Герои, почитание героев и героическое в истории

Карлейль Томас

Если бы я был Консервативной Партией в Англии (вот еще другой смелый оборот речи), я бы и за сто тысяч фунтов не позволил этим Хлебным законам ни единого часа продолжать свое существование! Потоси и Голконда⁸⁷, соединенные вместе, не могли бы купить моего согласия на них. Сочли ли вы, какие запасы горького негодования собирают они против вас в каждом справедливом Английском сердце? Знаете ли вы, какие вопросы, касающиеся не только Цен на хлеб и Подвижного тарифа, заставляют они ставить перед собой каждого размышляющего Англичанина? Вопросы неразрешимые или по крайней мере до сих пор не разрешенные. Более глубокие, чем какие до сих пор исследовал какой бы то ни было из наших Логических лотов. Вопросы чрезвычайно глубокие, которые нам лучше было бы не ставить даже и в мыслях! Вы принуждаете нас думать о них, начинать высказывать их. Высказывание их началось, и где, думаете вы, оно кончится? Если два миллиона людей-братьев сидят в Работных домах и пять миллионов, как было нагло заявлено, «наслаждаются

картофелем», есть много, что должно быть начато, хотя бы оно и кончилось где и как может.

Демократия

Если Высочества и Величества не обращают на это внимания, то, предвижу я, это само обратит на себя внимание! Время легкомыслия, неискренности, праздной болтовни и всякого рода лицедейства – прошло; настоящее время серьезно, важно. Старые, давно уже обсуждаемые вопросы, еще не разрешенные логическими рассуждениями и парламентскими законами, быстро разрешаются фактами, созерцать которые довольно жутко! И самый великий из вопросов, вопрос о Труде и Плате, который, если бы мы внимали голосу Неба, должен был бы быть поставлен поколения два или более тому назад, – не может быть отсрочен далее без того, чтобы мы не услышали голоса Земли. «Труд» действительно должен быть несколько, как говорится, «организован», – Богу известно, с какими трудностями. В настоящее время необходимо, чтобы все должное и заработанное выплачивалось человеком человеку несколько лучше. Будут ли Парламенты об этом говорить или молчать, – требовать этого от другого человека есть его вечное право, которое нельзя отнять у него без наказания и, в конце концов, даже без наказания смертью. Сколь многое должно у нас немедленно окончиться; сколь многое должно у нас немедленно начаться, пока еще есть время!

Поистине странны результаты, к которым привело нас в наши дни это предоставление всего «Платежа», быстрое закрытие Храма Бога и постепенное открытие настежь Храма Маммоны с Laissez faire и «Всякий сам за себя»! У нас есть Высшие, говорящие классы, которые «говорят» поистине так, как ранее не говорил еще ни один человек. Иссохшая пустота, безбожная низость и бесплодность их Речи могли бы сами по себе показать, какого рода Делание и практическое Управление скрываются за ней. Ибо Речь есть тот газообразный элемент, из которого сгущаются и получают образ большинство видов Практики и Деятельности, особенно все виды моральной Деятельности; какова одна, таковы будут и другие. Спускаясь затем до Немых Классов в Стокпортских подвалах и в Бастилиях по Закону о бедных, не должны ли мы признать, что и они также до сих пор беспримерны в Истории Адамова Потомства?

Жизнь никогда не была для людей Майским праздником. Во все времена участь немых миллионов, рожденных для труда, была обезображена многочисленными страданиями, несправедливостями, тяжелым бременем, отвратимым или неотвратимым; вовсе не игра, а тяжелый труд, который заставляет болеть мускулы и сердца. Люди – и не только рабы, villani, bordarii, sochemanni, но даже и герцоги, графы, короли – часто изнемогали под тяжестью жизни и говорили, в поте лица своего и души своей: смотрите, это не игра, это – суровая действительность, и спины наши уже не могут более выносить ее! Кто не знает, какие происходили иногда избиения и терзания; подавляющая, долго длящаяся, невыносимая совершалась несправедливость, пока сердце наконец не восставало в безумии и не говорило: «Eu Sachsen, nimith euer sachses! – Саксонцы! Хватайтесь же за ножи!»⁸⁸. О, вы, Саксонцы! Уже стало необходимым «заключить кое-кого под стражу», «заключить под стражу кое-каких Холопов и Трусов!» – страницы Драйасдеста полны таких подробностей.

