Герои, почитание героев и героическое в истории
Шрифт:
Труд? Количество исполненного и забытого труда, который безмолвно покоится под моими ногами в этом мире, сопровождает и помогает мне, поддерживает меня и охраняет мою жизнь, где бы я ни шел, стоял, что бы я ни думал, делал, дает повод к большим размышлениям! Не достаточно ли его, во всяком случае, чтобы повергнуть для мудрого человека вещь, называемую «Слава», в полное безмолвие? Для глупцов и неразмышляющих людей она есть и всегда будет очень шумлива, эта «Слава», и громко толкует о своих «бессмертных» и т. д.; но если вы размыслите, что она такое? Аббат Самсон не был «ничто» оттого, что никто о нем ничего не говорил. Или ты думаешь, что достопочтенный сэр Джабеш Уиндбег67 может быть сделан «чем-нибудь» с помощью Парламентского Большинства и Руководящих Статей? Ее «бессмертные»! Едва ли на двести лет назад Слава может вообще отчетливо помнить; да и здесь она только бормочет и лепечет. Она принимается вспоминать какого-нибудь Шекспира и т. п. и болтает
Или спроси ее, что удерживает она в своей голове при помощи каких бы то ни было средств или мнемонических уловок, включая сюда апофеозы и человеческие жертвы, относительно Водана, даже Моисея или иных, им подобных? Она впадает в сомнение даже относительно того, что они были: духи ли или люди из плоти и крови, боги, обманщики. Она начинает по временам опасаться, что это были просто символы, отвлеченные идеи; может быть, даже нечто несуществующее и буквы Алфавита! Она – самая шутливая, нечленораздельно болтающая, свистящая, кричащая, нелепая, немузыкальная из всех птиц летающих! Ей, думаю я, не нужно никакой «трубы». Ей достаточно собственного громадного гусиного горла длиной в несколько градусов небесной широты. Ее «крылья» сделались в наши дни гораздо быстрее, чем когда-либо. Но ее гусиное горло кажется от этого только шире, громче, нелепее, чем когда-либо. Она – нечто преходящее, ничтожное: гусиная богиня. Если бы она не была преходящею, – что сталось бы с нами! Чрезвычайно удобно, что она забывает всех нас; всех, даже самих Воданов; и мало-помалу начинает наконец считать нас чем-то, вероятно, несуществующим, буквами Алфавита.
Да, благородный Аббат Самсон также подчиняется забвению; принимает его не в тягость, а в утешение; считает тихою пристанью от болезненной суеты, волнений, глупости, которые в часы ночного бдения много и часто заставляли вздыхать его сильное сердце. Ваши сладчайшие голоса, образующие один огромный гусиный голос, о Бобус и компания, – как могут они быть руководством для какого-нибудь Сына Адама? Когда вы и подобные вам замолчите, тогда «маленькие тихие голоса» будут лучше говорить ему, а в них-то и заключается руководство.
Мой друг, всякая речь и всякая молва недолговечна, безумна, неистинна. Лишь подлинный труд, который ты добросовестно исполняешь, лишь он – вечен, как Сам Всемогущий Основатель и Зодчий Мира. Крепко держись этого, – и пусть себе Слава и все остальное болтают сколько угодно.
III Современный работник
Призраки
Но говорят, у нас нет более веры: мы не верим в святого Эдмунда, не видим «на краю небосклона» его образа угрожающего или подкрепляющего! Безусловные Законы Бога, подтверждаемые вечным Небом и вечным Адом, сделались системами Нравственной Философии, подтверждаемыми ловкими расчетами Прибыли и Убытка, бессильными соображениями об Удовольствии от Добродетели и Нравственно-Возвышенного70…
Для нас нет более Бога! Законы Бога сделались Принципом наибольшего счастья, Парламентскими приемами. Небо простирается над нами только как Астрономический Хронометр, как цель для Гершелевых телескопов, чтобы стрелять по науке, сентиментальностям. Говоря нашим языком и языком старого Джонсона, человек потерял свою душу и теперь после соответствующего промежутка времени начинает чувствовать потребность в ней! Здесь-то и есть самое настоящее место болезни, центр всемирной, общественной Гангрены, угрожающей всему современному ужасной смертью. Для того, кто об этом размышляет, здесь ствол с его корнями и корневищем, обширными, как мир, ветвями анчарного дерева и проклятыми ядовитыми выделениями, под которыми мир лежит, корчась в атрофии и агонии. Вы касаетесь самого фокуса всего нашего болезненного расстройства, ужасного учения о болезнях, когда прикасаетесь к этому. Нет веры, нет Бога; человек потерял свою душу и тщетно ищет противогнилостной соли. Тщетно: в убийствах Королей, проведении Биллей о реформе, Французских Революциях, Манчестерских Восстаниях не найти лекарства. Отвратительная проказа слоновости, облегченная на один час, в следующий час вновь появляется с новой силой и в еще более отчаянной форме.
