Друзья Пушкина в любви и поэзии
Шрифт:
Жуковский оказался ещё более тесно привязан к семье своей сестры Екатерины Афанасьевны.
Но как же жил он со своей любовью в сердце, причём с любовью, которую обязан был скрывать от возлюбленной? Да и возможно ли было скрыть такое чувство, при том условии, что оно не было безответным?
3 августа 1812 года, когда уже бушевала война, на одном из семейных праздников Василий Андреевич исполнил песню, написанную А.А. Плещеевым на его стихотворение «Пловец».
Вихрем бедствия гонимый,Без кормила и весла,В океан неисходимыйБуря чёлн мой занесла…В тучах звёздочка светилась,«Не скрывайся!» – я взывал;Непреклонная сокрылась…Якорь был и тот пропал!Всё оделось чёрной мглою:Всколыхалися валы;Бездны в мраке предо мною;Вкруг ужасные скалы.«Нет надежды на спасенье!» —Я роптал, уныв душой…О, безумец! ПровиденьеБыло тайный кормщик твой.Невидимою рукою,Сквозь ревущие валы,Сквозь одеты бездны мглоюИ грозящие скалы,Мощный вёл меня хранитель.Вдруг – всё тихо! мрак исчез;Вижу райскую обитель…В ней трёх ангелов небес.О, спаситель-провиденье!Скорбный ропот мой утих;На коленах, в восхищенье,Я смотрю на образ их.О! кто прелесть их опишет?Кто их силу над душой?Всё окрест их небом дышитИ невинностью святой.Неиспытанная радость —Ими жить, для них дышать;Их речей, их взоров сладостьВ душу, в сердце принимать.О, судьба! одно желанье:Дай все блага им вкусить;Пусть им радость – мне страданье;Но… не дай их пережить.Видимо, Екатерина Афанасьевна поняла по-своему смысл стихотворения, отнесла его на счёт горячих чувство Жуковского к Машеньке. «Вижу райскую обитель… В ней трёх ангелов небес». Не её ли дочери имеются в виду? Да, названы три, но любовью сердце Жуковского пылает к одной! К остальным тоже любовь, но тут уж точно только братская, искренняя, нежная, но братская. «О! кто прелесть их опишет? Кто их силу над душой? Всё окрест их небом дышит… И невинностью святой».
Да все были юными, непорочными, и все прелестны. Но Машенька!!! К ней отношение у Жуковского особое. Тут уж ясно. И что же дальше? «О, судьба! одно желанье: Дай все блага им вкусить; Пусть им радость – мне страданье; Но… не дай их пережить!». Услышав эти слова, Екатерина Афанасьевна поняла, что хотел сказать поэт. И никто тогда не знал судьбу пожелания в строках: «Но… не дай их пережить!». Об этом дальше…
Екатерина Афанасьевна посчитала, что этим своим стихотворением Василий Андреевич нарушил данное ей слово… Как уж она выразила своё неприятие случившегося, доподлинно не известно, но Жуковский наутро уехал из Муратова…
Собственно, только ли «Пловец» вызвал подозрения и привёл к размолвке Жуковского с его сестрой? А разве романс «Жалоба», написанный на одноимённое стихотворение Жуковского, не говорил, а точнее даже, не кричал о его любви?
Над прозрачными водамиСидя, рвал услад венок;И шумящими волнамиУносил цветы поток.«Так бегут лета младыеНевозвратною струей;Так все радости земные —Цвет увядший полевой.Ах! безвременной тоскоюУмерщвлён мой милый цвет.Все воскреснуло с весною;Обновился божий свет;Я смотрю – и холм весёлыйИ поля омрачены;Для души осиротелойНет цветущия весны.Что в природе, озареннойКрасотою майских дней?Есть одна во всей вселенной —К ней душа, и мысль об ней;К ней стремлю, забывшись, руки —Милый призрак прочь летит.Кто ж мои услышит муки,Жажду сердца утолит?»В письме к Авдотье Петровне Киреевской (1789–1877), дочери своей сестры Варвары Афанасьевны, Екатерина Афанасьевна признавалась:
«Моя надежда вся на Бога; он видит истинное моё желание исполнить предписание Его святой воли, установленной церковью, которой глава есть Христос. С добрым, милым моим Жуковским также было у нас изъяснение, после которого тоже, мне кажется, нельзя ему иметь надежду, чтоб я когда-нибудь согласилась на беззаконный брак, или лучше просто, потому что тут браку нет. На него я мало надеюсь, он долго не возвратит своего спокойствия, особливо в здешней стороне. Голову поэта мудрено охолодить, он уже так привык мечтать; да и в законе христианском все, что против его выгоды, то кажется ему предрассудком».
Екатерина Афанасьевна некоторое время пыталась уйти от правды. Она пыталась и себя и других убедить, что любовь Жуковского к Машеньке вовсе не такая, какой её воспринимают и окружающие, да и сами влюблённые, что это братская любовь. Касаясь чувств Марии, она писала своим сёстрам из Дерпта: «За Машеньку же я вам ручаюсь, что она давно вышла из заблуждения, да и никогда страсти не знала, но любила его, как милого и любезного всей моей семье человека».
