Герои, почитание героев и героическое в истории
Шрифт:
С помощью Биллей о реформе, Биллей против Хлебного закона и тысячи других биллей и способов мы потребуем от наших Правителей с горячностью и впервые не без успеха, чтобы они перестали быть шарлатанами. В противном случае – удалились; никоим образом не пускали в ход шарлатанства и пошлости для управления нами; не проявляли по отношению к нам ханжества, ни в словах, ни в поступках, – лучше, если они этого не будут делать! Ибо мы теперь узнаем шарлатанов, если мы их увидим; ханжество, если мы его услышим, будет ужасно для нас! Мы скажем, вместе с бедным Французом у решетки Конвента, хотя в более мудрых выражениях, чем он, и «на время» не «часа», но всей жизни: «Je demande l’arrestation des coquins et des laches» («Заключение под стражу мошенников и трусов»). О, мы знаем, как это трудно, как много пройдет времени,
Мы будем, всеми удобоисполнимыми способами, словом и молчанием, действиями и отказом от действий, энергично требовать этого заключения под стражу, – и мало-помалу мы его непременно достигнем. Непременно: ибо свет распространяется; все человеческие души, как бы они ни были отуманены, любят свет. Свет, однажды возожженный, распространяется, пока все не сделается светозарным, пока крик: «Заключите под стражу ваших мошенников и трусов» – не воспрянет повелительно из миллиона сердец, и не прозвучит, и не воцарится от моря и до моря. Да и скольких из них не могли бы мы «заключить под стражу» собственными руками, даже теперь мы сами. Вот хотя бы ты не потакай им! Отвратись от их полированной роскоши, хваленых софизмов, змеиных любезностей, ханжества их слов и поступков, отвратись со священным ужасом, с «Apage Santanas»18, – Бобус и Компания, и все люди постепенно к нам присоединятся. Мы требуем заключения под стражу мошенников и трусов и начинаем с того, что уводим собственные наши несчастные «я» из их общества. Другой реформы нельзя себе и представить. Ты и я, мой друг, мы можем, каждый из нас среди самого холопского мира, сделать по одному нехолопу, герою, если мы этого захотим; это будет два героя для начала. Смелее! Ведь и это в конце будет уже целый мир героев или по крайней мере то, что мы, лишь Двое, можем сделать для его возникновения.
Да, друзья: герои-короли и целый мир, не лишенный геройства, – вот где находится та пристань и та счастливая гавань, к которой, через все эти бушующие моря, Французскую Революцию, чартизм, Манчестерские восстания19, сокрушающие сердца в эти тяжелые дни, – ведут нас Высшие Силы. Вообще же да будут благословенны Высшие Силы, сколь они ни суровы! К этой гавани стремимся мы, о друзья! Пусть каждый истинный человек, по мере своих способностей, мужественно, непрестанно, с тысячами ухищрений, будет стремиться туда, туда! Туда или же в Бездны Океана, как это совершенно ясно для меня, мы непременно и придем.
Да, правда; это – не ответ на вопрос Сфинкса. По крайней мере – не ответ, на который надеялась отчаявшаяся публика, когда обратилась к Врачебной Управе! Полное изменение всего строя жизни, изменение всего организма и условий существования с самых его основ; создание нового тела с воскресшей душой, – не без судорожных мук родов, ибо всякое рождение и возрождение подразумевает роды! Это – прискорбное сведение для отчаявшейся рассуждающей Публики, надеявшейся получить какие-нибудь Моррисоновы пилюли, какую-нибудь Сент-Джоновскую едкую микстуру или, может быть, маленькое оттягивающее средство на спину! Мы приготовились расстаться с нашим Хлебным законом и с различными Законами и Незаконами; но это, что это такое?
Издатель не забыл также, как обстоит дело с разными зловещими Кассандрами во время Троянских Осад. Надвигающаяся гибель обыкновенно не предотвращается словами предостережения. Наставница-судьба имеет другие методы в запасе, иначе эти слова всегда оказывались бы бессильными. Но тем не менее они должны быть произнесены, если они действительно зародились в душе человека. Слова жестоки, докучливы. Но насколько жесточе и докучливее события, которые они предызображают. Та или другая человеческая душа, может быть, прислушается к словам, – кто знает, сколько человеческих душ, – и благодаря этому докучливые события, если и не будут совершенно отклонены и предупреждены, то, во всяком случае, будут сделаны менее жестокими. Намерение Издателя настоящей книги представляется ему полным надежды.
