, Опарин, лезь в кузов. Из кузова подальше видно. Все точно засеки: сколько танков, сколько пехоты. Если что...
– автомат при тебе. Не забудь пару гранат захватить, могут пригодиться. Лихачев, выводи свой "студер". Покажи, на что способен.
При этих своих словах Кречетов увидел, как изменилось лицо у Ракитина. Словно у сержанта неожиданно заболели зубы. Все тридцать два сразу. Потому что нельзя было посылать на такое дело Лихачева. Ни в коем случае. И следовало сказать об этом, сейчас, пока еще не поздно. А не хотелось. Не хотелось обидеть и унизить хорошего парня. Не виноват же он, что машина его не любит.
Хорошо, что не успел сказать. Кречетов понял, он помнил таланты Лихачева.
– Дело опасное, мало ли что может случиться, еще одного шофера вам дам, - объявил старший лейтенант.
– Воробейчик! Соломина сюда! Соломин у нас, в автобате, самый лихой водитель, ас. Будет основным, Лихачев - запасной и наблюдающий. Все время начеку должен быть. И на Соломина поглядывай, можешь кое-чему у него научиться.
Ас оказался невысоким, щуплым пареньком со светлыми, как лен, волосами. Серые глаза из-под полуопущенных век смотрели серьезно и независимо.
Ничего не спрашивая у Лихачева, ас обошел машину, постучал каблуком по колесам, открыл капот и покопался в моторе. Потом забрался в кабину. Рванул так, что машина прыгнула вперед. И прошелся по полю на хорошей скорости. Затем резко остановился. Вышел из кабины, опять обошел лихачевское сокровище, снова покопался в моторе, постучал по колесам и, видимо, решил, что на этой машине ехать можно.
– Порядок, - доложил он старшему лейтенанту негромким баском.
– Встретите немцев - в бой не вступать, напутствовал их Кречетов.
– Героизм потом проявите, в свое время. Нам сведения о противнике нужны. Обязаны вернуться. Пошли!
Лихачев уселся рядом с Соломиным, довольный, что его послали в разведку, и не менее довольный тем, что не ему вести машину. Опарин забрался в кузов, и разведчики тронулись в путь.
* * *
Соломин оказался не только очень серьезным, но и очень молчаливым. Все попытки Лихачева заговорить с ним, ни к чему не привели. Ас или пожимал плечами, что означало "не знаю", или отрицательно качал головой, что означало "нет". После доброго десятка попыток Лихачев убедился, что пообщаться не удастся.
Соломин сидел лениво откинувшись на спинку сиденья. Не держал руль, не держался за него, как это делал Лихачев, а просто положил руки на баранку. Машина, казалось, жила своей собственной жизнью. Она сама сбрасывала скорость перед рытвинами и ухабами и потом сама же набирала ее на ровных участках дороги. Сама объезжала попадающиеся на дорогах выбоины и воронки от мелких снарядов.
Лихачев смотрел, как бежит под колеса дорога, и думал о том, что никогда ему не водить машину так, как это делает шофер из автобата. Там, оказывается, настоящие водители и собрались. Им бы не грузы возить, а орудия... Потом вспомнил: не успел еще раз поговорить с Ракитиным, чтобы тот перевел его к орудию навсегда. Должен перевести. В расчете не хватает двух человек. Дрозд не в счет. Дрозд в штаб вернется. Все равно надо людей добавлять. Пусть пришлют другого шофера. А у него, у Лихачева, глазомер отработан. Он же художник, у всех художников глазомер отличный. Для пользы дела, его надо не водителем держать - поставить наводчиком. И всем будет хорошо. Себя Лихачев убедил основательно. Осталось убедить Ракитина и лейтенанта Хаустова.
Машина поднялась, как взлетела, на невысокий, незаметный издали пригорок, и Лихачев увидел темнеющую невдалеке рощу. По краю леса проходила дорога. Она оказалась довольно оживленной. Два танка шли по ней, сворачивая в рощу, вдали виднелся тянущийся за ними бензовоз. Вот они, оказывается где, танки, совсем недалеко... А навстречу разведчикам пылили три мотоцикла с колясками.
Загромыхал кулак Опарина по железной крыше кабины:
– Фашисты! Поворачивай!
– Фрицы!
– закричал и Лихачев.
– Поворачиваем!