Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
Хоть и с ландриной, — потому, сахару нет. А выдают когда — что кот наплакал, с мухину душу…
Самовар без одной ручки, покареженный и почерневший от времени, весело булькал и шипел паром.
Задорно мигала желтым огоньком лампа, висевшая на стене у стола. Вымытый, выбритый, в чистом белье
Щеткин сел за столом напротив Вари и с наслаждением прихлебывал из блюдца кипяток, подкрашенный
морковным чаем.
Варя, одетая в белую блузку, с рассыпанными по плечам волнистыми волосами, подперев ладонью свое
вдумчивое, приветливое лицо, ясным взором смотрела гостю в глаза и слушала, что рассказывал он о войне.
Ее мать, одетая в желтую засаленную кофту, обрюзглая, серая, морщинистая женщина, уже совсем седая,
но еще бодрая на вид, усиленно пила чай, ожесточенно дуя на кипяток, с шумом втягивая в себя горячую
жидкость, тяжело отдуваясь.
Щеткин говорил, а сам не спускал очарованных глаз с лица Вари. Было странно и не верилось ему, что
перед ним сидит та самая бесстрашная дружинница, с которой он так неожиданно познакомился в бою.
— Горы… Глянешь — шапка валится. И сидят там турки в поднебесье, словно птицы какие, и пуляют по
нас. Конечно, несознательность, потому, зачем бы, если с рассудком, на гору лезть и в снегу мерзнуть ради
интересов богачей.
— И много людей полегло?
— И-и-и-и! Тыщи большие. Что ни бой, то сотни убитых да раненых.
— Война — злая пагуба, — вторила ему старушка. — И почему бы людям не собраться в кучу и не
сговориться по-божески.
— Много людей, мамаша, всех не соберешь.
— А ты что же, разве опять на войну?
— Теперь-то войны не будет. Мы, как победившие — говорим: войну долой, и никаких. Да здравствует
мирный труд!
— Вот и не езжай. Чего без толку? Ну, когда царь был, так за царя воевали, а теперь, раз его нету, сиди
себе дома. За кого же воевать!
— Как за кого, маменька? А за свою власть!
— Победили ж буржуев, и будет. Теперь нужно, чтобы сахар был да керосин. А то по карточкам.
— Мамаша, ты несознательная.
— Где уж нам, — обиделась старушка. — Как жили век, так и проживем. А жалко, сам-то помер. Ох, и
дал бы он тебе, Варюшка, как дурными словами мать ругать. Грех с тобой.
— Все перемелется, мука будет, мамаша, — улыбнулся Щеткин. — А чаю довольно. Полно, налился.
— Будя, так будя. Теперь на боковую. Ты здесь ложись, а мы с Варюшей там, за перегородкой. Спи с
богом, набирайся силов. А на шишку, что на лбу, пятак модный положи — у меня есть. Он враз рассосет.
Не успел Щеткин улечься в свою устроенную на лавках постель, как тут же сон сковал его. И
привиделось ему во сне, что снова он в полку. Будто снова полк его занимает с боем Айран. Бежит ему
навстречу враг — турок, кричит “Алла” и, как слепой щенок, мечется вокруг да около, а не видит его. Но вместо
того чтобы заколоть штыком врага, Щеткин далеко отбрасывает в сторону винтовку и начинает обнимать турка,
приговаривая: вот и побратались. Но вместо турка бьется в его объятиях Варя. Он хочет поцеловать ее. Но
девушка не дается, кричит и больно царапает ему лицо.
От горячей обиды Щеткин во сне громко стонет.
*
В эти часы поручик Сергеев играл в карты у друга полковника Филимонова, финансиста Бахрушина.
Попал сюда он совершенно случайно. Под вечер Филимонов и он, переодевшись в штатское платье, положив в
карманы фальшивые документы, наведались в английское консульство. Консул принял их охотно. Поговорив о
многом, в заключение беседы он дал им совершенно секретное поручение на Дон, Кубань и в штаб
действующей армии. Снабдив деньгами, инструкциями, он предложил офицерам в двухдневный срок
приступить к выполнению возложенных на них задач. Консул распрощался с ними, как заявил он, навсегда, так
как на днях оставлял Москву.
Сергеев получил в личное распоряжение пятьсот фунтов стерлингов и сорок тысяч рублей российскими
знаками крупного достоинства.
Из консульства он уже решил проехать к Тамаре Антонович, но Филимонов, пообещав ему массу
занимательного, затащил его на часок к Бахрушину.
В новой компании много говорили о политических событиях. У всех без исключения присутствовавших
была твердая уверенность в том, что большевики и недели не продержатся у власти, что союзники, народ,
интеллигенция не признают их.
После этих разговоров в роскошной гостинице, за изысканно сервированным столом, гости много пили и
ели.
За едой Сергеев познакомился с княгиней Баратовой, Ириной Львовной и вдруг почувствовал, что не
может без нее жить.
Прекрасное, выточенное, капризное лицо женщины вдруг завладело им целиком. За столом он не спускал
с нее глаз. По всякому поводу говорил ей страстные комплименты.
Баратова, вначале равнодушная к его словам, потом вдруг точно охваченная его страстным порывом,
стала отвечать улыбкой на улыбку, пожатием руки на его трепетное прикосновение.
Между разговорами о разных пустяках очарованный Сергеев узнал от княгини, что она давно уже
потеряла мужа, что владеет большим имуществом на юге и что через один-два дня выезжает из Москвы на Дон,
в город Ростов, в свой собственный дворец, что у нее в данную минуту неожиданно возникли большие