Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
сверкнули огни, прогремели два выстрела. Тот, другой, покачавшись на месте, беззвучно рухнул на землю.
Подхваченная вихрем черная шляпа его колесом понеслась по дороге.
— Одним подлецом меньше, — громко сказал человек с сумкой, перешел на другую сторону переулка и
бесшумно на носках пробежал два квартала.
У небольшого одноэтажного особняка, с огнями в окнах, он остановился, прильнув к дверям, и громко
постучал в них. Двери шумно распахнулись. На пороге появился высокий человек.
— Кого тут носит по ночам? — недовольным баском спросил он.
— Это я, товарищ Удойкин. Пропусти скорей!
— А! Во-время. Мы ждем. Телеграмму получили?
— Задержался.
— Ну, заходи.
Над улицей растеклась настороженная тишина. Выглянул трусливо месяц, зеленоватым светом озарил
переулок, сонные дома, неподвижное мертвое тело, раскинувшее руки на пыльной дороге, и, точно в ужасе,
нырнул за темную косматую тучу.
Совсем стемнело.
*
— Васяткин, здравствуй. Чего так задержался?
— Хорошо, что живым вернулся. Где у тебя раздеться, товарищ Драгин?
— Сбрасывай шинель, мешок клада сюда. В этой комнате с Удойкиным заночуешь.
— А в другой разве есть кто?
— Там жена и дочурка спят.
— Ага, так надо потише говорить?
— Ничего, они привыкли к шуму. Ну, рассказывай. Да брось протирать свои очки. Ведь не читать же
собираешься. Ну, говори.
В комнате горела настольная электрическая лампа. Человек, к которому относились последние слова,
вооружил пытливые глаза очками в стальной оправе, уселся на тахту и, казалось, задумался.
— Что с тобой? Устал? — продолжал спрашивать его: невысокий мужчина с серым, утомленным лицом.
Третий из находившихся в комнате, могучего сложения солдат, с артиллерийскими значками на защитных
погонах, молча пощипывал рыжую щетину на давно небритом подбородке.
— Нет, не устал я, — отвечал человек в очках. — Но никак не приду в себя. Знаешь, товарищ Драгин,
наше дело может погибнуть.
— То есть как погибнуть? Ты просто устал.
— Да нет же. Я приехал в Тифлис вскоре после Октябрьского переворота. Побывал во всех высших
краевых революционных организациях Закавказья. Нет, я не ошибаюсь.
— Рассказывай тогда.
— Везде засилье меньшевиков, эсеров, дашнаков, грузинских националистов, всяких демократов,
кадетов, мусаватистов — всей этой контрреволюционной своры.
— А большевики?
— В аппаратах нас меньшинство… И вот 11 ноября все эти негодяи и предатели, в противовес
пролетарскому перевороту в России, постановили создать свое Временное правительство — Закавказский
комиссариат.
— Это равносильно отделению от России.
— Нет, постой. Они считают, что российское Учредительное собрание только одно имеет право
окончательно решить, какая центральная власть должна быть в стране. Советскую власть они не признают.
— А Баку? Он тоже входит в подчиненно комиссариатам?
— Кроме Баку. Там советская власть. Там наши товарищи, Джапаридзе, Шаумян, Фиолетов, — ты их
знаешь.
— Кто от большевиков в Закавказском правительстве?
— Никого.
— Это худо. Ты знаешь, я на днях видел Нефедова. Он теперь председатель дивизионного комитета.
Нефедов показал мне письмо от одного солдата — твоего сослуживца.
— Кто такой?
— Хомутов.
— А, делегат в деревню? Помню. Ну и что же?
— Удивительно. Там революционные крестьяне образовали свою волостную республику, защищаясь от
Керенского, а здесь предатели революции создали свое правительство, защищаясь от советов, от власти
революционного пролетариата.
— Да, но слушай дальше. Краевой центр совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов
высказался не заключать мир с турками, а остановиться на подписанном уже перемирии. На предложение
турецкого главнокомандующего Энвер-паши о мире ответили, что говорить о нем можно будет лишь после
получения полномочий от российского Учредительного собрания.
— Но учредилка разогнана.
— Вот именно… И тогда делегаты в Учредительное собрание от Кавказской армии и Закавказья решили
из себя образовать Закавказский сейм.
— Это действительно скверно. Предатели оторвали Закавказье от революционной России вопреки воле
масс.
— Ты прав. Я пробрался на заседание сейма. Слушал речь предателя Ноя Жордания. Он докладывал
меньшевистским ослам и опупевшим торговцам, что анархия в Грузии растет, что были случаи самого дикого
характера, что рабочий класс настроен большевистски и что даже меньшевики-рабочие заражены
большевистской заразой, что в одном уезде крестьяне подняли восстание, требуя в Советской Грузии
конфискации земли, установления связи с Советской Россией. И это все верно. Жордания требовал подавить.
— Какая низкая степень падения!
— Слушай, это не все еще. Перед открытием сейма они закрыли все большевистские газеты, произвели
аресты многих крупных членов нашей партии.
— Разве? В газетах не сообщалось!
— Да. А во-вторых, слушайте. В день открытия сейма в Тифлисе, в Александровском саду, без всякого
предупреждения, расстреляли митинг рабочих и солдат, желавших выразить протест против ареста