Деревянные кресты
Шрифт:
— Увряю тебя, онъ больше десяти разъ зажигалъ свою зажигалку.
— Но нкоторымъ наплевать, понимаешь; лишь бы им: хорошо нажраться… — намекаетъ маленькій худой солдатъ съ вздернутымъ носомъ.
Демаши не слышитъ ихъ словъ. Уткнувъ подбородокъ въ ладони, ничего не видя, онъ замечтался.
— О чемъ ты думаешь, Жильберъ? Тоска?
— Нтъ, воспоминанья…
И онъ говоритъ очень тихо, весь погрузившись въ прошлое:
— Годъ тому назадъ, день въ день, я пріхалъ въ Агэ. Было утро. Я помню, какъ около вокзала жгли костерь изъ великолпнаго зеленаго эвкалипта или сосны, и терпкій
Затмъ онъ сдлалъ усиліе надъ собой и пошутилъ:
— А теперь ношу я голубую форму. На то и война…
Наши сосди говорятъ громче, съ непріятнымъ смхомъ и шуточками по нашему адресу. Какъ-то вечеромъ, возвращаясь въ свои землянки, навшись только тарелкой риса, даже безъ вина, они, вроятно, слыхали нашъ смхъ въ хорошо натопленномъ дом, и это вызвало въ нихъ зависть. Они видятъ, что я не склоненъ отвчать, и потому настойчиво продолжаютъ:
— Говорю теб, что они подлили другъ съ другомъ двчонку. Съ деньгами это всегда можно устроить шито-крыто… Эхъ! хотлъ бы и я такъ воевать.
Жильберъ едва поворачиваетъ голову и смотритъ на нихъ. Онъ странно улыбается — не то горько, не то насмшливо — я, не понижая голоса, говоритъ мн:
— Слышишь, что они говорятъ?
Затмъ онъ пожимаетъ плечами, задумывается на мгновеніе и съ разочарованной улыбкой на губахъ продолжаетъ:
— Посл войны намъ нельзя будетъ показаться даже съ деревянной ногой. Если вы на видъ человкъ зажиточный, значить, вы не были въ бояхъ. Если на васъ будетъ крахмальный воротничокъ и перчатки, то вамъ никогда не поврятъ, что вы были въ окопахъ, и вс, даже бывшая обозная прислуга, поваръ полковника, механикъ, получившій отсрочку, вс будутъ осыпать васъ ругательствами на улиц и спрашивать, гд вы прятались во время войны.
Лавки должны закрываться въ часъ, и потому мы расплачиваемся съ Люси, которая, сдавая сдачи, расточаетъ намъ улыбки, и выходимъ. Сюльфаръ хочетъ повести насъ въ кафэ Кюльдо, гд, по его словамъ, можно достать абсентъ, если придти отъ имени фурьера третьей роты. Лемуанъ по привычк увряетъ, что это неправда. Мы идемъ прогуливаясь. Деревня теперь почти опустла. Запрещено покидать мста расквартированія до пяти часовъ, и нсколько запоздалыхъ звакъ крадутся вдоль стнъ и на каждомъ углу вытягиваютъ шеи, боясь попасться жандармамъ.
Люди должны находиться въ отведенныхъ для нихъ сараяхъ и отъ бездлья сидятъ на окнахъ, свсивъ ноги. Они наслаждаются пріятной праздностью, глядя, какъ проходятъ мимо роты, отправляющіяся на ученье.
Чтобы миновать площадь, надо красться вдоль стнъ, проходить по одиночк за кучами бревенъ, выгадывать удобные проходы.
— Смотри, — говоритъ Лемуанъ, — Брукъ здоровается съ нами.
Брукъ сидитъ въ подвал мэріи, гд устроили тюрьму. Онъ просунулъ голову сквозь ршетку небольшого окошка и, вдыхая свжій воздухъ, не произнося ни слова, чтобы мы не попались, улыбается намъ.