Ибо на самом деле это не есть подлинная реальность мира. Мир сделан не так, а иначе! – Поистине всякое Общество, отправляющееся от этой гипотезы не-Бога, должно прийти к странным результатам. Неискренности, каждая из которых сопровождается своим Бедствием и Наказанием. Призраки и Обманы, десятилетние Дебаты о Хлебном законе, бродящие по Земле средь бела дня, все это не может не быть в таком случае чрезмерным! Если Вселенная внутренне есть «Может быть» и даже, весьма вероятно, лишь один «бесконечный Обман», то почему нас в состоянии удивить какой-нибудь меньший Обман? Все это соответствует порядку Природы, и Призраки, которые мчатся со страшным шумом вдоль наших улиц, от начала до конца нашего существования никого не удивляют. Зачарованные Сент-Ивские Работные дома и Джо-Мантоновские Аристократии, гигантский Работающий Маммонизм, почти задушенный в силках Праздного Дилетантизма, кажущегося гигантским, – все это, со всеми своими разветвлениями, тысячами тысяч видов и образов, – зрелище, привычное для нас.
Религия Папства, говорят, необыкновенно процветает за последние годы и является религией, имеющей вид наиболее жизненный, какой только можно встретить в настоящее время. «Elle a trois cents ans dans le ventre, – высчитывает г-н Жоффруа. – Vest pourquoi je la respecte»71. – Старый Папа Римский, находя слишком трудным стоять на коленях все время, пока его возят по улицам, чтобы благословлять народ в день Corpus Christi72, жалуется на ревматизм. Вследствие этого его Кардиналы совещаются. Они устраивают для него, после некоторых опытов, одетую фигуру из железа и дерева, набитую шерстью или проваренным волосом, и устанавливают ее в коленопреклоненной позе. Набитую фигуру, вернее, часть фигуры! К этой набитой части он, расположившись удобно на более низком сиденье, присоединяет, с помощью одежд и драпировок, свою голову и распростертые руки. Набитая часть, в своих одеждах, преклоняет колена; Папа смотрит и держит руки простертыми. Таким образом, оба совместно благословляют население Рима в день Corpus Christi настолько хорошо, насколько только возможно.
Я размышлял об этом Папе-амфибии, с частью тела из железа и шерсти, с головою и руками из плоти, и попытался составить его гороскоп. Я считаю его самым замечательным Первосвященником, который когда-либо затемнял Божий свет или отражался в человеческой сетчатке несколько последних тысячелетий. И даже с тех пор как Хаос впервые потрясся и, как говорят Арабы, «чихнул», когда его пронзил первый луч солнечного света, какой более странный продукт произвели совместными трудами Природа и Искусство? Вот Верховный Священник, который думает, что Бог есть. Что ж, во имя Бога думает он, что Бог есть, и полагает, что все почитание Бога есть театральная фантасмагория восковых свечей, органной музыки, Григорианского пения, чтения во время служб, пурпурных монсеньоров, артистически распростертых частей тела из шерсти и железа, дабы простецы были спасены от худшего?
О, читатель! Я не говорю, кто избранники Велиара. Этот бедный Папа-амфибия тоже дает подаяние Бедным и скрыто хранит в себе больше доброго, чем сам сознает. Его бедные Иезуиты были во время последней холеры в Италии, вместе с несколькими Немецкими Докторами, единственными существами, которых низкий страх не свел с ума. Они безбоязненно спускались во все трущобы и притоны безумия; бодрствовали у изголовья умирающих, принося помощь, совет и надежду. Они светили, как яркие неподвижные звезды, когда все остальное скрылось в хаотическую ночь. Честь им и слава! Этот бедный Папа, – кто знает, сколько хорошего в нем скрыто? В Эпоху, вообще слишком склонную к забвению, он хранит, хотя и очень печальное, призрачное воспоминание о самом Высоком, Благословенном, что когда-либо существовало и что, соответственно в новых формах, вновь будет отчасти существовать. Не есть ли он как бы вечная мертвая голова со скрещенными костями73, возрождающаяся на могиле Всемирного Героизма – на могиле Христианства? Такие Благородные приобретения, купленные кровью лучших людей мира, не должны быть утрачены. Мы не можем допустить, чтобы их утратили, несмотря ни на какие смуты. Для всех нас настанет день, для немногих из нас он уже настал, когда ни один смертный, чье сердце тоскует по «Божественному Смирению» или по иным «Высшим формам Мужества», не будет искать их в мертвых головах. Он найдет их вокруг себя, здесь и там, в прекрасных живых головах.
Сверх того, в этом бедном Папе и в его Сценической Теории Почитания видна откровенность, которую я готов даже уважать. Не частью, а всем сердцем приступает он к своему почитанию с помощью театральных машин, как будто в природе теперь нет и никогда уже опять не будет другого способа почитания. Он готов спросить вас: кого другого? Под этим моим Григорианским Пением и под великолепной Фантасмагорией, освещаемой восковыми свечами, находится предусмотрительно скрытая от вас Бездна Черного Сомнения, Скептицизма, даже Якобинского Санкюлотизма, – Оркус74, который не имеет дна. Подумайте об этом. «Пруд Гроби покрыть блинами», – как похвалялся это сделать Трактирщик, у которого остановилась Джини Дине75! Бездна Скептицизма, Атеизма, Якобинизма, – посмотрите, она покрыта, она спрятана от вашего отчаяния сценическими приспособлениями, обдуманно устроенными. Эта набитая часть моей фигуры спасает не только меня от ревматизма, но также и вас от многих других «измов»! В этом вашем Жизненном Странствовании неизвестно куда вас сопровождает прекрасный марш Скваллачи и Григорианское пение, а пустая Ночь Оркуса тщательно от вас скрыта!