Герои, почитание героев и героическое в истории
Шрифт:
Выборы
В Согласии с этим наш Приор собирает нас в Капитул. Мы заклинаем его, перед Господом, поступать справедливо, и он назначает, не по нашему выбору, но все-таки с нашего согласия, Двенадцать Монахов, довольно подходящих. В их числе находятся: Гуго, Третий Приор, Брат Дионисий, почтенный муж, Вальтер Врач, Самсон Подризничий и другие уважаемые мужи, – хотя Вильгельм Ризничий с красным носом также между ними. Они должны отправиться прямо в Вальтхэм и там выбрать Аббата, как могут и умеют. Монахи несут обет повиновения. Они не должны говорить слишком громко, под страхом кандалов, темницы и хлеба и воды; но и монахи хотели бы знать, кому им придется повиноваться. У Общины Сент-Эдмундсбери нет общественных собраний, баллотировочного ящика, вообще открытых выборов. Но тем не менее различными неопределенными приемами, щупаньем пульса мы стараемся
Но вот возникает вопрос; увы, совершенно предварительный вопрос: дозволит ли нам Dominus Rex35 выбирать свободно? Надо надеяться! Хорошо! Если так, то мы уговариваемся выбрать кого-нибудь из нашего собственного Монастыря. А иначе, если Dominus Rex захочет навязать нам чужого, мы решаем затягивать, Приор со своими Двенадцатью будет затягивать. Мы можем приносить жалобы, ходатайствовать, возражать. Мы можем принести жалобу даже Папе, но надеемся, что это не окажется необходимым. Но здесь является еще другой вопрос, поднятый Братом Самсоном: «Что, если сами Тринадцать не будут в состоянии прийти к соглашению?» Брат Самсон Подризничий, как замечают, чаще всех других готов с каким-нибудь вопросом, с каким-нибудь указанием, содержащим мудрую мысль. Хотя он и слуга слуг и говорит мало, слова его все говорят, все заключают в себе смысл. Кажется, что более всего благодаря его свету мы и пробираемся среди этой великой тьмы.
Что, если сами Тринадцать не будут в состоянии прийти к соглашению? Говори, Самсон, и посоветуй. «Нельзя ли, – предлагает Самсон, – выбрать нам Шестерых из наших самых почтенных старцев, род избирательного совета, выбрать их здесь же и теперь? Мы потребуем от них, чтобы они, «положа руку на Евангелие и возведя очи на Sacrosancta»36, дали нам клятвенное обещание, что они будут поступать добросовестно. И пусть они тайно и как бы перед Господом согласятся на Трех, которых они признают достойнейшими; пусть они напишут имена их на Бумаге и передадут ее, запечатанной, немедленно же Тринадцати. Одного из этих Трех Тринадцать, если будет дозволено, и назначат. Если же это не будет дозволено, т. е. если Dominus Rex принудит нас затягивать, то Бумага будет принесена назад нераспечатанной. Она будет сожжена перед всеми, так чтобы никто не испытал неприятностей за свою тайну».
Так советует Самсон, так мы и поступаем; весьма мудро, как в этом, так и других положениях дела. Наш избирательный совет, с очами, возведенными на Sacrosancta, немедленно был избран и немедленно принес клятвенное обещание, а мы, воспев Пятый Псалом, «Verba mea», —
Услышь, Господи, слова мои,
Уразумей помышления мои! —
удаляемся с пением и оставляем Шестерых в Капитуле за их делом. Через малое время они возвещают, что дело их окончено. Они, возведя очи на Sacrosancta, умоляя Господа уразуметь и засвидетельствовать помышления их. Они утвердились мыслию на Трех Именах и написали их на этой Запечатанной Бумаге. Пусть Самсон Подризничий, общий слуга отправляющихся, хранит ее. На другой день утром наш Приор и его Двенадцать будут готовы отправиться в путь.
Так вот, значит, какой у них в Сент-Эдмундсбери баллотировочный ящик, или избирательная веялка. Ум, устремленный к Трисвятому, призыв к Богу Вышних засвидетельствовать помышления их. Без сравнения наилучшая и, собственно, даже единственно хорошая избирательная веялка, – если только у людей есть души. Но правда, совершенно ничего не стоящая и даже отвратительная и ядовитая, если у людей нет душ. Но увы, без души какая вообще веялка может быть полезна при человеческих выборах? Мы не можем двигаться вперед без души, мы увязаем, – печальное зрелище! И сама соль не спасет нас!