Ибо пусть нам предстоят тяжкие труды, лежат обширные моря и кипящие пучины, – разве ничего не значит, если при этом, среди вечного неба, для нас еще раз откроется
Там пребывает великий Ахилл, его же мы знали!
Там пребывают и будут пребывать все Герои; туда, о, вы все, люди героического духа! Раз Небесная Путеводная Звезда ясна перед нашими глазами, то как верно будет стоять каждый верный человек у своего дела на судне! Как противостанет он, с неумирающей надеждой, всем опасностям, как он все их победит! И если нос корабля повернут в этом направлении, то разве уже не все, так сказать, в порядке? Тяжкое, губительное бедствие превратилось в благородное, мужественное усилие, с определенною целью перед нашим взором. «Давящий Кошмар уже не давит нас больше, ибо мы уже выбиваемся из-под него. Кошмар уже исчез».
Конечно, если бы Издатель настоящей книги мог научить людей, как узнавать Мудрость, Героизм, когда они их видят, так чтобы они могли почитать только их и преданно подчиняться их руководству, – да, тогда он был бы живым выражением всех Издателей, Учителей, Пророков, которые теперь учат и пророчествуют; он был бы Аполлоном-Моррисоном, Трисмегистом20 и действенной Кассандрой. Но пусть ни один Ответственный Издатель не надеется на это. Надо ожидать, что современные законы об авторском праве, размеры полистной платы и иные соображения спасут его от этой опасности. Пусть ни один Издатель не надеется на это; нет! Пусть все Издатели стремятся к этому, и даже только к этому! Нельзя понять, в чем будет смысл издательства и писательства, если он не будет даже в этом.
Словом, Издателю настоящей книги показалось возможным, что в этих перепутанных кипах бумаги, которые ему теперь поручены, может заключаться для той или другой человеческой души хоть какой-нибудь брезжащийся свет; поэтому он и решается издать их. Он постарается выбрать две или три темы из старых Книг, новых Писаний и многих Размышлений не вчерашнего только дня. С помощью Прошлого он постарается, кружным путем, осветить Настоящее и Будущее. Прошлое есть темный несомненный факт. Будущее также есть факт, только еще более темный, – более того, собственно, оно есть тот же самый факт, только в новой одежде и новом развитии. Ибо Настоящее заключает в себе и все Прошлое, и все Будущее подобно тому, как Древо жизни Иггдрасиль, широко раскинувшееся, многошумное, имеет свои корни глубоко внизу, в Царстве мертвых, среди древнейшего мертвого праха людей, а своими ветвями вечно простирается превыше звезд. И во все времена, и во всех местах оно есть одно и то же Древо жизни!
II Старинный монах
Монах Самсон
У себя дома, у подножия холма, в нашем Монастыре21, мы совсем особенный народ, трудно постигаемый в век Аркрайта и Хлебных законов, в век одних только Прядилен и Джо Мантона!
В нас еще нет Методизма22, и мы много говорим о мирских делах. Методизма нет; наша религия еще не есть ужасное, беспокойное Сомнение; еще в меньшей степени она – гораздо более ужасное, безмятежное Ханжество. Но она великая, достигающая неба Бесспорность, охватывающая, проникающая всю Жизнь в ее целом. Как бы мы ни были несовершенны, тем не менее мы, с нашими литаниями, бритыми Макушками, обетами бедности, – непрестанно и неоспоримо свидетельствуем каждому сердцу, что эта Земная Жизнь, ее богатства, владения, удачи и неудачи, – вовсе не реальность, как она есть изнутри, но тень реальностей вечных, бесконечных. Этот Временный мир, как воздушный образ, ужасно символичный, дрожит и переливается в великом, неподвижном зеркале Вечности, и маленькая человеческая Жизнь имеет Обязанности, которые велики, которые единственно велики и простираются вверх, к Небу, и вниз, к Аду. Вот это-то мы и свидетельствуем нашими бедными литаниями и боремся, чтобы свидетельствовать.