— Проводить время отдыха за желзной ршеткой, когда ни въ чемъ не провинился, это все-таки возмутительно, — ворчитъ Сюльфаръ. — И не смй слова сказать, мы — ничто, меньше, чмъ ничто. Если бы Морашъ сказалъ намъ: „Цлуйте ною заднюю часть“, — нельзя было бы ему ничего отвтить,
На краю деревни мы останавливаемся на минуту поболтать съ Бернадеттой, которая пасетъ свой скотъ. Съ своими продолговатыми глазами газели, съ тонкой шеей парижанки она очень нравится Жильберу. Онъ говоритъ ей глупости, отъ которыхъ она покатывается со смху, и мн кажется, что онъ тайкомъ видится съ ней. Она слишкомъ наивна, чтобы быть испорченной, и ее, вроятно, забавляютъ разгоряченные мужчины, которые преслдуютъ ее, стараются заманить въ конюшню. Можетъ быть, все-таки, она остановила на комъ-нибудь изъ нихъ свой выборъ.
Она думаетъ о насъ, когда полкъ въ окопахъ. К когда сильно грохочетъ пушка, она добросовстно отсчитываетъ выстрлы, какъ бы обрывая лепестки маргаритки: „Немного… Очень… Страстно“…
— Торопитесь, господинъ Сюльфаръ, вы мн поможете ощипать утку. — Теплый, пріятный запахъ встрчаетъ насъ при вход въ кухню. Круглый столъ съ блой скатертью, освщенный сверху лампой, казалось, ждетъ, когда мы усядемся за чтеніе. Около печки сушатся мои туфли, рыжая кошка улеглась на нихъ. Будто въ дождливый день вернулся къ себ домой.
Щеки наши еще горятъ отъ свжаго полевого втра, и мы отдуваемся, счастливые и довольные.
— Здсь лучше, чмъ въ окопахъ, не правда ли? — обращается къ намъ старуха Монпуа, взбивая тсто для оладей.
Правда, мы чувствуемъ себя хорошо на мельниц. Вотъ уже два мсяца, какъ мы приходимъ сюда на отдыхъ: шесть дней въ окопахъ, три дня на ферм.
Вначал мы спали на сновал, въ сараяхъ, на чердак и даже на лстниц. Но затмъ, не обращая вниманія на нмцевъ, которые съ колокольни деревни Л… должны были видть, какъ мы копаемся въ земл, мы вырыли себ землянки на лугу.
Мы своей компаніей человкъ въ двнадцать, сержантовъ и солдатъ, столуемся на ферм. Тутъ и фурьеръ Ламберъ, и Бурланъ, состоящій для связи при полковник, Демаши, Годэнъ, бывшій сержантъ, разжалованный изъ-за пустяка по жьалоб врача Барбару, Рикордо и иногда фельдфебель Бертье, когда ему надодаетъ его компанія. Несмотря на вырытыя на лугу землянки и на дымъ, указывающій на то, что домъ обитаемъ, нмцы никогда не стрляютъ по ферм. Они сносятъ все, разрушаютъ деревню, крышу за крышей, но никогда ни одинъ снарядъ не попадалъ въ ферму. Какъ будто какое-то чудо предохраняетъ ее.
— Это потому, что деревья скрываютъ ее, — объясняетъ Монпуа.
Ферма, это нашъ домъ. Мы никогда не покидаемъ ее совершенно, даже будучи въ окопахъ: уходя, оставляемъ тамъ мы наше счастье, нашъ покой.
Провансальскіе пастухи, уходя со своими стадами въ горы, все время съ горныхъ вершинъ видятъ блыя фермы, конюшни, пастбища, и имъ кажется, что они продолжаютъ жить въ своихъ домикахъ подъ черепичной крышей. Мы, будучи въ окопахъ, продолжаемъ чувствовать свою связь съ фермой: мы видимъ, какъ вздымается и опускается блая стая голубей, какъ летитъ легкій дымокъ, голубоватый, какъ тополя, и по утрамъ, когда возвращаются послдніе развдчики, мы слышимъ крикъ птуха, привтствующаго насъ съ добрымъ утромъ.