Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
правительства, и давай распинаться, что у нас и свобода, и братство, и что живем неплохо, и что жить будем еще
лучше.
Берет слово такой невзрачный серячок-крестьянин. Да, говорит, это, мол, так. Свобода. А вот при
царизме у меня двое штанов было, а теперь одни, и те в дырках.
Комиссар, отвечая, решил сострить:
— Что же, говорит, господа крестьяне. Не в штанах счастье. Есть, говорит, такие народы в Африке,
которые, тик они совсем без штанов ходят.
А крестьянин о места и заявляет: — Да там в Африке, небось, Временное правительство со слободой,
чай, лет десять, как управляет. Оттого, мол, и без штанов народ ходит.
— Ха-ха-ха, хе-хе, — рассмеялись все.
У Абрама имелся неисчерпаемый запас всевозможных анекдотов и шуток. Слушая их, наблюдая за его
подвижным, дергающимся хитрым лицом, все веселились от души.
Но плохо было одно. Хотелось спать, и не давали покоя клопы.
Драгин под вечер первого дня решил познакомить друзей с очередными задачами партии.
— Проведемте-ка мы курсы, ха-ха, — смеясь предложил он. — Нет, серьезно. Нужно во всяком
положении находить что-нибудь положительное, чтобы использовать любую обстановку в интересах
революции. Нет худа без добра. В кои века придется нам поговорить о всяких вопросах. Делать нечего. Хотите,
я расскажу вам об очередных политических задачах партии и о политической обстановке?
— Просим, просим!
Тюремная камера никогда еще за весь свой век не слышала таких горячих речей, страстных споров, какие
вдруг загремели в ее стенах. Далеко за полночь велась жаркая беседа, и не раз надзиратели пытались и угрозами
и просьбами заставить заключенных молчать и спать.
Только когда уже рассвело небо пожаром зари, усталые узники улеглись на покой.
*
Стоял жаркий полдень, когда Абрам, выглядывавший в окно, внезапно воскликнул:
— Товарищи, смотрите, к тюрьме идут воинские части с оркестрами и красными флагами!
Все бросилась к окошку, давя друг друга, стараясь хотя бы краем глаза увидеть площадь.
— Верно, — подтвердил Драгин. — Это артиллерийский дивизион и саперные роты. Солдаты
вооружены, что бы это значило? Уж не Удойкин?.. Да вон он и сам, наш рыжеволосый Сенека.
— Нас выручать хотят… Ха-ха-ха! — радостно засмеялся Абрам. — Молодцы, артиллеристы!
— Если это верно, так нет сомнения, что это дело рук Удойкина. Нужно его скорее тащить в партию.
Сквозь тонкое стекло тюремного оконца стали ясно слышны звенящие звуки меди.
— Марсельезу играют. Вот хорошо.
— Великолепно.
— Ну, будем ждать.
— Каково нашим кадетам и монархистам — Преображенским разным. Устроили они на свою голову нам
день отдыха.
— Вася, хорошо, правда? — шепнула Тегран. — Друзья познаются в несчастьи.
— Да, Тегран, очень хорошо.
Их руки сами собой сплелись в одно. Но Тегран вдруг отдернула свои руки в стороны и сказала:
— А уже это не хорошо.
Гончаренко смущенный отошел в сторону, к окну.
— А вон моя жена и дочурка… Бедняжки… То-то напугались, — тихо сказал Драгин.
Всем друзьям его стало грустно. Гончаренко заглянул в окно и увидел неподалеку от тюремной ограды
худенькую женщину в темном платье. Солнце играло в золоте ее волос. Глаза ее с мольбой блуждали по
тюремным степам. Возле нее, держа за руку, стояла девочка лет шести, которую, казалось, больше занимали
ружья солдат и медные трубы оркестров, чем голые стены тюрьмы.
— Дать бы ей знать, чтобы не волновалась, — как бы про себя шепнул Драгин.
— Это можно, — задорно крикнул Абрам. Он быстро заковылял к окну и, не дав никому опомниться,
костылем высадил стекла. В камеру ворвался шум, гомон, звуки труб и струи свежего, теплого воздуха.
— Иди, кричи громче! — подталкивая Драгина, говорил Абрам. — Кричи, она услышит.
Драгин, точно повинуюсь ему, подошел к окну и крикнул:
— Саша, Саша! Я здесь.
Лицо женщины вдруг засияло счастьем, она взяла на руки дочь, подняла ее высоко вверх, указывая
девочке на окно, в котором виднелась голова мужа.
Солдаты тоже заметили Драгина и с криками “ура”, “да здравствуют большевики” наполнили площадь.
Оркестры рявкнули “Интернационал”. Абрам отвернулся к стене и почему-то завозился с глазами.
Раскрылась настежь дверь камеры. Вошел старший тюремный надзиратель, хмурый и горбатый солдат.
— Забирайте вещи. Идемте за мной в контору.
— Да вещей-то нет у нас, кроме моих костылей, — пошутил Абрам.
— Ну, пошли. Без разговоров у меня.
В конторе тюрьмы их ждала делегация из солдат гарнизона и рабочих округа.
Они были свободны. Едва семь большевиков появились за воротами тюрьмы на площади, как их
расхватали по рукам и на руках, за стеной солдат, ощетинившихся штыками, под ликующие звуки музыки,
понесли через город к зданию партийного комитета.
Только одна Тегран в самом начале шествия выскользнула из рук и всю дорогу шла пешком.
Перед зданием партийного комитета, на площади, залитой солнцем, устроили грандиозный митинг.
Десятитысячная толпа залила собой и площадь и прилегающие к ней улицы.
Говорили горячо и долго. Большевики приглашали солдат и рабочих вступать в партию. Вынесли