Деревянные кресты
Шрифт:
— Чортъ возьми, у меня не хватаетъ… Нтъ ли у тебя лишнихъ?
Все наше имущество заключается въ этой кучк тряпья и консервовъ, которую капитанъ ворошитъ концомъ своей палки, считая патроны.
Онъ быстро проходитъ по рядамъ, затмъ становится лицомъ къ нашему взводу и спрашиваетъ:
— Не хочетъ ли кто-нибудь быть кашеваромъ? Кашеваръ пятаго отдленія отставленъ. Кто хочетъ занять его мсто?
Тотчасъ же вс сразу взглянули на Буффіу. Двсти человческихъ головъ съ оживившимися лицами повернулись къ нему, предвкушая возможность посмяться.
— Я!
— Вы умете стряпать? — спросилъ его Крюше.
— Я былъ поваромъ по профессіи, господинъ капитанъ.
Тутъ вся рота прыснула со смху. Брукъ, согнувшись вдвое, задыхался.
Не могли удержаться даже сержанты, стоявшіе смирно, и Крюше, недовольный, долженъ былъ скомандовать:
— Вольно! Разойдись!
V
КАНУНЪ БОЯ
— Шесть часовъ, а обда еще нтъ… Ну, это все-таки слишкомъ!
Сюльфаръ не можетъ усидть на мст. Вынувъ свою кружку и котелокъ, онъ становится у входа въ ту часть окопа, которая занята зуавами, откуда должны появиться кашевары со своими помощниками.
Но никто его не слушаетъ, никто его не поддерживаетъ. Одни читаютъ, другіе спятъ въ своихъ землянкахъ, маленькій Беленъ пришиваетъ пуговицы въ своей шинели телефонной проволокой. Гамель жуетъ табакъ. Это всеобщее безразличіе возмущаетъ Сюльфара. Онъ пожимаетъ плечами и отводитъ душу, отбросивъ ногой валяющійся котелокъ и насмшливо ворча:
— Получимъ мы… да… Получимъ чечевицу съ пескомъ и макароны въ холодной вод. А тмъ временемъ кашевары обжираются со всми остальными скотами.
Я знаю Сюльфара и его крайнія мннія: „остальные скоты“ — это вс т, кто не попадаетъ въ окопы, безъ различія пола, званія, чина.
Затмъ онъ развиваетъ планъ реформъ военнаго быта, въ которомъ особенно подчеркивается, что вс солдаты по очереди должны занимать должность кашевара. Но т, кто еще не чувствуетъ голода, ни словомъ не поддерживаютъ его: Бреваль пишетъ, Брукъ храпитъ, Веронъ насвистываетъ.
Тогда, окончательно обезкураженный, Сюльфаръ умолкаетъ, вынимаетъ ножъ и начинаетъ соскабливать засохшую дрязь съ своихъ башмаковъ.
Въ этотъ моментъ знакомый шумъ заставляетъ его поднять голову.
— Вотъ они!.. На обдъ, ребята!
Дйствительно, появляется кухонная команда съ кастрюлями и бидонами.
Во глав идетъ Буффіу, неся на ше, какъ четки, нанизанныя на веревку буханки хлба, держа въ одной рук второе обденное блюдо, а въ другой бидонъ, куда вошло, наврное, литровъ пять вина.
Мы прислоняемся къ перегородкамъ или входимъ въ свои земляныя дыры, чтобы пропустить кухонную команду, затмъ мы обступаемъ нашего кашевара и его помощника, которые опускаютъ на землю свою ношу.
Жадно пріоткрываютъ крышки.
— Что хорошаго пожевать?
Вс разомъ забрасываютъ вопросами Буффіу, который отираетъ потъ.
Буффіу и его помощникъ отвчаютъ важно, краткими словами, съ какимъ-то страннымъ видомъ на который я сейчасъ же обратилъ вниманіе.
— Сегодня мясные консервы, — сообщаетъ Буффіу, — другого мяса не дали. Я приготовилъ рисъ съ шоколадомъ, это, должно быть, превкусно…
— Вина хватить… Письма у него.
Но все это онъ говоритъ неестественнымъ тономъ, съ озабоченнымъ видомъ, такъ что, наконецъ, и Веронъ замчаетъ это.
— Что вы корчите такія странныя рожи, — добродушно говоритъ онъ имъ… — Что случилось?
Буффіу киваетъ головой, и его толстое лицо, такое лоснящееся, что я долго подозрвали, не моется ли онъ кускомъ сала, силится принять озабоченное выраженіе.
— Радоваться нечему, — говорить онъ какъ бы съ сожалніемъ… Послзавтра вы наступаете.
Короткое молчаніе, сердце застучало: тукъ-тукъ. Нкоторые сразу поблднли; неуловимыя подергиванія: дрогнувшія вки, сморщенные носы.
Кашевары смотрятъ на насъ, кивая головой. Мы глядимъ на нихъ, страстно желая не врить ихъ словамъ. Затмъ вс сразу обступаютъ ихъ и засыпаютъ вопросами.
— Ты увренъ? Но, вдь, насъ должны были смнить завтра… Это невозможно, это утка… Кто теб сказалъ?
Буффіу, увренный въ достоврности своихъ новостей, просто поворачивается къ своему помощнику.
— Разв это неправда?
Тотъ подтверждаетъ огорченнымъ тономъ:
— Не стали бы мы мутить вамъ голову такой выдумкой. Это вполн врно и точно.
Брукъ проснулся и вышелъ изъ своей норы. Сюльфаръ поставилъ котелокъ, въ которомъ собирался подогрть мясные консервы для Жильбера, а Бреваль сложилъ письмо, которое онъ читалъ. Мы тревожно слушаемъ.
— Фимъ, — объясняетъ Буффіу, — переполненъ войсками, цлая марокканская дивизія собралась въ окрестностяхъ… Дивизіонные санитары прибыли въ Жоншери, ихъ привезли на грузовикахъ… Говорятъ, что изъ Лотарингіи долженъ прибыть второй корпусъ… И затмъ артиллерія, осадныя орудія, если бы вы только видли…
Безсвязными словами намчаютъ они цлую армію: кавалерію, летчиковъ, зуавовъ, саперовъ. Все предусмотрно: санитары, чтобы подбирать насъ, и священники, чтобы служить панихиды.
Я на мгновеніе растерялся, улыбка застыла у меня на губахъ, какъ праздничный флагъ 14-го іюля, который забыли снять. — „Нтъ, опять придется строить изъ себя сумасшедшихъ на равнин? Однако…“
И улыбка сама собою сошла съ моего лица.
Товарищи тоже не смются: стоитъ имъ повернуть голову, чтобы увидть сквозь амбразуру трупы участниковъ послдняго наступленія, распростертые въ высокой трав. Никто не вынимаетъ медальона, не цлуетъ его украдкой, какъ разсказываютъ въ сказкахъ, никто не восклицаетъ: „Наконецъ-то, мы выйдемъ изъ нашихъ норъ“. — Историческія слова произноситъ Сюльфаръ, просто, самъ не эная, къ кому это должно относиться: — „А, чтобъ васъ“!..
Молча мы слушаемъ кашеваровъ, которые разглагольствують, перебивая другъ друга. Они распредляютъ войска, устанавливаютъ артиллерію, обезпечиваютъ подвозъ провіанта, изучаютъ прибытіе подкрпленій… Они говорятъ, говорятъ…