Деревянные кресты

Доржелес Ролан

— Они на дорог, — повторяютъ голоса.

И, прислонившись къ откосу, люди безостановочно бросаютъ черезъ стну гранаты. Стрляютъ поверхъ бруствера безъ прицла. Вс могилы разверзлись, вс мертвые встали, и, еще ничего не видя, они стрляютъ въ темнот, стрляютъ въ ночь и въ людей.

Воняетъ порохомъ. Блыя ракеты, падая, отбрасываютъ фантастическія тни на это заколдованное кладбище. Около меня Мару, укрывая голову, стрляетъ между двумя мшками, изъ которыхъ сыплется земля. Среди щебня извивается человкъ, какъ червякъ, перерзанный ударомъ лопаты. И снова взлетаютъ красныя ракеты, какъ бы крича: „Огненную завсу! Огненную завсу!“

Падаютъ

снаряды, все разрушая, все опрокидывая. Стрляютъ залпами, и это похоже на пятикратный раскатъ грома.

— Стрляйте! Стрляйте! — рычитъ Рикордо, котораго не видно.

Оглушенные, отуплые, мы снова и снова заряжаемъ раскалившіяся винтовки. У Демаши вышли вс патроны, онъ подобралъ вс гранаты съ упавшаго товарища и яростно бросаетъ ихъ. Среди треска слышны крики, стоны, но на нихъ никто не обращаетъ вниманія. На мгновеніе ракеты освщаютъ высокаго убитаго человка, растянувшагося во всю длину на могильной плит, какъ каменное изваяніе. Наконецъ, налетаетъ шквалъ нашихъ орудійныхъ выстрловъ, наша огненная завса. Снаряды слдуютъ одни за другими, и надъ нами какъ бы образуется желзное загражденіе. Посреди кладбища снаряды взрываютъ землю, придавливая солдатъ подъ плитами, добивая раненыхъ у подножья крестовъ. Въ гробницахъ, среди щебня, ползаютъ, слышатся стоны. Кто-то падаетъ около меня и съ хрипомъ яростно хватаетъ за ногу.

На головы наши обрушиваются удары за ударами. Снаряды падаютъ такъ близко, что шатаешься, ослпленный взрывами. Наши и германскіе снаряды сталкиваются и съ воемъ набрасываются другъ на друга. Ничего нельзя разобрать, ничего нельзя понять. Красный огонь, дымъ и трескъ…

Чьи это орудія стрляютъ такъ низко — германскія или наши, 75-миллиметровыя?

Огненная погоня окружаетъ насъ, впивается въ насъ… Обломки сломанныхъ крестовъ со свистомъ засыпаютъ насъ… Шрапнели, гранаты, снаряды, даже гробницы — взрываются, все летитъ въ воздухъ, какъ при изверженія вулкана. Разверзшаяся ночь раздавитъ и проглотитъ насъ всхъ…

— На помощь! Спасите! Убиваютъ людей!

XIII

ДОМЪ СЪ БЛЫМЪ БУКЕТОМЪ

Мы кончаемъ обдать. Какъ было бы хорошо, если бы только они замолчали. Желтый огонекъ свчи мерцаетъ въ пустой бутылк. На дн кружекъ осталось немного вина, благо, слегка мутнаго вина, которое липнетъ къ пальцамъ и ласкаетъ горло. Въ печк, потрескивая, горятъ большія полнья.

Наклонившись надъ дымящейся кастрюлей, Сюльфаръ, красный и потный, разогрваетъ намъ вино. Онъ засучилъ рукава до локтей и широко раскрылъ рубашку на своей волосатой груди. На лвой сторон висятъ у него, въ вид брошки, шесть англійскихъ булавокъ — единственное, что осталось у него отъ штатской одежды. Лемуанъ сидитъ у огня, на чурбан, мирно опустивъ свои широкія руки между колнъ, и, слегка посвистывая, смотритъ, какъ орудуетъ его товарищъ, и подозрительный Сюльфаръ чувствуетъ въ этомъ невинномъ насвистываніи критику.

— Не думаешь ли ты меня учить, какъ приготовлять горячее вино, селедочная чешуя, — ядовито издвается онъ. — Я говорю и настаиваю, что на литръ вина надо прибавлять по дв кружки воды и положить по пяти хорошихъ кусковъ сахара на кружку.

— Это слишкомъ много, — спокойно отвчаетъ Лемуанъ. — Не почувствуешь вина.

