Деревянные кресты
Шрифт:
Минуту спустя бомбардировка возобновилась съ новой силой, и между залпами видно было, какъ убгаютъ раненые. Они бжали или ползли, стараясь добраться до маленькаго поросшаго листвой откоса, окаймлявшаго большую дорогу.
Наша артиллерія отвчала, и залпы слдовали за залпами, взрывы происходили одновременно, дымъ не успвалъ разсиваться, и осколки проносились массами. Внезапно желтое и красное пламя ослпило насъ. Мы разомъ прижались другъ къ другу, оглушенные, съ бьющимся сердцемъ.
И Жильберъ упалъ, почувствовавъ только сильный ударъ по голов, ощущая на лиц адское дуновеніе, ничего не слыша, ничего не понимая.
Когда
— Это ничего… Просто порзъ.
Онъ мн не отвтилъ, еще оглушенный, и нкоторое время оставался неподвижнымъ. Какъ разъ противъ него стоялъ на колняхъ Гамель, уткнувшись лицомъ въ землю. Онъ не шевелился, не дышалъ, но Жильберъ не осмлился заговорить съ нимъ, даже дотронуться до него, чтобы еще на минуту сохранить иллюзію, что онъ не умеръ. Затмъ онъ спросилъ Лемуана, избгая произнести роковое слово:
— Уже, а?
Тотъ вмсто отвта указалъ ему на тонкую струйку крови, перескавшую шею между каской и шинелью. На дн воронки лежало, по крайней мр, десять труповъ. Между двумя залитыми кровью шинелями изъ-подъ труповъ видно было блдное лицо съ широко открытыми испуганными глазами. Мертвый или живой?
Жильберъ вынулъ свой санитарный пакетъ и перевязалъ себ лобъ. Онъ вытеръ платкомъ со щеки кровь, которая текла теплой струей, затмъ, чтобы охладить горящую голову, прижалъ ее къ холодному дулу винтовки. Во время короткаго затишья онъ услышалъ справа стрльбу и взрывы гранатъ. Смутная мысль мелькнула у него: они опять будутъ наступать. Но у него не хватило мужества приподнять голову, чтобы взглянуть на равнину.
Раздался яростный залпъ, затмъ шрапнель разорвалась какъ разъ надъ нашей воронкой. Жильберъ на минуту замеръ, сердце его остановилось. Вслдъ за тмъ однимъ прыжкомъ онъ приподнялся, вскочилъ на край воронки и побжалъ. Онъ хотлъ укрыться въ другой ям, гд угодно, лишь бы не оставаться больше въ этой канав, въ этой зіяющей могил. Раздался еще залпъ, онъ легъ и вытянулся. Потомъ привскочилъ и, обезумвъ, кинулся направо, налво, спотыкаясь о тла. Вс воронки были заняты, везд изувченные трупы, растерянные раненые, насторожившіеся солдаты.
— Нть ли у тебя мста?
— Нтъ… Со мной раненый товарищъ.
Онъ минуту повертлся, потомъ легъ ничкомъ за пригоркомъ. Сердце его сильно билось, какъ животное, которое онъ придавилъ бы своимъ тломъ. Задыхаясь, онъ прислушивался къ пушк безъ единой мысли въ лихорадочномъ мозгу. Вдругъ онъ подумалъ:
— Но, вдь, я убжалъ…
Онъ повторилъ себ это нсколько разъ, не понявъ сначала какъ слдуетъ. Но, приподнявъ голову, онъ увидлъ, что ему длаетъ знакъ Лемуанъ. Тогда онъ бгомъ, однимъ духомъ, помчался къ воронк.
Эта трагическая яма съ взрытыми краями походила, на давильню, и чтобы не топтать тлъ товарищей, наполнявшихъ этотъ чанъ, надо было держаться края канавы, цпляясь пальцами за обваливающуюся землю. Жильберу показалось, что онъ лишается чувства. Онъ не ощущалъ ни страданія, ни волненія, а скоре усталость.
День приходитъ къ концу, и туманъ спускается на равнину. Слва еще слышна стрльба, но она похожа на огонь, который вотъ-вотъ погаснетъ.
Что произошло съ полдня? Мы стрляли, солнце жгло
— Эй, ребята, кончено? Мы смняемся? Какой полкъ?
— Нтъ, это солдаты службы связи.
— Ну, что же? Насъ смняютъ?
— Нтъ… Вы должны остаться здсь еще на ночь. Подкрпленіе придетъ съ кирками, съ лопатами. Придется укрпиться здсь.
Изъ всхъ ямъ вылзали люди и подползали на четверенькахъ.
— Что? Оставаться здсь? Что за шутки… Отъ роты осталось всего человкъ тридцать.
— Всегда одни и т же остаются… Мн наплевать, я раненъ, я уйду…
— Такой приказъ, — повторяютъ солдаты службы связи. — Надо держаться. Насъ смнятъ завтра.
Жильберъ чувствуетъ себя слабымъ, въ голов у него пустота. Онъ хотлъ бы не шевелиться и спать, спать. Блье его прилипло къ спин. Дождь? Потъ?
Артиллерія смолкла, обезсиленная, надорвавъ глотку. Теперь слышне стали жалобы и стоны…
Подождите, дорогіе мои, подождите, не кричите, скоро придутъ санитары.
Приближается ночь…
И молчаливый вечеръ тихо ткетъ свою туманную ткань, — одинъ большой саванъ изъ сраго покрова для столькихъ мертвецовъ, которые лишены его.
Изъ канавъ, изъ ямъ выходитъ большое измученное стадо, полкъ, облпленный засохшей грязью, и вразсыпную идетъ по полямъ. Лица у насъ блдныя и грязныя, омытыя только дождемъ. Мы тащимся, согнувшись, втянувъ шеи.
Когда мы поднялись вверхъ, я остановился и оглянулся, чтобы въ послдній разъ увидть и сохранить въ душ картину этой широкой равнины, перерзанной окопами, изрытой снарядами, съ тремя отбитыми нами деревнями: съ тремя грудами срыхъ развалинъ.
Какой тоской ветъ отъ панорамы побды! Подъ саваномъ тумана еще скрыты нкоторые ея углы, и я ничего не узнаю на этой огромной карт перевернутой вверхъ дномъ земли. Вс знакомыя мста сливаются и путаются; это та же равнина, но она вся взрыта вплоть до благо песчаника, это опустошенная земля безъ деревца, безъ крыши, безъ признака живого существа, и повсюду на ней крошечныя пятна: трупы, трупы…
— Боши оставили здсь двадцать тысячъ труповъ, — воскликнулъ полковникъ, гордый нашими успхами.
А сколько оставили французы?
Нужно было десять дней держаться на этой угрюмой равнин, гибнуть батальонамъ за батальонами, чтобы присоединить къ нашей побд кусочекъ поля, разрушенную дорогу и развалины нсколькихъ домишекъ. Но какъ я ни ищу, я ничего не узнаю. Мста, гд мы столько выстрадали, совершенно сходны со всмъ остальнымъ полемъ, затеряннымъ въ туман. Это гд-то тамъ… Пропадаетъ приторный запахъ труповъ, чувствуется только запахъ хлора вокругъ бочекъ съ водой. Но я уношу съ собой, въ голов, въ кож, ужасное дыханье смерти. Оно навки осталось во мн: теперь мн знакомъ ароматъ состраданія.