И все-таки я позволяю себе думать, что никогда, с самого возникновения Общества, участь этих немых миллионов работников не была до того невыносима, как в дни, проходящие ныне перед нами. Не смерть, даже не голодная смерть делает человека несчастным. Много людей умерло; все люди должны умереть, – последний уход каждого из нас совершается на Огненной Колеснице Страдания. Но жить несчастным неизвестно почему, тяжко трудиться и ничего не получать; быть одиноким, без друзей, с разбитым сердцем, опутанным всеобщим холодным Laissez faire – это значит медленно умирать в течение всей жизни, в оковах глухой, мертвой, Бесконечной Несправедливости, как бы в проклятом железном чреве Фаларисова быка! Вот что является невыносимым и всегда будет невыносимо для всех людей, которых создал Господь. Удивляться ли нам Французским Революциям, Чартизму, Трехдневным восстаниям⁸⁹? Наше время, если мы внимательно обсудим его, совершенно беспримерно.

Никогда раньше не слышал я об Ирландской Вдове, вынужденной «доказывать свое родство смертью от тифа и заражением семнадцати человек», – чтобы говорить столь неопровержимым образом: «Вы видите! Я была ваша сестра!» Родственные отношения часто забывались, но никогда, вплоть до появления этих новейших евангелий Маммоны и Патронташа, не видел я, чтобы они отрицались столь определенно. Если о них не помнил какой-нибудь благочестивый Лорд или Law-ward, – то всегда находилась какая-нибудь благочестивая Леди (они называли ее Half-dig – Благодетельница, да будет благословенно ее прекрасное сердце!) с нежным материнским голосом и рукой, чтобы помнить о них. Всегда находился какой-нибудь благочестивый, мудрый Elder, то, что мы называем теперь Prester, Presbyter, или Priest, – Священник, чтобы напоминать об этом всем людям во имя Господа, который все создал.

Я думаю, что даже в Черной Дагомее не было это никогда забыто до пределов тифа. Мунго Парк беспомощно упал под деревом, среди Негритянской деревни, чтобы умереть, – ужасное Белое существо в глазах всех. Но у бедной Черной Женщины и ее дочери, которые в ужасе стояли над ним, все земное достояние и скопленный капитал которых заключался в одной маленькой тыквенной бутылке риса, – было сердце богаче, чем Laissez faire. Они, с царственной щедростью, сварили для него свой рис; пели ему всю ночь, усердно прядя на прялках своих хлопчатые нитки, пока он спал. «Пожалеем несчастного белого человека; у него нет матери, чтобы принести ему молока; нет сестры, чтобы смолоть ему зерна!» Бедная Благородная Черная Женщина! И ты также – Леди, разве и тебя не создал также Бог! Разве и в тебе не было также чего-то Божественного!

Гурт, прирожденный раб Седрика Саксонского⁹⁰, возбуждает большое сострадание у Драйасдеста и других. Гурт, с медным ожерельем на шее, пасущий Седриковых свиней на лесных полянах, – не есть то, что я называю образцом человеческого счастья. Но Гурт, с небесным шатром над головой, свежим воздухом, зеленой листвой и тенью вокруг себя и уверенностью, по крайней мере в ужине и в общем помещении, когда он придет домой, – Гурт кажется мне счастливым в сравнении со многими современными нам жителями Ланкашира и Бекингемшира, которые, однако, не рождены ничьими рабами! Гуртово медное ожерелье не натирало ему шеи. Седрик был достойным господином. Свиньи были Седриковы; но и Гурт также получал от них свою долю. Гурт имел невыразимое удовлетворение чувствовать себя неразрывно связанным, хотя бы посредством грубого медного ожерелья, со своими смертными братьями на этой Земле. Он имел высших себя, низших, равных. – Гурт теперь давно уже «освобожден»; он обладает тем, что называется «Свободой». Свобода, как меня уверяют, есть нечто божественное. Свобода, если она делается «Свободой умереть с голода», – не очень-то божественна⁹¹!..

