Это было у моря
Шрифт:
– Хороший у вас пиджак. Ткань нравится. Здесь покупали?
– Нет, жена привезла из-за границы. Она у меня много ездит. Молодая еще. Вас лет на пятнадцать, верно, будет младше, так, навскидку… Все ей интересно. Дома-то сидеть скучно. Но мне и не надо другого – уже хорошо, что она пока рядом с таким старым хрычом. А вы, моя любезная леди, приберегите нежность и взгляды для супруга – ни к чему это тут. Не стоит. Да и незачем вам сюда переезжать. Вы тут с тоски помрете. Куда вы без вашей столицы? Без развлечений, без театров-музеев. Тут только тишина - море – мысли всякие… Есть люди, которым это только во вред. Деятельные, активные люди. Вы как раз из таких – вот мне и интересно с вами иметь дело. Но только по деловой части, не обессудьте. Позвоню вам завтра, после обеда.
– Да, разумеется. А теперь прошу меня простить – надо проведать младшего сына, проверить, поел ли…
– Да, да, а я поеду уже. Прощайте. Спасибо за ужин.
– Была рада видеть вас. Доброй ночи.
Лицо – зеркало того, что снаружи. А что, если снаружи - ничего? Что тогда отразит это лицо? Туманное море? Пустоту? Наконец провернется на оси и отобразит все то, что накипело, разбухло и клокотало внутри все эти годы? Покажет миру тот вулкан, что готов был взорваться внутри нее? И пусть - гори оно все огнем – и дела, и время, и ее проклятый супруг. Иногда так утомительно быть сильной… Если бы не дети… Если бы не Джофф, ее золотой мальчик… Мирцелла, даже Томмен… Кто-то ведь должен. Не всегда можно думать о себе… Поэтому она завтра и возьмет треклятую трубку, когда позвонит этот мерзавец-педофил. Чтобы ему по дороге разбиться! Второй раз за месяц – видимо, она теряет хватку… Серсея ворвалась в свою спальню, захлопнула дверь. Включила свет, метнулась к зеркалу, желая и страшась узреть истину. На нее, как обычно, смотрело красивое, надменное, с четкими линями бровей холеное лицо. Глаза горели - от унижения, злости, обиды – даже ярче, чем обычно. Нет, она по-прежнему хороша, по-прежнему желанна… Просто эти ослы не понимают ничего в настоящей красоте. Еще бы – похвалили эту дуру Старк, с ее бледными глазами и кровавыми губами…Мерзость какая…
Серсея вытащила из стола еще одну пачку своих сигарет. Те, как и все, что ее окружало, были эксклюзивом - специальная смесь табака, ароматических трав и чуточку марихуаны для расслабления. Вышла наружу, погасила свет. Вся молодежь расползлась по комнатам: день вышел каким-то утомительным. Серсея и рада была остаться одна. Она слышала, как отъезжали машины гостей. Вот, умотались и хорошо. Она сбросила надоевшие туфли, от которых уже распухли ноги и прошлепала на террасу босиком, шелестя длинной юбкой по деревянному крашеному, слега шероховатому полу. Села в плетеное кресло, подтянув колени к груди. Все равно никто не видит. Кому тут на нее смотреть? Даже луны нет. Только тихий влажный сад – и мечущиеся маленькими черными молниями летучие мыши. Достала сигарету, собралась было прикурить – и вспомнила, что зажигалка-то осталась на кровати в спальне. Идти обратно не хотелось. На столике лежала тонкая книжечка рекламных спичек, что ей привез давеча дизайнер, с портретом сына на обложке. Наверняка уже отсырели. Она одну за другой ломала тонкие палочки - запахло серой - они дымились, но не зажигались. Ее охватило какое-то бессильное бешенство – и уже на автомате Серсея злобно добила последние две спички. Откуда-то из-за стены ей на колени упала зажигалка.
– Держите. Тошно смотреть, как вы мучаетесь.
– Какого Иного ты там прячешься, как тать? Покажись.
Клиган, видимо, сидевший на одной из стен террасы, темной тенью отделился от углового столба, подавшись вперед.
– Я и не думал прятаться. Вы меня не заметили просто.
– Ага, что я – слепая, хочешь сказать?
– Видимо, в голове было что-то другое…
И на кой хрен она с ним спорит? Другое - так другое. Серсея вздохнула и подпалила сигарету. Через мгновенье стало легче.
– Налей, что ли, еще коньяку. И себе, если хочешь. Ты что-то стал меньше пить, а?
– Возможно.
– И чему мы обязаны этим чудесным преображением?
– Надоело просто.
– Хм… Что-то мне это странно. Ну, не пей тогда. Мне налей, однако. Скучно…
– Это ваши гости на вас нагнали тоску?
