Герои, почитание героев и героическое в истории

Карлейль Томас

Все это, засвидетельствованное или нет, сохраненное в памяти всех людей или забытое всеми людьми, остается подлинным фактом даже в век Аркрайта и Джо Мантона! Но литании оказались устарелыми; оброки, натуральные повинности и все взаимные человеческие обязанности окончательно превратились в одну большую обязанность наличного платежа. Долг человека по отношению к человеку сводится к вручению ему некоторого количества металлических монет или условленной денежной платы и затем к выставлению его за дверь. Долг человека по отношению к Богу становится ханжеством, сомнением, туманной пустотой, «удовольствием от добродетели» и т. п.

Единственной вещью, которой человек бесконечно боится (действительным Адом для человека), оказывается только то, что он «не наживает денег и не идет вперед», – нельзя высчитать, какое изменение проникло в таком случае повсюду в человеческие дела. В какой мере человеческие дела совершают теперь свое круговращение, полные не здоровой живой крови, а, так сказать, отвратительных

купоросных банкирских чернил. Как все стало едко, разрушительно, как все угрожает разложением, а громадная, шумная Жизнь Общества теперь гальванична, оседлана Дьяволом, слишком по-настоящему одержима Дьяволом! Ибо, коротко говоря, Маммона вовсе не бог, а дьявол, и даже весьма презренный дьявол. Следуйте доверчиво за Дьяволом, и вы можете быть совершенно уверены, что попадете к Дьяволу, ибо куда иначе можете вы попасть? – В таких обстоятельствах люди оглядываются назад с некоторого рода грустной признательностью даже на бедные ограниченные фигуры Монахов с их бедными литаниями и размышляют вместе с Беном Джонсоном, что душа необходима, некоторая степень души, хотя бы для того, чтобы сберечь расходы на соль!

Впрочем, надо признаться, что мы, монахи Сент-Эдмундсбери, – только ограниченный род созданий и потому ведем, по-видимому, несколько скучную жизнь. Много времени уходит на праздные сплетни, потому что, по правде сказать, по окончании нашего пения у нас нет другого дела. В большинстве случаев, впрочем, пустые сплетни и умеренное злословие; плод праздности, а не желчности. Мы скучные, пошлые люди. Большинство из нас поверхностные люди, которым молитва и переваривание пищи достаточны для жизни. Мы должны принимать в наш Монастырь всех странников и содержать их даром. Такие-то и такие-то разряды их попадают, согласно правилу, к Владыке Аббату и на его личные доходы; такие-то и такие-то к нам и к нашему бедному Келарю, как он ни стеснен. Даже сами евреи посылают сюда в военное время своих жен и детей, в нашу Pitanceria²³, где они и пребывают безопасными, на соответствующих скудных пайках, из-за осторожности.

Нам представляются самые удобные случаи, чтобы собирать новости. Некоторые из нас имеют склонность к чтению книг, размышлению, безмолвию; по временам мы даже пишем книги. Некоторые из нас могут проповедовать на англо-саксонском языке, на нормано-французском и даже на монашеской латыни; другие не могут ни на одном языке или наречии, будучи глупыми.

Когда нечего говорить о чем-нибудь другом, то сколько сплетен друг о друге! Это – постоянное занятие! Сейчас же какая-нибудь голова в капюшоне наклоняется к уху другой и шепчет – «tacenda»²⁴. Вильгельм Ризничий, например, что там совершается у него по ночам, наверху, в его Ризнице? Попойки, увы! У нас есть tempora minutionis, определенные сроки для кровопускания, когда мы все вместе пускаем себе кровь, и после того происходит общий свободный разговор, синедрион гвалта. Несмотря на наш обет бедности, мы, по правилу, можем копить в пределах «двух шиллингов», но это должно быть отдаваемо нашим нуждающимся родственникам или как милостыня. Бедные Монахи! Так-то вот один Кентерберийский Монах имел привычку «вытряхивать из рукава» пять шиллингов в руку своей матери, когда она приходила повидаться с ним, во время божественных служб, каждые два месяца. Однажды, вытряхивая потихоньку деньги, как раз в то время, как он прощался, он вытряхнул их не ей в руку, а на пол, и кто-то другой подобрал их. Бедный Монах, узнав это, в течение нескольких дней был по этому поводу в совершенном отчаянии, пока наконец Ланфранк, благородный Архиепископ, выпытав от него его тайну, великодушно не дал ему семь шиллингов и не сказал: «Ну, перестань!»

