Евангелие отца
Шрифт:
Кардиналы молчали. Он говорил ересь, но если и настало время ереси, то пусть она прозвучит именно здесь и не выйдет за пределы этого зала, как может не выйти за его пределы этот человек. Разное случалось в истории Церкви. Бывало и так, что приходилось жертвовать дарованной Господом жизнью ради Истины и Веры. В конце концов, что стоит одно сердце заблудшего? Девять евро за килограмм. Пусть говорит – мы послушаем. Каждый сам выбирает конец своего пути – Господь не спорит: у Господа в этом смысле демократия. Хотя, все может оказаться и не так – этот человек знает зачем пришел – пусть говорит.
Но, хитрый кардинал ди Корсо! Он знал о нем, и о нем не знали они! Хотя, может быть, он совершенно ничего не значит и его роль
– Вам хватило времени, кардиналы мысленно меня распять? Хотя, вряд ли смерть на кресте, подобная смерти вашего Учителя…. Ну, вы меня понимаете. Правда, если вы вернетесь к ее истинной цели: распятию, как позорной казни для вора, самозванца…, ну, или просто сильно заблуждающегося человека…
– Хватит, мсье! – Кардинал повысил голос и был прав. Всему есть предел и никому не позволено, даже не признавая чужую веру, вести себя неподобающе. Ересь – это одно, а презрение к чужой вере – это другое и совершенно недопустимое дело. Говорите только о том, что знаете наверняка.
– Хорошо, синьор председатель. Хотя, дело это наше общее. Да и знаем мы, собственно говоря, наверняка только то, что происходит здесь и сейчас. И то, вряд ли наверняка, не правда ли? Тем не менее, я не буду отнимать у вас всех время. Вам оно еще необходимо до заката. Завтра может случиться совершенно не то, что вы бы хотели, если вы не измените повод вашего собрания и не придете к единственному и правильному решению.
Итак. Господа, уполномочившие меня высказать вам наше предложение, просят почтенный Малый Конклав принять его и поставить Папу перед следующим выбором: утвердить ваше будущее положительное решение, либо отвергнуть его, поставив тем самым Церковь Христову перед самым тяжелым испытанием за все время ее существования. Предложение таково: вы принимаете, что Иисус был, как принимаем это и мы. Вы принимаете, что Святой Дух – есть Бог, как принимаем это мы. Вы принимаете, что Отец – это Святой Иосиф, как принимаем это мы. Тем самым под Святой Троицей мы понимаем Святого Духа – Господа нашего, Отца Иисуса Иосифа и сына его Иисуса. Тем самым, мы принимаем, что роль Отца Иисуса Святого Иосифа должна быть принята Церковью, как краеугольный камень веры Христовой. Кто, как не он хранил и лелеял своего сына, наставлял его, взрастил и подарил ему дорогу к нам? Кто? Кто, как не Святой Иосиф заслуживает большего, чем вы ему дали спустя много веков? Кто хранил матерь его и защищал ее? Я спросил, но не нуждаюсь в вашем ответе, ибо в нем нуждаетесь вы, если хотите, чтобы все было так, как было. Люди ведь ничего не заметят, если вы выйдете и скажите им, что Церковь дарит верующим Истину, к которой они теперь готовы. Готовы сегодня, как не были готовы вчера. Просто вам открылась истина! Именно вам и никому другому. По-моему, это приятно, такое говорить, не правда ли? Вы должны сделать это, ибо Наследник Иосифа жив и завтра об этом узнает мир. И без вашей поддержки мир, может быть повергнут в сомнение об истинной цели двух тысяч лет существования Церкви. Я все сказал. И я счастлив, что именно мне выпало сказать вам об этом, и я не жалею ни об одном из сказанных слов.