— Не почувствуешь вина, ты говоришь!

Но вмсто того, чтобы разсердиться, Сюльфаръ только пожимаетъ плечами, какъ бы добровольно соглашаясь выслушивать оскорбленія.

— Предпочитаю

не спорить съ тобой, ты сейчасъ же начинаешь злиться.

Лемуанъ не отвчаетъ. Онъ плюетъ въ огонь и задумывается… Вино шипитъ въ кастрюл.

Стны фермы старыя, плотныя, почернвшія. Въ окн маленькія пыльныя стекла, сквозь которыя падаетъ колеблющійся лунный свтъ.

— Сидишь, будто у себя дома, — счастливо шепчетъ кто-то.

Рдкія минуты счастья выпали на нашу долю, и мы встрчаемъ ихъ, какъ друга, котораго не надялись уже увидть. Рдкія мгновенія, когда вспоминаешь, что былъ человкомъ, былъ хозяиномъ своей жизни. Столъ, лампа, пылаетъ огонь, — вотъ оно прошлое, оно возвращается…

Кто-то бжитъ по двору, и, запыхавшись, входитъ Буффіу.

— Эй, ребята, — говоритъ онъ, бросая на столъ мшокъ чечевицы. — Намъ предстоитъ развлеченіе. Я васъ угощаю въ заведеніи, гд есть курочки.

Вс повернулись въ нему съ интересомъ и съ недовріемъ.

— Что? Ты врешь… Нтъ, кром шутокъ, ты хочешь одурачить насъ.

Но сіяющее лицо нормандца, его туго натянутая лоснящаяся кожа, блестящіе глаза — все доказывало, что онъ не вретъ.

— Курочки, и очень доступныя, — подтвердилъ онъ. — Курочки, которыя только и ждутъ васъ.

— И дождутся! — завопилъ Сюльфаръ.

Вс встали и, толкаясь, окружили Буффіу.

— Это разсказалъ мн высокій Шамбозъ изъ обоза… Это на краю деревни, большой домъ съ закрытыми ставнями, какъ и полагается. А чтобы долго не искать, двицы прицпили въ двери блый внокъ.

Поднялся шумъ, смхъ, крики. Загорвшись желаніемъ, они торопливо собирались и шутя похлопывали другъ друга. Брукъ лихорадочно натягивалъ штаны, оборачивая, во не стягивая, фланелевый поясъ вокругъ тла.

— Не уходите безъ меня, — умолялъ онъ.

— Въ патруль, ребята, — кричалъ Сюльфаръ, уже увренный, что онъ покоритъ всхъ двицъ.

Одинъ Жильберъ оставался спокойнымъ. Онъ, казалось, не врилъ.

— Я знаю Шамбоза, — сказалъ онъ мн, — это хулиганъ, болтунъ… Онъ просто хотлъ надуть этого толстаго идіота.

Но остальные были уже готовы.

— Не подождать ли Мару?

Вс запротестовали, торопясь попасть туда.

— Нтъ, пойдемте скоре, а вдругъ будетъ много народу. Онъ насъ догонитъ.

Мы пошли. Растрескавшаяся земля въ эту ноябрьскую ночь звучала подъ ногами, какъ пустая коробка. Само небо казалось замерзшимъ, большое темное свинцовое небо, испещренное золотомъ. Въ сосднихъ сараяхъ пли хоромъ. Черезъ окно со сломанными стеклами я замтилъ нсколько лицъ, рзко освщенныхъ фонаремъ, и въ темной глубин тни танцующихъ подъ звуки органа. Передъ зданіемъ мэріи пулеметчики, присвъ на корточки вокругъ востра, варили жженку въ котелк.

— Куда это вы идете?

— На развдку, — отвтилъ Сюльфаръ, который бжалъ впереди.

Лунный свтъ серебрилъ поля и отбрасывалъ на блющую дорогу тни деревьевъ. Ночь отдляла лса отъ земли, въ которую они вросли, и они уплывали въ безграничный туманъ. Усталыя пушки перестали надрываться тамъ. Мы принялись пть. Брукъ велъ насъ, не зная пути. Жильберъ шелъ сзади подъ руку со мной.

Возвращаясь изъ Монмартра. Изъ Монмартра въ Парижъ, Я вижу высокую сливу, утопающую въ плодахъ, Вотъ она, прекрасная пора… Вотъ она, прекрасная пора.