Согласно этому, на другой день, утром, наши Тринадцать отправляются. Или, скорее, наш Приор и Одиннадцать, ибо Самсон, как общий слуга отправляющихся, должен еще остаться, чтобы привести кое-какие дела в порядок. Наконец и он пускается в путь и, «неся запечатанную Бумагу в кожаной сумке, надетой на шею, и с полами сутаны, закинутыми на руку», – что указывало на тяжелые и большие труды его, – бодро шагает вперед. Вперед через Степь, на которой еще нет ни Ньюмаркета, ни конских скачек. Через Флимскую и Чертову плотину, которая уже более не служит границей и защитным валом для Мерсийских Восточных Англов. Не останавливаясь, все к Вальтхэму и к тамошнему Дворцу епископа Винчестерского, ибо в нем теперь находится Его Величество. Брат Самсон, как хранитель кошелька, должен платить по счетам везде, где только таковые оказываются. «Задержки многочисленны», и путешествие вовсе не из самых
Но в то время как Судьба, таким образом, чревата и мучится родами, какие сплетни в уединении Монастыря, болтовня, мечтательные мечтания! Тайну Трех знают только наши старцы избиратели. Какого-нибудь Аббата, чтобы управлять нами, мы получим. Но какого Аббата, о, какого? Одному Монаху среди ночного бодрствования открыто в видении, что мы получим Аббата из нашей собственной среды и не будет нужды затягивать. Ему явился пророк, одетый весь в белое, и сказал: «У вас будет один из ваших, и он будет свирепствовать между вами, как волк». Правда? – тогда кто же из наших? Тогда видит сон другой Монах: он хорошо видел, кто именно. Некто выше на целую голову и шире в плечах, чем два остальных, одетый в стихарь и шерстяной плащ и с видом человека, готового в бой. Мудрый Издатель лучше не назовет этого высокого Некто в настоящем положении дела! Достаточно, что видение верно. Сам св. Эдмунд, бледный и страшный, казалось, восстал из своей Раки босыми ногами и внятно сказал: «Он покроет мои ноги», – каковая часть видения также оказывается справедливой. Таковы догадки, видения; смутные испытания ближайшего будущего. Даже суконщики, старухи, весь городской народ говорит об этом, «и не один раз в Сент-Эдмундсбери сообщают: вот Этот выбран; и затем: вот Этот и вон Тот». Кто знает?
Но вот теперь уже, наверное, в Уолтэме, «во второе Воскресение Четыредесятницы», что по объяснению Драйасдеста37 означает 22 февраля 1182 года, было видно, как Тринадцать Сент-Эдмундсберийских Монахов подходят наконец в процессии к Винчестерскому Замку и в каком-то высоком Приемном Покое и Государственной Зале получают доступ к Генриху II, во всей его славе. Что за зала, – нисколько не воображаемая, но действительно и бесспорно, хотя для нас до последней степени туманная, погрузившаяся в глубокую даль Ночи! Винчестерский Замок исчез с лица земли, подобно Сну протекшей Ночи. Сам Драйасдест не может показать ни одного камня от него. Здание и люди, королевские и епископские, лорды и слуги, где они? Да там, говорю я, за Семью Веками. Хотя и погрузившиеся так далеко в ночь, они все-таки там существуют. Посмотри сквозь завесы древней ночи, и ты увидишь. Там виден сам король Генрих: живой, благородно смотрящий муж, с поседевшей бородой, в блестящем неопределенном одеянии; окруженный графами, епископами, сановниками в таковых же. Зала обширна, и рядом с ней прежде всего алтарь, – ибо к ней примыкает капелла с алтарем. Но что за золоченые сиденья, резные столы, мягкие ковры, что за ткани на стенах, как ярко горят толстые поленья! Увы, и среди всего этого – Человеческая Жизнь. И не она ли есть величайшее чудо, какие бы ткани и одежды ни покрывали ее?
Dominus Rex, приняв благосклонно наших Тринадцать с их почтительными поклонами и милостиво объявив, что он будет стараться поступать во славу Божию и на благо Церкви, повелевает, – «через епископа Винчестерского и Джеффри, Канцлера, присутствующего здесь подлинного Сына Генриха и Прекрасной Розамунды, – повелевает, «чтобы они, помянутые Тринадцать, удалились теперь и назначили Трех из своего собственного Монастыря». За этим дело не стало; ибо Три уже висели готовые на шее Самсона, в его кожаной сумке. Сломав печать, мы находим имена, – что подумаете вы об этом, вы, высшие сановники, ты, нерадивый Приор, ты, Вильгельм Ризничий с красным бутылочным носом? – имена в следующем порядке: Самсона Подризничего, Рожера, злосчастного Келаря, и Гуго, Третьего Приора.
Высшие сановники, все здесь пропущенные, «становятся вдруг очень красны в лице», но не могут ничего сказать. Но здесь есть одно, несомненно, любопытное обстоятельство и вопрос: как Гуго, Третий Приор, бывший в составе избирательного совета, ухитрился назвать самого себя как одного из Трех? Обстоятельство любопытное и которое Гуго, Третий Приор, никогда не мог вполне разъяснить, насколько я знаю! – Тем не менее мы возвращаемся и докладываем Королю наши Три имени, изменив только порядок и поставив Самсона последним, как низшего из всех. Король, по прочтении наших Трех, спрашивает нас: «Кто они такие? Родились ли они в моих владениях? Совершенно мне неизвестны! Вы должны назвать еще троих». На это Вильгельм Ризничий говорит: «Наш Приор должен быть назван, так как он уже наш глава». А Приор отвечает: «Вильгельм Ризничий – достойный муж», – несмотря на весь его красный нос. Долг платежом красен. Почтенный Дионисий также назван; никто по совести своей не может сказать: нет. Итак, в нашем Списке теперь уже Шестеро. «Хорошо! – сказал Король. – Скоро же они это обделали! Deus est cum eis»38. Монахи снова удаляются, а Его Величество со своими Pares и Episcopi, Лордами, или Law-wards, и Блюстителями Душ обдумывает, коротенько, все дело в своем королевском уме. Монахи молча ждут в передней комнате.