Один молчаливый по природе монах выделяется среди этих болтунов: его имя Самсон. Это он ответил Джоселину: «Сын мой, пуганая ворона куста боится». Его зовут: Норфолкский Ссорщик. Ибо, в самом деле, имея привычки строгие и молчаливые, он не всеобщий любимец; у него не раз бывали неприятности. Читатель благоволит заметить этого Монаха. Он – представительный мужчина сорока семи лет, стройный, держится всегда прямо, как колонна; с густыми бровями, глазами, которые смотрят на вас поистине необычно. Лицо у него крупное, важное, «с очень выдающимся носом». Голова у него почти лысая; остатки его каштановых волос и его большая рыжая борода начали подергиваться сединой. Таков Брат Самсон, человек, на которого стоит посмотреть.

Он из Норфолка, как указывает его прозвище; из Тоттингтона в Норфолке, как мы предполагаем; сын бедных родителей. Он рассказал мне, Джоселину, потому что я очень его любил, – что раз, на девятом году, он видел тревожный сон, – как, по правде сказать, мы все здесь немного склонны видеть сны. Маленькому Самсону, когда он неудобно лежал на своей койке в Тоттингтоне, приснилось, что он видит Врага рода человеческого собственной персоной, когда он только что опустился перед каким-то большим зданием, с распростертыми крыльями, как у летучей мыши. Он протягивал свои отвратительные лапы с когтями, чтобы схватить его, маленького Самсона, и улететь с ним, вследствие чего маленький сновидец отчаянно вскрикнул, призывая на помощь св. Эдмунда,

вскрикнул и опять вскрикнул, и св. Эдмунд явился в образе почтенного небесного мужа. А в действительности явилась мать маленького бедного Самсона, разбуженная его криком, и Дьявол, и Сон – оба исчезли, ничего не получив. Наутро мать его, обсудив такой ужасный сон, подумала, что было бы хорошо взять его к Раке самого св. Эдмунда и там с ним помолиться. «Посмотри, матушка, – сказал маленький Самсон при виде Ворот Аббатства, – посмотри, матушка, вот здание, которое я видел во сне!» Его бедная мать посвятила его св. Эдмунду, оставила его там с молитвами и слезами: что лучше могла бы она сделать? Объяснение этого сна, говорил обыкновенно Брат Самсон, таково: «Диавол с распростертыми крыльями, как у летучей мыши, изображал наслаждения мира сего, которые готовы были схватить меня и улететь со мною, если бы св. Эдмунд не обнял меня своими руками, т. е. если бы он не сделал меня своим монахом». Брат Самсон и сделался монахом, и до настоящего дня он там, где его оставила его мать. Он ученый человек, с благочестивым, серьезным настроением. Он учился в Париже. Он учил в здешних Городских Школах и делал многое другое. Он может проповедовать на трех языках и, подобно Доктору Каюсу²⁵, в свое время «понес потери». Серьезный, твердо стоящий человек; сильно любимый некоторыми, но не всеми любимый. Его ясные глаза пронизывают вас почти неприятным образом!

