Девятьсот семнадцатый
Шрифт:
— Да… зарезали.
— А-ах… — Драгин склонил голову на грудь. Долго сидел молча, точно обдумывая что-то. Девушка
подошла к нему и положила свои руки на голову. Драгин встряхнулся.
— А, Тегран… Не нужно. Можно было ожидать. Ох, тяжелая новость… А-ах… Дайте воды, что-то
нехорошо.
Выпив воду, Драгин, казалось, успокоился.
— А как думаете?.. Могу ли я пойти посмотреть? Очень хочется.
— Нет, нельзя, — заявила Тегран.
— Да, нельзя, — подтвердил Абрам.
— Там караулят тебя, поймают и убьют, какая польза! — сказал Удойкин.
— Нельзя… А как же они, бедные, там?.. Кто видел?
— Я.
— Абрам, расскажи, не бойся за меня. Я только хочу… представить и запомнить.
— Не могу.
— Не можешь?.. Ну, хорошо. Вы разговаривайте, а я так посижу, успокоюсь. Нет, я все же схожу.
— Но мы не пустим.
— Не пустите?.. Да, верно. Я не себе принадлежу. Шло время. Друзья вели между собой тихий разговор,
тревожно поглядывая на сосредоточенного Драгина. Но казалось, что он уже пересилил боль тяжелого удара и
почти спокойно обдумывал что-то.
— Хорошо, — шепнул Удойкин девушке. — Он уже успокоился. Надо пойти достать чего поесть.
— Иди, Поликарп Ермилыч. А ты, Абрам, сходил бы на станцию. Может быть, воинская часть проезжает
мимо. И то верно. Схожу. А ты?
— Я буду с Драгиным.
Удойкин и Абрам вышли из комнаты.
В помещении водворилась такая тишина, что Тегран слышала биение своего сердца. Драгин молчал,
задумчиво глядя в окно, и это молчание казалось девушке тяжелее мучительных стонов, воплей и безудержного
плача.
“Какая жуть… И он кажется спокойным, — думала она. — Какая закалка и воля нужны, чтобы научиться
так держать себя. А где же Вася?.. Что с ним?.. Вот уже целую неделю нет вестей. Жалко будет, если пропадет
такой хороший товарищ”.
Эти мысли наполнили голову Тегран, но сердце опережало их и болезненно ныло. Образ стройного,
сильного, ясноглазого солдата, как живой, рисовался в воображении. Полное любви, открытое лицо, в рамке
светлых кудрей, громкий, звучный голос, произносивший: “Да, я люблю тебя, Тегран”, точно минуту назад
слышала и видела она… И больно становилось сердцу ее, и хотелось, чтобы был он возле, как в тот день, когда
она так резко отмахнулась от его признания.
“Нет, нет. Не любовь это, — старался ее мозг внушить горячему сердцу. — Нет, не любовь, — это лучше
и выше. Страх за товарища, жажда увидеть его невредимым, быть вместе с ним на боевой дороге… Любить…
— какая глупость”.
Драгин поднялся с места и подошел к ней.
— Тегран, — сказал он твердым голосом, — мы замордовались тут и упустили из виду Гончаренко.
— Но он же в командировке.
— Именно. Пока он не выполнит заданий, не объедет все молоканские села, он не возвратится.
Уверенный в нашей силе, он не поверит слухам о нашем разгроме и может погибнуть.
Лицо Тегран побледнело.
— Но как же быть?
— Нужно передать ему, чтобы он немедленно возвращался.
— Но как?
— Поручить надежному члену партии отправиться в молоканский район, снабдить его деньгами и
запиской. Тут недалеко, в сутки он может вернуться.
— Хорошо. Придет Удойкин, я его отправлю.
— Нужно спешить. Каждый час дорог. Иди, Тегран, и сделай это сейчас же.
Девушка в знак согласия кивнула головой и вышла.
Драгин подбежал к окну. Проводив глазами удаляющуюся фигуру Тегран, он весь изменился. От
сдержанности и спокойствия не осталось следа. Лицо его покрылось красными пятнами. Движения стали
быстры и нервны. Он зашагал по комнате, на ходу громко разговаривая сам с собою.
— Сашенька, бедная… Сколько из-за меня вынесла: тюрьма, каторга, лишения, и вот… И погибла.
Верунька, дочурка моя… Как же так? Не могу. Может быть, ошибка? Надо посмотреть… Пойду. Обманул в
первый раз в жизни… Обманул товарищей. Нет, надо известить… Верунька, Саша… Неужели, родные мои…
Драгин подбежал к столу. На клочке бумаги написал:
“Товарищи! Не беспокойтесь, я скоро вернусь… Я не могу не повидать семью. Может быть, тут ошибка.
Но если что случится, — меня заменит Абрам. Ваш Драгин”.
Записку он положил на видное место и выбежал из комнаты.
*
Бывает на юге такое время года, когда устает жечь огненное солнце, потное небо покрывается серой
облачной дымкой, льют теплые дожди и вслед за ними наступает обворожительная, нежная весна.
Все ласкается и нежится тогда под теплыми лучами, у камней пробиваются новые, нежно-зеленые травы,
распускаются радужные цветы, струи тепло-влажного воздуха, насыщенного пьянящими ароматами, шаловливо
клубятся в порывах легкого ветра. Горят многоцветными красками горы, холмы, тополевые рощи, мерцают
голубые дали, раздвигаются глубины синего неба, дышится необыкновенно легко.
Именно в эту пору, верхом на оседланной лошади, возвращался Василий Гончаренко в город Б.
Он сильно возмужал. Лицо его у губ прорезала волевая складка, меж бровей залегла морщина мыслей.
Больше недели находился Василий в отлучке, изъездил много сел, везде вел агитацию, местами
организовывал ячейки.
Но всюду его энергичная деятельность наталкивалась на сильное сопротивление меньшевиков и