Герои, почитание героев и героическое в истории

Карлейль Томас

Через малое время они получают дальнейшее повеление прибавить еще троих, но не из своего собственного Монастыря; из других Монастырей, «для славы моего королевства», здесь, – что здесь делать? Мы будем затягивать, если понадобится! Мы называем, однако, с этой целью трех: Приора от св. Файта, одного доброго Монаха от св. Неота, одного доброго Монаха от св. Олбана. Все мужи добрые; все они с тех пор были сделаны аббатами и сановниками. Теперь в нашем Списке Девять. Каковы будут дальше мысли Dominus Rex? Dominus Rex, милостиво поблагодарив, высылает сказать, что мы теперь должны вычеркнуть троих. Трое чужих немедленно вычеркнуты. Вильгельм Ризничий прибавляет, что он отказывается по собственному побуждению, – прикосновение благодати и почтение

перед Sacrosancta даже в Вильгельме! Затем Король повелевает нам вычеркнуть еще пару; затем – еще одного. Отходят Гуго, Третий Приор, Рожер Келарь и почтенный Монах Дионисий; и теперь в нашем Списке остаются только двое – Самсон Подризничий и Приор.

Который из этих двух? Это было трудно сказать – Монахам, которые за разговоры могут быть закованы в кандалы и брошены в тюрьму! Мы смиренно просим, чтобы Епископ Винчестерский и Джеффри, Канцлер, снова вошли и помогли нам решить. «Кого хотите вы?» – спрашивает Епископ. Почтенный Дионисий произнес речь, «восхваляя достоинства Приора и Самсона; но постоянно, в каждый уголок своей речи вставлял Самсона». «Вижу! – сказал Епископ. – Вы хотите дать нам понять, что ваш Приор немного нерадив, что вы хотите иметь Аббатом того, кого вы называете Самсоном». «Каждый из них хорош! – сказал почтенный Дионисий, почти дрожа. – Но нам хотелось бы иметь лучшего, если Богу угодно». «Которого из двух хотите вы?» – спрашивает настойчиво Епископ. «Самсона!» – ответил Дионисий. «Самсона!» – повторили все те из остальных, кто еще смел говорить или повторять что-нибудь; и, в согласии с этим, о Самсоне доложено Королю. Его Величество, размыслив об этом одно мгновение, повелевает, чтобы Самсон был введен вместе с остальными Двенадцатью.

Его Королевское Величество, глядя на нас несколько сурово, говорит тогда: «Вы представляете мне Самсона; я его не знаю. Если бы это был ваш Приор, которого я знаю, я бы его утвердил. Но тем не менее я сделаю, как вы желаете. Но берегитесь! Клянусь истинными очами Господа, – если вы плохо распорядились, я вам покажу!» После этого Самсон выступает вперед и целует ноги Короля; но затем он быстро поднимается во весь рост, быстро обращается к Алтарю и начинает, вместе с остальными Двенадцатью, чистым тенором, Псалом Пятидесятый, «Miserere mei Deus»:

Помилуй меня, Боже,

По великой милости Твоей.

Его голос тверд, его походка тверда, голова высоко поднята, в лице его – никакой перемены. «Клянусь очами Господа, – сказал Король, – этот, я уверен, хорошо будет управлять Аббатством». Клянусь той же клятвой (ответственность за которую на Вашем Величестве), и я также совершенно того же мнения! Вот уже сколько времени я не встречал более подходящего для чего бы то ни было человека, чем этот новый Аббат Самсон. Многая лета ему, и да будет милость Господня над ним, как над Аббатом!

Таким образом, наконец Монахи Сент-Эдмундсбери, без особого баллотировочного ящика или иных хороших веялок, сумели исполнить наиболее важное общественное действие, которое только может совершить собрание людей, а именно: отсеять себе человека, который бы ими управлял. И поистине, нельзя себе и представить, чтобы с помощью какой бы то ни было веялки они могли сделать это лучше. О, благие Небеса! В каждом Народе и в каждой Общине есть способнейший, мудрейший, мужественный, лучший. Если бы мы могли разыскать его и сделать его Королем над нами, то все было бы в самой сущности своей хорошо, – это было бы наилучшее, что только Бог и Природа могут дозволить нам совершить! Но с помощью какого искусства открыть его? Не научат ли нас Небеса в своей благости такому искусству? Ибо потребность наша в нем велика!

