Герои, почитание героев и героическое в истории

Карлейль Томас

Столько сотен тысяч сидят в Работных домах, а другие сотни тысяч не добились даже и Работных домов! И в самой цветущей Шотландии, Глазго или Эдинбурге, их темных переулках, скрытых от всего, кроме ока Божия, и изредка Благотворительности, служительницы Божией. В них встречаются картины горя, нужды и отчаяния, такие, каких, надо надеяться, Солнце еще никогда не видало, даже в самых варварских странах, в которых только живут люди. Компетентные свидетели, среди них достойный и человеколюбивый доктор Элисон, который знает, о чем говорит, в чьих милосердых руках благородное Врачебное Искусство сделалось еще раз истинно священным, сообщают нам эти факты. Факты эти не нынешнего года и не прошлого года. Они не имеют отношения к нашему теперешнему состоянию торгового застоя, а лишь к общему нашему состоянию. Шотландия больна не острыми лихорадочными пароксизмами, а хронической гангреной. «Закон о бедных»,

любой и каждый «Закон о бедных», должно заметить, есть только временная мера, успокаивающее средство, а не лекарство. Богатые и Бедные, раз одни голые факты условий их существования пришли в столкновение, не могут долго существовать вместе на основании только «Закона о бедных». Это в высшей степени верно, – и тем не менее человеческие существа не могут же быть брошены на смерть! И Шотландия также, пока не найдется чего-нибудь лучшего, должна иметь свой «Закон о бедных», если Шотландия не осуждена быть притчей во языцех.

О, сколь многое здесь утрачивается! Утрачиваются высокие и трижды высокие народные доблести; крестьянский Стоицизм, Героизм; достойные, мужественные обычаи, сама душа Народного величия, вернуть которую не хватит всей руды Потоси², в сравнении с которой вся руда Потоси и все, что можно было бы на нее купить, – пыль и прах!

Зачем останавливаться на этой стороне дела? Она слишком бесспорна, ни в ком уже более не вызывает сомнения. Спуститесь где хотите в низшие классы, Городе или Деревне, каким угодно путем, через «Сведения о Фабричном производстве», сведения «о Земледелии», «Поступление Платежей», «Комитет Рудокопов», или же просто открыв глаза и вглядевшись, – везде обнаружится одно и то же скорбное явление. Вы должны будете признать, что работающая часть этого богатого Английского Народа опустилась или быстро опускается до состояния, которому, если принять во внимание все его стороны, буквально никогда еще не было подобного.

В Стокпортском Суде, – и это также не связано с теперешним состоянием торговли, ибо относится к более раннему времени, – Мать и Отец были обвинены в отравлении трех своих детей, с целью вытянуть с «похоронной кассы» по каких-то 3 фунта и 8 шиллингов, причитавшихся за каждого ребенка. Они были признаны виновными, – и официальные власти, как потихоньку говорят, намекают, что этот случай, возможно, не единственный, может быть, лучше не углубляться в эту область. Это происходит осенью 1841 года; само преступление относится к предыдущему году или времени года. «Грубые дикари, одичалые Ирландцы!» – ворчит праздный читатель Газет, едва ли останавливаясь на этом событии. А между тем это – событие, достойное того, чтобы на нем остановиться, ибо падение, дикость и одичалое Ирландство никогда еще не были так легко допускаемы. Это совершили в Британской стране Отец и Мать, человеческие существа с белой кожей, исповедующие Христианскую религию! Они своим Ирландством, нуждою и дикостью были доведены до того, что смогли совершить это! Такие примеры – как высокие горные вершины, возвышающиеся у всех на виду, но под ними лежит целая горная область и равнина, еще невидимые. Эти люди, Мать и Отец, сказали друг другу: что нам делать, чтобы избежать голодной смерти? Мы глубоко погрязли здесь, в нашем темном подвале; а помощь далека.

Да, суровые события происходят в Башне Голода Уголино³! Любимец, маленький Гаддо, падает мертвый на колени своего Отца! Стокпортские Мать и Отец думают и намекают друг другу: «Наш бедный маленький голодный Том, который плачет целые дни, прося пищи, который будет видеть в этом мире одно только дурное и ничего хорошего, – что, если бы он раз навсегда избавился от горя, он умрет, но зато остальные из нас, может быть, останутся живы!» Такая мысль зародилась, такой намек был сделан, и наконец это было исполнено. И теперь, когда Том убит и все истрачено и съедено, кто должен отправиться, бедный маленький голодный Джек или бедный маленький голодный Билл? – Каково совещание о способах и средствах!

Об умирающих с голоду, осажденных городах, времени окончательного разрушения осужденного древнего Иерусалима, павшего под ударами Божьего гнева, было предсказано и возвещено: «Руки мягкосердных женщин варили детей своих»⁴. Суровое Еврейское воображение не могло создать более мрачной бездны ужаса; это была крайняя степень падения караемого Богом человека. А мы здесь, в современной Англии, изобилующей богатством всякого рода, не осаждаемые ничем, кроме как разве невидимыми Чарами, неужели мы дошли до этого? – Как происходят такие вещи, почему они происходят, почему они должны происходить?..