– Может, и так. Никто не желает меня понимать,
– А мне сдается, что вы сами себя не хотите понимать. Нет?
– Тебе-то что?
– Ничего. Просто, к слову пришлось… Могу уйти, если вас раздражаю…
– А, сиди. Ты, пожалуй, сейчас раздражаешь меня меньше всего. Почему ты перестал ко мне ходить? Честно скажи, хоть раз. Мне это важно. Это я?
– Нет. Скорее, я.
– Или еще кто-то?
– Да зачем вам-то знать? Дело не в вас. Просто мне надоело делать все неправильно…
– Смотри, какой отыскался правильный…
– Ну, когда-то надо начинать…
– Тебе хорошо. Ничего нет, никого не нужно, иди себе, куда глаза глядят. Никаких привязок, никаких обязанностей… Не надо быть сильным… Знай, пей себе, да хвостом ходи за подопечными. Завидую тебе…
– Это вы зря. Хотя вам-то, конечно, не позавидуешь…
– Что так? Многие завидуют, между прочим…
– И вам что, от этого легче становится? Все как-то у вас нелепо, вы уж меня простите – ну все же видывал кой-чего, пока работал у вас… И все вроде на месте – а нет, не клеится…
– Много ты понимаешь, клеится - не клеится… Жизнь-то все равно не ждет. Время постоянно движется. Нет лишнего мгновенья на раздумья. На то, чтобы назад оборачиваться. Если оглянешься – пропал.
– А иной раз, возможно, и не помешало бы оглянуться… Ну хоть чтобы понять, где оно пошло не так…
– А нигде. Просто с самого начала все было неправильно. Не повезло.
Серсея зябко повела плечами. Вечер меж тем превратился в ночь, а желаемое спокойствие так и не пришло. Оно было там – было вокруг, весь темный сад дышал им – можно, казалось, было зачерпнуть эту невидимую тяжёлую, влажную субстанцию рукой, скомкать, как весенний снег, положить себе на пылающий лоб… Но нет, - между спокойствием и ею лежала стена – тонкое, но непробиваемое стекло зеркала…
– Слушай, Пес, ты вот что. Я тебе там приготовила – как это – выходное пособие, если угодно. За верную службу… Ты ведь увольняться задумал, я тебя правильно поняла?
– Пожалуй. Засиделся. Как вы там сказали – нет привязок, ну и вот. Путь зовет.
– Ну хорошо. Вот и будет кстати. На дорогу. Одно маленькое условие. Ну, не условие - просьба.
– Что, не болтать? Не откровенничать на прощание с Робертом? Я и так не собирался, будьте покойны на этот счет. Уж и не знаю, какого Иного вам взбрело в голову. Вас мне жалко – местами. Но Роберта жальче. На кой хрен ему портить жизнь? Обратно уже не поворотишь… Сами сказали…
– Ага. Значит, мы договорились?
– Да, именно.
– Конверт тебе горничная принесет.
– Спасибо…
– Пожалуйста.
Пес встал
– Пойду я, пожалуй. День какой-то длинный, растянутый, как этот ваш лимузин. Хочется, чтобы он кончился…
– Ступай, ступай… Я сама дверь запру. Тебе уже комнату твою приготовили?
– Да, давно.
– Хорошо…
Пес тихо прошел мимо нее. И вот – опять она одна. В лицо дразнящим, терпким ароматом и четкими, словно вырезанными из бархатной бумаги, силуэтами деревьев смотрела ночь. Летучие мыши тоже попрятались, лишь где-то далеко, в глуши лежащего в низине леса, заунывно ухала сова. Вдалеке море почти исчезло – видна была только беловатая дымка, что бережно укрыла его, как будто тонкой паутиной пухового кружева. Еще одна ночь в одиночестве… Вечном, нескончаемом, уже привычным – но оттого не менее невыносимом. Серсея резко допила коньяк – глоток обжег горло и тут же отозвался в голове мягким толчком, словно с дерева ей на голову упал теплый тяжелый сугроб… Так пихался Джоффри, когда сидел у нее под сердцем. Все же она не одинока. У нее есть дети – единственное, что вообще имело значение. Ночи, не ночи – а смысл присутствовал. Не стоит тут нюнить. До чего дошла – даже с Псом поговорила… Серсея усмехнулась. Лучше бы побеседовал с ней в постели… Тоже мне, пай-мальчик. Святоша недоделанный. Себя пусть жалеет. А у нее все будет хорошо. Она еще посмеется – последней - даже если ради этого нужно будет разрушить весь этот треклятый, враждебный ей и ее детям мир. Возможно, тогда разобьется и ненавистное стекло – и она будет свободна…