Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
— Они-то на фронте не были!
— Наши раны и страдания для них — наплевать!
— Окопались! Тыловички!
— Мы за оборону, а не за немецкого кайзера!
— Убирайся с трибуны!
Минут десять длился этот невыразимый шум, подкрепляемый взмахами сотен рук. Тысячи кулаков
грозили оратору, а он стоял молча, внешне спокойный, и выжидал.
Председатель несколько раз подбегал к нему, говорил что-то, то показывая на небо, то на толпу,
размахивая руками. Но оратор, казалось, не слушал его. Наконец большинство митинга, побежденное его
спокойствием н выдержкой замолкло. Тогда оратор, как ни в чем не бывало, продолжал свою речь.
— Помещики и капиталисты, фабриканты и заводчики захватили сейчас власть в свои руки. Достаточно
указать вам на капиталиста Родзянко или Терещенко, имеющих сотню тысяч десятин земли и миллионы рублей.
Они рабочим лицемерно обещают улучшение где-то потом, а пока выжимают все соки, хотят содрать десять
шкур. Крестьянам они обещают землю, да только за выкуп. Знают они наверняка, что у крестьянина никогда не
наберется денег, чтобы выкупить землю.
Мы же говорим: — мир солдатам, землю крестьянам бесплатно, как истинным хозяевам земли. Мы
против выкупа. Фабрики и заводы созданы руками рабочих. Капиталисты, боясь революции, сознательно
разрушают промышленность, чтобы нищий и разоренный рабочий класс поставить на колени. Но этому не
бывать. Рабочие должны всюду выставить свой контроль над производством и помешать капиталистам —
Львову и другим — разгромить революцию. Революция только началась. Да здравствует пролетарская
революция! Да здравствует союз рабочих и крестьян! Долой капиталистов, долой Временное правительство,
долой империалистическую войну!
Выкрики во время речи оратора то усиливались, то уменьшались, не прекращались ни на минуту. Но
когда он сказал последние слова, шум и рев настолько усилились и продолжались так долго, что даже оратор
махнул рукой и скрылся в толпе членов президиума.
Гончаренко сидел, слушал, ему было досадно, что оратору-большевику не дали договорить речь. Он
нутром вдруг почувствовал какую-то большую правду, скрытую за словами оратора-большевика. Но он также
хорошо понимал настроение раненых и больных солдат, заполнявших двор. Столько лет мучений, страданий,
скотской жизни во имя войны, теперь ранение, калечение, и вдруг выходит штатский оратор и заявляет, что все
это было не нужно, глупо и что их одурачили.
Гончаренко посмотрел на Удойкина. Тот сидел на выступе стены, как изваяние, с покрасневшим, медным
лицом. Поймав взгляд Гончаренко, он довольно громко, покрывая шум, произнес:
— Нашему брату не дают, черти, говорить. Оборонцы проклятые.
И в этих словах, сказанных сгоряча, снова уловил Гончаренко частицу все той же, пока недоступной ему
в целом огромной правды. Точно правда эта в виде большой прекрасной птицы билась где-то за стенами этого
огромного дома мук и страданий, силясь ворваться сюда и показать себя людям. Он даже, казалось, слышал
шум ее крыльев и грозный орлиный клекот, но видеть, представить ее не мог.
Следующее слово взял себе неизвестно откуда появившийся крестьянин в дырявых сапогах, в поддевке, в
картузе. Взойдя на трибуну, он истово перекрестился, поклонился во все стороны и сказал:
— Мы как крестьяне, хоча и молокане и живем в Азии… но имеем свои интересы… И вот поделюсь я с
вами, товарищи защитнички наши… Сам был солдатом и знаю вашу горькую жизнь. Токо ж, товарищи, тяжело
деревни тепереча. Страсть, как тяжело. Мужиков нету. Австрияки и ерманцы супротив нашего брата-
крестьянина никуда не годятся. Бабы замаялись… Опять же земли нету. Вот господин офицер говорил за
войну… по закону усе… И земля по закону — за выкуп… Нет… Не по-нашему. А по закону все выходит так.
Нам не на пользу выходит. А я вот что скажу, братцы-товарищи. Нам, которые крестьяне, нужны другие
приказы. Вот что скажу я, товарищи. А что война — то лучше бы, братцы, мир был. Чего нам в ней-то. Один
разор да налоги. Вот и весь мой сказ… А вам видней… потому мы серы.
Крестьянин при неодобрительном молчании сошел с трибуны и стал неподалеку от Гончаренко.
После крестьянина говорил председатель митинга. Он доказывал, что война нужна. Что для успешного и
быстрого окончания ее нужны усилия всего народа. Что землю крестьяне получат только за выкуп, так как
обижать никого не следует. Что рабочие бунтуют потому, что несознательны. Что большевики — предатели
революции. В заключение он воскликнул:
— Да здравствует свободная конституционная Россия и Временное правительство, которое в конце
концов приведет страну к Учредительному собранию, закончит войну и даст России полную свободу!
Крестьянин слушал и то вздыхал, то краснел, то бледнел, почесывал загривок, и молчал. А Удойкин, как
только услышал слово конституция, точно ошпаренный кипятком вскочил с места и закричал:
— К чорту конституцию капиталиста Львова…
Но соседи угрозами заставили его замолчать.
Говорил еще кто-то, закончивший лозунгом:
— Да здравствует революция, уравнявшая в правах солдат и офицеров! Да здравствует война до
победного конца! Ура!
Буря рукоплесканий, тысячеголосые выкрики: “Да здравствует война до победы, да здравствует
Временное правительство”, перекатистое ура в течение долгого времени вздымались, как волны прибоя, по