Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
делегации входят представители от всех войсковых частей гарнизона, фабрик и депо. Кроме того в делегацию
входят от партии и рабочей Красной гвардии. Вот и вы подпишитесь от имени действующей армии.
— Согласен.
— Отлично. Нате, пишите.
Нефедов без колебаний поставил свою подпись на бумаге.
— Ну, а теперь можете отдыхать, товарищ.
— Нет, я пойду с делегацией, — возразил Нефедов.
— И это хорошо. Сейчас двинем.
*
Окружной комиссар Временного правительства встретил делегацию на пороге своей канцелярии.
— Что вам угодно, господа?
— Ему молчи передали напечатанный на бумаге ультиматум.
По мере того как комиссар читал документ, он то краснел, то бледнел.
— Но, господа, ведь это же бунт, — сказал он, когда окончил читать.
— Пожалуй, что вы правы, — согласился с ним председатель делегации, чернобородый рабочий из депо.
— А кто же из вас представитель от армии?
— Я, — выступил вперед Нефедов.
— Позор, позор! Армия с бунтовщиками.
— Позора нет тут. Позор вам, что вы мерами насилия, незаслуженного насилия боретесь с
политическими противниками, — вскричал черноволосый военный. Мы только на насилия
контрреволюционеров отвечаем революционным насилием.
— Погодите немного.
Комиссар скрылся за дверьми. Вскоре он выбежал сильно из волнованный к делегации.
Я только что говорил по телефону с военным комиссаром города и тюрьмы. Это безобразие, господа. Вы
воинскими частями окружили тюрьму и вокзал.
— Не только воинскими, — ответил председатель делегации. — Там много рабочих. И не только тюрьму
и вокзал, но и телеграф. Скоро сюда придут самокатчики. Оцепят комиссариат и комендатуру, — добавил
черноволосый военный.
— Но ведь это же политический переворот!
— Совершенно верно… Но, гражданин комиссар, время ваше уходит. Вам нужно отдать распоряжение,
иначе переворот действительно неминуем. И при этом заметьте — если что-либо плохое случится с
арестованными, — не уцелеет никто из вас.
— Господи, да что же это делается! — простонал комиссар. Его большой живот странно запрыгал под
мундиром. — Я, господа, в данную минуту подчиняюсь только насилию. Но я буду жаловаться в центр.
— На здоровье, жалуйтесь.
— Давайте же ордер на освобождение арестованных.
— Погодите минутку.
*
Уже второй день приближался к концу с того момента когда большевиков, задержанных в совете,
поместили в городскую тюрьму. Время шло томительно долго.
Тюремная администрация не позволяла арестованным сноситься с внешним миром, скудно кормила их и
всех семерых поместила в одной маленькой камере, рассчитанной на двух заключенных.
Среди арестованных большевиков находились Драгин, Тигран, Гончаренко и Абрам. Несмотря на
тяжелые тюремные условия, настроение у всех было приподнятое.
В первый же день, как только посадили их под замок, Драгин с веселой улыбкой сказал Гончаренко:
— Вот и ты, друг, получил тюремное крещение. Весело. Мне вот так, а иногда и в одиночке, в свое время
доводилось просиживать годы. Но теперь особ-статья. Каждый, даже маловер, на нашем аресте сможет
убедиться в том, что Временное правительство с эсером Керенским во главе — капиталистическое,
контрреволюционное правительство. Звонкие революционные фразы, которые изрыгают ежемесячно министры,
— это пустые слова. А вот наш арест и аресты других революционеров — это подлинные дела их.
Гончаренко соглашался и, улыбаясь, кивал головой.
— А освободят ли нас, товарищ Драгин?
— По своей воле реакционер Преображенский не освободит нас ни за что. Не кто иной, как он, во время
ареста… заявил мне: “Посидите, голубчики, до созыва Учредительного собрания”. Ясно, кажется. Расчет у них
простой. Соберутся монархисты и буржуа, изберут или царя, или президента, один чорт, издадут чрезвычайный
закон об охране государства и на основе этого закона вышлют нас на Камчатку или рассадят по каторжным
тюрьмам.
— Но страшен Преображенский, да милостивы к нам обстоятельства, — развил мысль Драгина Абрам.
— Они за Государственной думой ничего не имеют, кроме ударников или, вернее, ударниц. А мы имеем на
своей стороне рабочие, крестьянские и солдатские массы.
— Вот именно, — улыбнулся Гончаренко.
— Трудно сказать, что может быть, — продолжал Драгин, но долго мы здесь не просидим.
Все часы заключения Гончаренко находился возле Тегран. В эти минуты эта мужественная девушка
нравилась ему больше, чем когда-либо. Тегран не унывала ни на минуту. Зараженные ее веселостью
арестованные большевики много смеялись. Смеясь, рассказывали анекдотические случаи из своей практики.
Иногда они пели дружно, звонко, задорно то “Марсельезу”, то “Интернационал”.
*
Гончаренко испытывал неизведанное еще им огромное блаженство, когда смотрел, как пела Тегран. Ее
лицо в эти мгновения дышало мужеством и становилось, как две капля воды, похожим на лицо того ангела-
мстителя, которого он когда-то видел в детстве в своей приходской церкви.
Глаза Тегран излучала голубое свечение, розовели щеки, а губы рдели кровью.
Абрам рассказывал анекдот:
— Смехота, товарищи. Я позавчера был в деревне. Собрали митинг. Приехал комиссар Временного