Баллотировочные ящики, Билли о реформе, веялки – все это хорошо или не так хорошо. Но увы, братья, как может все это, говорю я, не быть несоответственным, неудачным, печальным для взора? Если все души людские

затуманены для божественного, высокого и страшного размышления о человеческом достоинстве и правде, – то мы никогда, никакими Бирмингемскими машинами, не откроем Истинного и Достойного. Написано: «Если мы сами холопы, для нас не будет существовать героев». Мы не узнаем героя, даже когда увидим его. Мы примем шарлатана за героя и будем громко кричать ему, с помощью всяческих баллотировочных ящиков и всяких устройств: «Это Ты! Будь королем над нами!»

Что же из этого следует? Ищите только обманчивую Внешность, деньги с раззолоченными каретами, «славу» с газетными статьями, и какое имя она там еще ни носит, – вы и найдете только обманчивую Внешность. Божественная Действительность будет всегда далека от вас. Шарлатан будет вашим законным, неизбежным Королем. Никакой земной механизм не способен устранить Шарлатана. Вы будете прирожденными рабами Шарлатана и будете страдать под его властью, пока сердца ваши не будут готовы разорваться. И никакая Французская Революция или Манчестерское Восстание, частные или всеобщие вулканические пожары и извержения, сколь бы много их ни было, не могут сделать ничего более, как только «изменить вид вашего Шарлатана». Суть же его останется на все времена.

«А как долго, о Пророк?» – скажут иные, с довольно меланхоличной усмешкой. – Горе вам, вы не пророки! Так долго, пока не случится следующее. Пока великое бедствие, – если только это не произойдет от более мягких причин, – не переведет вас из Внешности в Искренность. Пока вы не поймете, что или есть в мире Божественное, или же вы – необъяснимое безумие; что есть Бог, точно так же, как есть Маммона, Дьявол, Гений Сластолюбия, лицемерный Дилетантизм, Пустое Хвастовство! Рассчитайте же сами, как долго это будет, несчастные братья мои!

Аббат Самсон

Итак, колокола Сент-Эдмундсбери гудят все и каждый, а в церкви и в капелле играют органы. Монастырь и Город и вся восточная сторона Суффолка в великом торжестве. Рыцари, шерифы, прядильщики, ткачи, все население мужское и женское, молодое и старое, даже свободные крестьяне с толстощекими ребятишками, – все высыпало наружу, чтобы праздновать и видеть прибытие Владыки Аббата! И затем происходит «разувание» Владыки Аббата при Вратах и торжественное подведение его к Главному Алтарю и Раке, «при внезапном молчании всех колоколов и органов», пока мы стоим коленопреклоненные, в глубокой молитве. Затем новый звон всех колоколов и звук всех органов и громкий «Te Deum»³⁹ из гортаней всех присутствующих; и речи подводившего шерифа, и братское лобзание. Все завершается народными играми и обедом внутри ограды более чем на тысячу человек.

Таким образом, тот же самый Самсон снова возвращается к нам, но вот при каких обстоятельствах он на этот раз нами приветствуется. Он, который ушел с полами сутаны, закинутыми на руку, величаво возвращается назад верхом на коне; внезапно он сделался одним из сановников мира. Вдумчивые читатели признают, что здесь было испытание для человека. Вчера нищий бедняк, которому было дозволено иметь не более двух шиллингов деньгами, не имел настолько власти, чтобы погнать впереди себя собаку, – этот человек видит себя сегодня Dominus Abbas⁴⁰, украшенным митрой Пэром Парламента, Лордом замков, ферм, поместий и обширных земель; человеком, под «властью которого находится Пятьдесят Рыцарей» и множество людей, вполне от него зависимых и немедленно ему повинующихся. Перемена, большая, чем Наполеонова, – так она внезапна! Как если бы один из поденщиков Чандоса⁴¹, проснувшись как-нибудь утром, открыл, что он за ночь сделался Герцогом. Пусть Самсон вглядится в это своими ясными светящимися глазами и разберется здесь, если может. Мы будем теперь измерять его новой меркой, значительно более строгой, чем прежняя⁴²…