Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
политика хуже предательства. Вы играете на руку контрреволюции… Да, да, хуже. Что, прекратить
артиллерийскую стрельбу? — Ни за что, пусть весь Кремль и вся наша буржуазная культура взлетят на воздух.
Да. Мы должны победить. Не пугайте. Нас уже многие пугали… Я бросаю трубку. Да. Мне некогда с вами
препираться. Что? Да нужно же руководить операциями, а вам позор.
— Вот, брат Щеткин, — нахмурившись, сказал Кворцов. И в нашей среде есть паникеры и смутьяны. Вот
один
— Все формулируют вместе с меньшевиками, — зло сказал другой член ревкома.
— Вот именно. В бою обсуждать, а не сражаться, это значит быть с противником. Как это не поймут иные
старые товарищи!
— А говорят, сибирский казачий полк близится к Москве.
*
В казармах третьего полка Друй в сопровождении представителя солдатского комитета вошел в
помещение, где содержался арестованный полковой казачий комитет. Уполномоченный ревкома уже находился
там.
— Мы прибыли, чтобы освободить вас, — говорил уполномоченный ревкома, когда Друй вошел в
комнату.
— Удивительные вещи! Мы приехали в Москву случайно, и такое безобразие. Наш полк, надо полагать,
возмущен арестом своего комитета, — брезгливо цедил сквозь зубы упитанный белолицый человек в костюме
казачьего офицера.
— Кто вы?
— Я председатель комитета. А вот он — секретарь. Между прочим, большевик. Арест его совершенно
необъясним.
— Хорошо. Не будем возмущаться. Вышла ошибка, и больше ничего. Тут никто не виноват.
— Так давайте, освобождайте!
— Сейчас подъедут автомобили. Мы вас будем сопровождать, потому что в Москве сейчас бой.
— Кто с кем дерется? — спросил уполномоченного человек с открытым монгольским лицом.
— Юнкера с нами, с рабочими да солдатами.
— Давно?
— Нет, недавно. Но дело не в этом. Ревком имеет к вам, товарищи, просьбу.
— Какую?
— В двух словах. Мы, московские рабочие и солдаты, как вы знаете, совершаем вооруженный переворот.
Мы хотим власть передать советам, земли — крестьянам, фабрики — рабочим и полную свободу —
трудящимся. Наши цели не расходятся с интересами трудящихся казаков.
— Это верно, — подтверждающе сказал человек с монгольским лицом и сильно потер переносицу.
— Так что же хочет ревком?
— Он хочет, чтобы ваш казачий полк не поддался на белогвардейскую провокацию и не выступил бы
против нас.
— Не выступит. Не беспокойтесь. Я говорю, как секретарь комитета, — заявил человек с острым лицом,
все еще потирая переносицу.
— А вы хотели бы, чтобы наш казачий полк выступил бы на вашей стороне? — спросил офицер и
добавил: — не выйдет. Казаки не пойдут сражаться со своими братьями.
— Мы вовсе не хотим заставлять казаков выступать с нами.
— Еще бы! В полку более тысячи сабель, — с усмешкой заявил офицер.
— Ну, не пугай. Мы знаем, что трудящиеся казаки нам братья, и поэтому мы не боимся их. Ревком просит
заключить соглашение о невмешательство.
— Это наверное сделаем, — заверил уполномоченного секретарь комитета.
— Как сказать, — возразил председатель. И, смахнув соринку с левого погона, добавил: — нужно
подумать.
— А вы лично как думаете, — спросил в упор Друй.
Лицо председателя приняло смущенное выражение.
— Я лично считаю, что соглашение возможно. Но как отнесется командование, не знаю.
— Но вы должны помочь ревкому разъяснить, в первую очередь, казакам суть вопроса, и нужно спешить.
Полк, кажется, приближается к Москве. Перепелкин, как видно, договорился с командованием. На вас ложится
трудная задача. Согласны помочь?
— Согласны, — хором ответили арестованные.
— А если бы не согласились — не отпустили бы нас? — хитро улыбаясь, спросил офицер.
— Нет, отпустили б.
— Так идемте. У ворот нас ждут автомобили.
*
В пути Друй по душам поговорил с секретарем полкового комитета. Из разговора он выяснил, что
большевика арестовали потому, что с ним не было партийной карточки. В заключение беседы матрос и казак
превратились в крепких друзей.
— Известно, белая кость, — шептал секретарь, от сильной тряски щелкая зубами и смахивая с лица
брызги дождя. — Наш председатель — пройдоха, кадет и даже монархист. Хотя один чорт, что кадет, что
монархист. Он, наверно, будет ставить палки в колеса.
— Так почему же тогда вы его провели; в комитет?
— Трудно рассказать. Видишь ли, брат, у вас народ во флоте с бору да с сосенки. А у нас в казачьих
полках другое. Мы сформированы так, что все бойцы и рядовые офицеры или из одной станицы, или из одного
округа. Друг друга знают хорошо. Ну, наши офицеры — это в большинстве крупные казачьи помещики.
Понятно, что их побаиваются. Вот почему есаула провели в комитет.
— Понимаю. Значит, родственные чувства. Ха-ха! Навредить он нам может.
— Вряд ли. Хотя, чорт его знает, какие настроения у казаков сейчас. Давно уже не был в полку. Но все-
таки нам нужно держать ухо востро.
— Это конечно.
*
В штаб казачьего полка они прибыли к вечеру. Тут же члены комитета разбрелись по комнатам
небольшого особняка, где помещался командир полка, и по казачьим сотням. В приемной остались Друй и