Сидящим напротив Крестителя показалось, что изменилось выражение его глаз. Сидящим напротив Иисуса показалось, что он вздохнул с облегчением. Сидящим по обе стороны зала показалось, что сказанные слова сказаны не были, что это просто Рим вернулся на две тысячи лет назад и льется кровь и Константин сидит с Петром за столом. Льется вино рекой, и танцуют обнаженные наложницы, и рабы безучастно смотрят на веселящихся патрициев, уставшие от ежедневных оргий, когда вряд ли что может уже возбудить. Когда смешались вино, кровь, пот и соки жизни в
Петр слушает Константина и понимает его замысел. И молча, в углах зала и по его стенам скользят тени египетских жрецов, убедивших Константина в правильности политического выбора. И слушает Петр, назвавшийся камнем по воле Иисуса.
Симон! Бедный Симон! Как прекрасна доля рыбака – пусть даже его ожидает смерть в бушующем море: у него всегда есть выбор. Можно переждать бурю и остаться на берегу. Можно лечь на дно лодки и держаться за нее крепко-крепко: может статься, что выбросит на берег. У рыбака есть все, что надо для счастливой жизни - нет только одного – нет шанса стать царем. Но, ведь и слава Господу? Нет. Все не так. Когда сети приносят не рыбу, а что-то другое. Когда рыбак встречает на берегу за стаканом вина кого-то. Когда, сидящая глубоко внутри у каждого человека, отвратительная, но такая заманчивая и приятная мысль о своем превосходстве над другими получает свой шанс на жизнь – тогда наступает время танца прекрасных дев в глазах, и застучит по-другому сердце, и уши услышат звуки сладких слов и лживых песен. Такое время наступило для тебя, Симон, и ты стал Петром по воле того, кто испытывал тебя. Ты все понял не так. Или?
Петр слушает Константина. Заманчивые слова! Святая Вера и Святой Престол. И пусть не было этого. И пусть не Константин говорил Петру эти слова! Но, ведь кто-то говорил? Кто говорил? Чей голос он слышал в ушах своих? И он поверил. И человек захотел стать святым, но разве это та дорога? Разве Господь хотел, чтобы ты забыл о своей жизни, дарованной им, и пошел на смерть во имя того, кто назвал тебя камнем? Бедный Симон…
Надо было что-то говорить, и кардинал ди Корсо посмотрел на Великого Магистра Ложи, которую он предал.
– Ты святотатствуешь. Пусть так. Ты или слишком глуп, или слишком самонадеян. Ты пришел сюда, чтобы оскорбить нас и Господа нашего Иисуса Христа. Ты угрожаешь нам и это не ново. Не ты первый делаешь это. Что ты ждешь от нас?
– Видишь, мой дорогой брат, ты говоришь не о том Господе. Две тысячи лет не пошли на пользу церкви. Я сделал то, что должен был сделать – вам решать, что делать с этим дальше. Мое сердце успокоилось, и я могу уйти. – Дайс Ледуайен повернулся и пошел к выходу. Дверь перед ним открылась и молодой монах, почтительно склонив голову, пропустил его. Тринадцать человек молчали и не смотрели друг на друга. Через несколько минут двенадцать из них как по команде повернули головы к кардиналу ди Корсо, и он ответил на их взгляд тем, что встал.
Не первый год он возглавляет Малый Конклав. Не первый год он видит эти взгляды и понимает мысли двенадцати избранных кардиналов. Не первый год он ждал того, что только что случилось. Пусть говорят они – настало время отнестись серьезно к тому, что всегда было рядом, и от чего Церковь пыталась отвернуться две тысячи лет.
А кардиналы думали только об одном: «Кто ты, кардинал ди Корсо? Ты первый среди нас, или ты тринадцатый Апостол? Тот, кто предал Иисуса и имя кому – Иуда? Или тот, кто спас Его».
Гл. 27
Итак, я все-таки сел. Глупо стоять, когда на твоих глазах сидят и собираются выпить.
– Люсьен, Вы слышали, что я Вам сказал? – Голос из преисподней. В смысле, снизу, и как раз в том момент, когда я садился.
– Нет. Я был далеко. Общался с предком.
– И как? – Молчавший рыцарь поставил на стол пустой стакан с когда-то прекрасной «Кровавой Мэри».
– Нормально. Говорит, что вы оба психи, и пора заканчивать концерт. Он боится, что второе отделение будет скучнее первого.