Хозяин-работник так же заколдован в настоящее время, как и его Работник, посаженный в Работный дом,

и взывает, доселе тщетно, о весьма простом роде «Свободы». Свободе «купить там, где окажется всего дешевле, и продать там, где окажется всего дороже». С гинеями, звенящими в каждом кармане, он не был ни на йоту богаче. Но теперь, когда сами гинеи грозят исчезнуть, он чувствует, что он действительно беден. Бедный Хозяин-работник! А Хозяин-неработник, разве он не в еще более роковом положении? Он стоит среди своих охотничьих парков с испуганным взором – и не без причины! Он приневоливает своих арендаторов по пятидесяти фунтов стерлингов, приневоливает, соблазняет, уговаривает; «он распоряжается своею собственностью, как ему угодно». Его уста полны громкого вздора и доводов для доказательства великих достоинств его Хлебного закона⁵, а в его сердце – самые мрачные предчувствия, отчаянное полусознание, что его великолепный Хлебный закон незащитим, его громкие доводы в его защиту такого рода могут буквально заставить людей онеметь.

Для кого же в таком случае это богатство Англии есть действительно богатство? Кто тот, кому оно приносит благословение? Кого оно делает счастливее, мудрее, прекраснее, во всех отношениях лучше? Кто вполне овладел им, так, чтобы заставить его работать и служить себе, подобно верному слуге, а не неверному лжеслуге; оказывать какие-нибудь действительные услуги? Пока еще никто. У нас больше богатых, чем когда-нибудь было у какого-нибудь Народа. У нас меньше от них пользы, чем когда-нибудь было у какого-нибудь Народа. Наша успешно развивающаяся промышленность до сих пор безуспешна: странный успех, если мы на этом только и остановимся! Среди полнокровного изобилия народ погибает. Среди золотых стен и полных житниц никто не чувствует себя безопасным или удовлетворенным. Работники, Хозяева-работники, Неработники – все пришли к мертвой точке: стоят неподвижно и не могут идти далее. Роковой паралич распространяется внутрь, начиная с конечностей, с Сент-Ивских Работных домов, с Стокпортских подвалов, по всем членам, как бы по направлению к самому сердцу. Так что же, неужели мы действительно заколдованы, прокляты каким-нибудь богом?

Мидас⁶ жаждал золота и оскорбил Олимпийских богов. Он получил золото так, что все, к чему он ни прикасался, делалось золотом, – но ему с его длинными ушами было немногим от того лучше. Мидас неверно оценил звуки небесной музыки. Мидас оскорбил Аполлона и богов; боги дали ему то, чего он хотел, и вдобавок пару длинных ушей, которые были хорошей к тому придачей. Сколько истины в этих старинных Баснях!

Моррисоновы пилюли

«Что же надо делать, что хотите вы, чтобы мы делали?» – спросит кто-нибудь, с выражением нетерпения, почти упрека. И затем, если вы назовете какую-нибудь вещь, какие-нибудь две вещи, двадцать вещей, которые могли бы быть сделаны, он отвернется прочь, с сатирической усмешкой. «Так это ваше лекарство?» Состояние ума, выражаемое таким вопросом и таким ответом, достойно того, чтобы над ним размыслить.

По-видимому, эти вопрошающие философы принимают за доказанное, что существует какая-то «вещь», или пригоршня «вещей», которая могла бы быть сделана. Какой-нибудь Парламентский Акт, «целительная мера» или что-нибудь подобное, что могло бы быть принято, чем общественная болезнь была бы вполне поражена, побеждена, прекращена. Так что, с вашей «целительной мерой» в кармане, вы могли бы спокойно торжествовать и впредь уже ничем не тревожиться. «Ты называешь нам зло, – восклицают такие лица, испытывая праведное огорчение, – и не говоришь, как оно может быть излечено!»

Как оно может быть излечено? Братья, я крайне сожалею, но у меня нет Моррисоновых пилюль⁷ для излечения болезней Общества. Было бы бесконечно удобнее, если бы у нас были Моррисоновы пилюли, Парламентский Акт или целительная мера, которые люди могли бы проглотить раз навсегда и потом продолжать уже идти по старому пути очищенными от всяких бед и зол! К несчастью, у нас нет ничего такого; к несчастью, сами Небеса не держат ничего такого в своей богатой фармакопее. Нельзя предпринять никакой такой «вещи», которая бы вас исцелила. Должно произойти коренное и всеобщее изменение вашего обихода и строя жизни, самый мучительный разрыв между вами и вашими химерами, роскошью и ложью, чрезвычайно тягостное, почти «невозможное» возвращение к природе, ее правде и целостности. Для того чтобы внутренние источники жизни могли, подобно вечным Источникам света, снова засиять и очистить ваше надутое, опухшее, постыдное существование, близкое в его теперешнем виде к бесславной смерти! Или смерть, или все это должно произойти. Посудите сами, могут ли при таком диагнозе быть найдены какие-нибудь Моррисоновы пилюли?