Сознательное отвращение и нетерпимость к Сумасбродству, к Низости, Глупости, Трусости и ко всему этому сорту вещей глубоко живет в некоторых людях. Еще глубже в других живет бессознательное отвращение и нетерпимость, причем благодетельные Высшие Силы наделяют их теми мужественными стремлениями, энергией, тем так называемым эгоизмом, которые им соответствуют. Таковы все Победители, Римляне, Норманны, Русские, Индо-Англичане; Основатели того, что мы называем Аристократиями. И разве, по правде, они не имеют наиболее «божественного права» основывать их, будучи сами истинно по-гречески Достойнейшими, Лучшими и вообще побеждая смутную толпу худших или по крайней мере очевидно дурных? Я думаю, что их божественное право, которое обсуждалось и было признано в наивысшем, известном мне Судилище, законно! Класс людей, против которых часто ужасно вопит Драйасдест, в нем тем не менее благодетельная Природа часто нуждалась и будет – увы! – опять нуждаться. Если сквозь стократ жалкий скептицизм, тривиализм и конституционную паутину Драйасдеста ты бросишь взгляд на Вильгельма Завоевателя, Танкреда д’Отвилля и т. п., – разве ты не увидишь ясно некоторых грубых очертаний истинного, Богом поставленного Короля? Его призвал на престол не Поборник Англии, запрятанный в цинк, а вся Природа и Вселенная! Совершенно необходимо, чтобы он взошел на него. Природа не желает, чтобы ее бедные Саксонские дети погибали от столбняка, ожирения и других болезней. Поэтому она приглашает сурового Правителя и целый ряд Правителей, – сама Природа приглашает сурового, но благодетельного, постоянного Домашнего Врача и заботится для него даже о соответствующем вознаграждении! Драйасдест жалобно разглагольствует о Гируорде и Болотистых графствах. Судьба графа Вальтефа, Йоркшир и Север, обращенные в пепел⁹², – все это, несомненно, достойно оплакивания.

Но даже Драйасдест сообщает мне один факт: «И ребенок мог бы пронести, в царствование Вильгельма, из конца в конец Англии кошелек с золотом». Мой ученый друг, это – факт, который перевешивает тысячу других! Сбрось твою конституционную, сентиментальную и другую паутину, посмотри глаза в глаза, если у тебя есть еще глаза, этому громадному, тяжеловесному Вильгельму Незаконнорожденному! Ты увидишь человека самой огненной проницательности, твердого львиного сердца, в которого боги вложили, так сказать, в рамке из дуба и железа, душу «гениального человека»! Ты принимаешь это за ничто! Я принимаю это за нечто громадное! Бешенства было достаточно у этого Вильгельма Завоевателя, достаточно бешенства в нужных случаях, – и тем не менее главным элементом в нем, как и во всех подобных людях, был не пылающий огонь, а ясный освещающий свет. Огонь и Свет перемешиваются странным образом; и в конечном счете я нахожу даже, что они – различные формы помянутой, в высокой степени божественной «элементарной субстанции» в нашем мире; и это стоит отметить в наши дни. Существенным элементом этого Завоевателя было прежде всего ясное, как солнце, различение того, что действительно есть «нечто» в Божьем мире. Это, в конце концов, означает немалый запас «Справедливости» и «Добродетелей». Соответствие тому, что Творец признал благом для творения, ведь это, полагаю я, есть именно Справедливость и еще кое-какие Добродетели!