Аббат Гуго, как мы сказали, имел с ним немало хлопот. Аббат Гуго продержал его раз в темнице, чтобы научить его, что значит власть и как ворона должна на будущее время бояться куста. Ибо Брат Самсон, во время Антипап, был послан в Рим по делу и, хотя и возвратившись с успехом, однако опоздал; дело тем временем совсем расстроилось! Так как поездки в Рим у нас, Англичан, до сих пор еще часты, то, может быть, читателю не будет неприятно смотреть, как путешествовали туда в эти отдаленные времена. У нас, к счастью, есть об этом, в кратком виде, подлинный рассказ. Сквозь ясные глаза и память Брата Самсона можно прямо взглянуть в самое сердце этого XII века и найти его довольно любопытным. Настоящий Папа, Отец, или всемирный Председатель Христианства, еще не обратившийся в Химеру, восседал там, подумайте только об этом! Брат Самсон пришел в Рим, как к истинному Источнику Света в этом дольнем мире, а мы теперь!.. – Но послушаем Брата Самсона относительно его способа путешествия!

«Ты знаешь, сколько беспокойства у меня было из-за Вульпитской церкви; как я был послан в Рим во время Раскола между Папой Александром и Октавианом и прошел по Италии в ту пору, когда хватали всякое духовное лицо, имевшее письма к Отцу нашему Папе Александру. Некоторых сажали в темницу, а некоторых и вешали; а других, с отрезанным носом и губами, отсылали к Отцу нашему Папе, на стыд и позор ему. Я же между тем, представившись Шотландцем, надев Шотландскую одежду и приняв их ухватки, шел себе, – и когда кто-нибудь надо мной смеялся, то я замахивался на него моей палкой наподобие того оружия, которое называется у них гавелок, бормоча угрозы по обычаю Шотландцев. Я делал все, чтобы скрыть себя и свое поручение и достигнуть безопаснее Рима под видом Шотландца.

Получив наконец Письмо от Отца нашего Папы, согласное с моими желаниями, я направился обратно домой. На пути моем я должен был пройти через некий укрепленный город, и вот местные солдаты окружили меня и схватили, говоря: «Этот бродяга, который прикидывается Шотландцем, – или шпион, или несет письма от Лжепапы Александра». И пока они осматривали на мне каждую складку, лоскут, мои туфли, штаны и даже старые башмаки, которые я нес за плечами по обычаю Шотландцев, – я засунул руку в кожаный мешок. В нем лежало Письмо Отца нашего Папы вместе с маленькой кружкой для питья, и, по милости Господа Бога и св. Эдмунда, я вынул то и другое вместе, и кружку, и письмо, так что, подняв кверху руку, я держал письмо спрятанным между кружкой и ладонью; они увидали кружку, но письма они не увидали. И таким образом, с помощью Божьей, я ускользнул от них. Все деньги, которые со мною были, они отобрали у меня; и поэтому я должен был просить под окнами подаяния и ничего на себя не тратить, пока не пришел назад в Англию. Но когда я услышал, что Вульпитская церковь уже отдана Джеффри Риделю, душа моя была поражена печалью, потому что я трудился напрасно. И поэтому, когда я пришел домой, я сел тайно под Ракой св. Эдмунда, боясь, как бы Владыка Аббат не схватил меня и не посадил в темницу, хотя я и не сделал ничего дурного. И не было ни одного монаха, который бы осмелился заговорить со мной, и ни одного мирянина, который бы осмелился принести мне пищу кроме как украдкой».

Такой-то отдых и такой привет нашел брат Самсон своим изношенным подошвам и мужественному сердцу! Он сидит молча, перебирая множество мыслей, у подножия Раки св. Эдмунда. Есть ли у него иной друг, иное прибежище в целом Мире, кроме как св. Эдмунд? Владыка Аббат, услышав о нем, послал приставленного на то брата, чтобы свести его в темницу и «надеть на него там кандалы». Другой бедный послушник принес ему украдкой кружку вина и уговаривал его «утешиться в Господе». Самсон не произносит жалоб, повинуется в молчании. «Владыка Аббат, обсудив все, сослал меня в Акру²⁶, где я и должен был пробыть долгое время».