Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
— Нет, я приехал с фронта.
— А где живете?
— Я один, гость в Москве. Вот кончу здесь да опять на Кавказ, на фронт.
— На фронт? А зачем? Войну кончать надо.
— Это так.
— Вот зашли бы к нам на фабрику.
— Зайду как-нибудь, — улыбнулся Щеткин, чувствуя симпатию к девушке.
— А как зовут?
— Варей.
— А моя фамилия Щеткин. Как-нибудь увидимся. Только ты береги себя, Варя. Чего зря рисковать.
— А я не рискую.
— Кисленко, ступай в строй, — крикнул звонкий голос от колонны дружинников.
— До свидания, товарищ Щеткин. Заходите. Я при фабрике в общежитии. Живу вместе с матерью. Она
тоже ткачиха.
— Зайду как-нибудь. Да ты сама в ревком загляни.
*
— Что, подстрелили красного волка? — шутливо, но участливо спросил Кворцов, когда завидел
Щеткина.
— Давай, отдыхай. Измотал я тебя.
— Ничего. Погожу отдыхать.
— Ну, как знаешь. Я бы тебе советовал на часок. Ведь на тебе лица нет. Наша берет. Скоро сопротивление
юнкеров будет сломлено. Еще только в Кремле да в думе юнкера держатся. Да ты присядь. Ишь, шатаешься.
— Очень тут в ревкоме офицеров много. Откуда они и почему не арестованы?
— Не догадываешься? Победа наша. Вот они и явились предлагать свои услуги.
— Нельзя верить офицерам.
— Мы и то не особенно каждому доверяем. Но иным доверяем. Даже больше. Руководить наступлением
на Кремль мы поручили одному офицеру.
— Вот и зря.
— Нет, не зря. Нельзя сказать, что все офицеры контрреволюционны. Иные с нами. Есть между ними и
большевики. Нет правил без исключения. К тому же тех из офицеров, которым мы доверяем, организация
достаточно проверила.
— Другое дело. А как дела по России, товарищ Кворцов?
— Трудно судить нам сейчас о всей России. Но в Питере дела отличные. Там, под руководством Ильича,
провели восстание по всем правилам военного искусства. Заранее выработали план. По плану заняли почту,
телеграф, вокзалы и другие стратегические пункты. Флот помог к тому же. Но слушай, Щеткин, — ты
шатаешься… Ступай, приляг на диване. Да стой… Держись!
Но Щеткин уже не слышал ничего. Он снова потерял сознание и рухнул пластом на пол.
*
В комнате ярко горела электрическая люстра. Сквозь шторы, тяжелой, мягкой броней покрывавшие окна,
местами пробивался дневной синий свет.
На креслах, диванах, стульях молча сидело много народу. Были здесь офицеры, несколько штатских во
фраках и священники в черном монашеском одеянии. У рояля стоял офицер в погонах полковника. Он читал
мелко исписанный лист бумаги, что-то вписывая в него карандашом.
— Готово, — наконец сказал он.
Присутствующие настороженно посмотрели в его сторону.
— Вот текст предложения о сдаче.
— Неужели все погибло, полковник? — спросил мужчина, похожий на сизоусого кота.
— Не все еще потеряно, господин Тошняков. Однако в данном случае мы проиграли сражение, и в
интересах дела необходимо сдаться.
— Почему же сдаться? Разве нельзя пробиться за город на соединение с кем-нибудь?
— Никак невозможно. Да и не нужно, так как нам не с кем соединяться. А сдаться необходимо, по двум
причинам. Первая — нужно спасти наши кадры. Мы требуем, чтобы по отношению к нам не применялись
репрессии.
— Пойдет ли на это победившая чернь?
— О, разумеется. Они, как дикари, упоены победой — сегодняшним днем. Я уверен, что они согласятся
даже поезд предоставить нам, чтобы мы могли уехать из Москвы. Они не стратеги, они недальновидны, и в
этом наше счастье.
— Хорошенькое счастье! Отдать столицу со всеми ее богатствами в руки прислужников немцев и
грабителям, передать им государственную власть. Ведь это ужасно!
— Не настолько ужасно, чтобы удариться в панику. То, что мы передаем большевикам политическую
власть — полбеды. К тому же мы ее не передаем, а уступаем после кровопролитных боев. Кроме того, у нас не
должно быть сомнений, что большевики и двух-трех дней не поцарствуют. А мы спасем людей — раз успеем
организовать в тылу у них свой кулак, агентуру, успеем наконец вывезти наши ценности. Иного выхода нет!
— Все-таки тяжело.
— Тяжело, господин Тошняков, но что же поделаешь? В этой смуте все мы виноваты, и, в частности, вы,
кадеты.
Полковник сел, а на его место у рояля встал священник в черной монашеской рясе. Он сказал:
— Мужайтесь, братия!
Господа! Святая церковь наша пребудет с вами во веки веков, аминь. Святой собор православной церкви
шлет вам свое святое благословение и заверяет вас именем господа бога нашего, что окажет всемерную помощь
вам в борьбе с нехристями, слугами дьявола — большевиками. Полмиллиона пастырей, все белое и черное
духовенство делом и помышлением на вашей стороне. Все средства церковные и монастырские будут
предоставлены вам на дело спасения православной отчизны. Все силы наши, весь авторитет церкви в народе мы
кладем на вашу чашку весов. Большевикам не сдобровать. Во имя отца и сына и святого духа благословляю вас,
чада церкви христовой, на трудный подвиг, на кровавую жатву. С именем божьим на устах вы победите.
Святейший синод равноапостольской церкви отпускает из своих средств вашему центру три миллиона
рублей на организацию христианских сил. Святой собор церкви православной берет под свою защиту всех вас и
тех, кто с вами. Мы сегодня шлем в сатанинский ревком не только нашу просьбу, но и грозное предостережение.