Но Жуковский, тоскую по своей возлюбленной, писал А.И. Тургеневу: «Я люблю Машу (с тобою можно дать ей это имя), как жизнь. Видеть её и делить её спокойное счастье есть для меня всё. И для неё также. (…) Сердце рвётся, когда воображу, какого счастья меня лишают, и с какой жестокостию, нечувствительною холодностью».
В.В. Огарков считал, что любовь к Маше повлияла на всё творчество поэта:
«Несчастная любовь к Марье Андреевне, с которой поэт сдружился с юных лет и с которой имел, как любили тогда говорить, “сродство душ”, составляла рану Жуковского; рана эта часто растравлялась и являлась, как упомянуто нами и ранее, одной из причин того меланхолического тумана его поэзии, который придает однообразный колорит многим его произведениям.
Дружеское сближение с сёстрами Протасовыми относится к годам, непосредственно последовавшим за “Греевой” элегией и началом литературной деятельности Жуковского. Что бы ни говорили о глупой “сентиментальности” таких продолжительных платонических отношений влюблённых, позволявших им ворковать на протяжении целого десятка лет, – тот, кто познакомится с перепиской Жуковского с Протасовой, почувствует в ней милую струю светлого и идеалистического чувства и услышит трогательную жалобу не получившего должного счастья сердца, насмешка над которыми была бы кощунством… Так теперь не пишут, и, право, чем-то благоуханным веет с этих страниц, продиктованных нежным влечением сердца и светлыми воспоминаниями юности».
И тут гранула Отечественная война 1812 года…
Отчасти потому, что не удалось связать свою жизнь с любимой, Жуковский рвался в армейский строй. Сколько свалилось на него бед! Смерть его воспитательницы, его, можно сказать, второй матери Марии Гавриловны Буниной, затем, вскоре после того, смерть и родной матери Елизаветы Дементьевны Турчаниновой (турчанки Сальхи).
«Вихрем бедствия гонимый»
Жуковский вновь стал добиваться возвращения в армейский строй и поступил на службу в Московское ополчение, правда, в Бородинском сражении участия не принял, но не по своей воле. Дело в том, что Московское ополчение вместе с пехотным корпусом генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова было поставлено Кутузовым в Утицкий лес за левым флангом армии князя Багратиона. Этот резерв, силою до 18 тысяч штыков, Кутузов предполагал использовать в сражении в нужный момент. Он говорил: «Когда неприятель истощит все свои силы, я пошлю ему скрытое войско в тыл».
Предатель барон Беннигсен лишил Кутузова этого ударного кулака. В канун сражения он вывел корпус Тучкова на открытый скат высоты под ядра французской артиллерии крупнейшего по тем временам калибра. Но Московское ополчение было оставлено в лесу, и о нём словно забыли, ведь оно было подчинено командиру корпуса генерал-лейтенанту Николаю Алексеевичу Тучкову для совместных действий при нанесении контрудара.
Но что же там случилось?
Существуют свидетельства историков, подтверждающие, что Кутузов планировал полный и окончательный разгром французов на Бородинском поле. Что же помешало? Кутузов любил повторять: «…резервы должны быть оберегаемы сколь можно долее, ибо тот генерал, который ещё сохранил резерв, не побеждён». Вот и в Бородинском сражении резервы, по плану Кутузова, должны были окончательно решить дело. Первый кавалерийский корпус генерала Уварова и казачий корпус генерала Платова предназначались для сильного удара справа и глубокого рейда по тылам врага, сковывающего манёвр французов. Они своё дело сделали и, как известно, сорвали намерение Наполеона нанести решительный удар в центре. Но наиболее важная роль отводилась 3-му пехотному корпусу генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова, усиленному Московским ополчением.
Правильно предвидя, что главный удар Наполеон нанесёт против левого фланга русских, что он атакует именно Семёновские флеши, Кутузов собирался измотать и обескровить ударные группировки врага в жестком оборонительном бою. Мало того, самим построением боевого порядка Кутузов заманивал французов на левый фланг, поскольку намеренно сделал так, что он казался более слабым, чем правый. Неслучайно он поручил его беспримерно храброму и решительному Багратиону. Он знал, что тот выстоит, не отступит ни на шаг. Ну а когда французы выдохнутся, Кутузов планировал внезапно ударить во фланг обескровленной их группировки восемнадцатитысячным резервом, скрытым до времени в Утицком лесу. План был детально продуман. Для того чтобы французы не догадались о размещении крупного резерва русских, Кутузов приказал окружить Утицкий лес четырьмя полками егерей. И французы ни за что заранее не узнали бы о готовящемся ударе, если бы не Беннигсен…
Начальник главного штаба французской армии маршал Бертье признался, что если бы Тучков со своим корпусом и Московским ополчением явился, как рассчитывал Кутузов, к концу боя за Семеновское, то «появление этого скрытого отряда… во фланге и тылу французов при окончании битвы было бы для французской армии гибельно…»
Так почему же этого не произошло, почему не был осуществлен блистательный план Кутузова? Под вечер 25 августа 1812 года, когда русская армия заканчивала последние приготовления к генеральному сражению с французскими полчищами, ставленник Александра I (Симеона) барон Беннигсен, тайно от Кутузова, направился на левый фланг в корпус генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова. Беннигсен знал о резерве, знал, для чего он планировался. Корпус, как и полагалось, находился в лесу.