Герои, почитание героев и героическое в истории

Карлейль Томас

Да, поистине немного людей, которые почитают с помощью вертящихся Калмыцких Калабашей, делают это наполовину против того, что делается столь полным, откровенным и действенным образом! Друри-Лейн⁷⁶, говорят, – и это много значит, – охотно поучился бы у него, как одевать своих актеров, как располагать свет и тени. Он – величайший актер, который получает в настоящее время в этом мире жалованье. Бедный Папа! И я к тому же слышал, что он быстро идет к банкротству и что через измеримый ряд лет (гораздо меньший, чем «триста») у него не будет и полушки, чтобы сварить себе похлебку! Его старая ревматическая спина тогда отдохнет, а сам он и его театральные способности навеки крепко уснут в Хаосе.

Увы, зачем же ходить в Рим за Призраками, странствующими по улицам? Призраки, духи справляют в этот полуночный час свой юбилей, и кричат, и бормочут, и, пожалуй, надо скорее спросить, какая возвышенная реальность еще бодрствует где-нибудь? Аристократия стала

Аристократией-Призраком, неспособной более делать свое дело и ни малейшим образом не сознающей, что у нее есть какое-нибудь дело, которое еще надо делать. Она не способна – и совершенно не заботится об этом – делать свое дело. Она заботится только о том, чтобы требовать плату за исполнение своего дела, – более того, требовать все более высокую и очевидно незаслуженную плату, и Хлебных законов, и увеличения ренты, ибо старый размер платы, по ее словам, уже более не соответствует ее потребностям! Гигант, так называемая «Машинократия», действительный гигант, хотя пока еще слепой и лишь наполовину проснувшийся, борется борьбой гидры и корчится в страшном кошмаре, «словно он должен быть задушен в силках Аристократии-Призрака», которая, как мы сказали, все еще воображает, что она – тоже гигант. Он борется как бы в кошмаре, пока не будет разбужен. Он задыхается и напрягается, так сказать, на тысячи ладов, истинно мучительным образом, через все фибры нашего Английского Существования, в настоящие часы и годы! Неужели наше бедное Английское Существование вполне превратилось в Кошмар, полный одних только Призраков?

Поборник Англии, запрятанный в железо или цинк, въезжает в Вестминстер-Холл, «будучи посажен на седло лишь с небольшой помощью», и спрашивает там, есть ли в четырех странах света, под сводом Небесным, какой-нибудь человек или демон, который осмелится сомневаться в правах этого Короля? Ни один человек под сводом Небес не дает ему ясного ответа, – который, собственно, некоторые люди могли бы дать. Разве этот Поборник не знает о мире, что он есть огромный Обман и бездонная Пустота, покрытая поверху ярким холстом и другими остроумными тканями? Оставим его в покое, и пусть он себе спрашивает всех людей и демонов.

Его мы предоставили его судьбе; но нашли ли мы кого другого? От этой высочайшей вершины вещей вниз сквозь все слои и широты встретили ли мы сколько-нибудь вполне пробужденных Реальностей? Увы, напротив, целые полчища и целые поселения Привидений, не Божьих Истин, но Дьявольских Лжей, вплоть до самого нижнего слоя, который лежит теперь заколдованный под этой навалившейся на него тяжестью неправд в Сент-Ивских Работных домах, столь обширный и столь беспомощный⁷⁷!..

Мне этот всеоглушающий звук Надувательства, несчастной Лжи, ставшей необходимой, Неверия Сердца, попавшего в заколдованные Работные дома, представляется совершенно подобным звуку Трубы в день Страшного суда! И я говорю себе по-старинному: «Надо всем этим не написано благословение Бога. Надо всем этим написано Его проклятие!» Или, может быть, Вселенная только химера, так сказать, совершенно испорченные часы, мертвые, как медь, которыми Мастер, если только был когда-нибудь какой-нибудь Мастер, давно уже перестал заниматься? – Моему другу Зауэртейгу этот несчастный семифутовый Шляпник⁷⁸, как вершина Английского Надувательства, казался чрезвычайно замечательным.

Увы, то, что мы, здешние уроженцы, так мало его замечаем; смотрим на него как на вещь саму собою понятную, – в этом главная тяжесть нашего несчастного положения⁷⁹…

Законы Природы, должен я повторить, вечны: ее тихий, спокойный голос, говорящий из глубины нашего сердца, не должен быть, под страхом ужасных кар, оставляем без внимания. Ни один человек не может отклоняться от истины без вреда для себя; ни один миллион людей; ни Двадцать семь Миллионов людей. Покажите мне Народ, ставший где бы то ни было на этот путь, так что все полагают, признают, считают его дозволенным себе и другим, – и я покажу вам Народ, идущий с общего согласия широким путем. Широким путем, сколько бы ни было у него Английских Банков, Бумагопрядилен и Герцогских Дворцов. Не к счастливым Елисейским полям придет этот Народ; вечным победным венцам, заслуженным молчаливой Доблестью; но к пропастям, пожирающим пучинам, – если только он не остановится. Природа предназначила счастливые поля, победные лавровые венцы, – но лишь мужественным и верным. Неприрода, то, что мы называем Хаосом, заключает в себе только пустоты, пожирающие пучины. Что такое Двадцать семь Миллионов и их единомыслие? Не верьте им: Миры и Столетия, Бог и Природа и Все Люди говорят иное.

«Все это – риторика?» Нет, брат мой, как это ни странно сказать, все это Факт. Забытое в наши дни, все это столь же древне, как основание Вселенной, и будет длиться, пока не окончится Вселенная. Это теперь забыто, и одно напоминание об этом искажает твое приятное лицо насмешливой гримасой, но это будет снова достоянием памяти, если только Закон тяготения не вздумает прекратиться и люди не найдут, что они могут ходить по пустоте. Единомыслие Двадцати семи Миллионов

ничего не сделает. Не ходи с ними; беги от них, как от смертельной опасности. Двадцать семь Миллионов, идущих этим путем, с золотом, звенящим в каждом кармане, торжественными кликами, возносящимися до неба, непрестанно приближаются, – дозволь мне снова тебе это напомнить, к концу твердой земли, – и уничтожению всякой Верности, Правдивости, истинного Достоинства, которые только были на их жизненном пути.

Их благородные предки проложили для них «жизненный путь», – в сколь многих тысячах смыслов! На их языке нет ни одной старой, мудрой Пословицы, честного Принципа, выработавшегося в их сердцах и выразившегося вовне; ни одного верного, мудрого приема делания или исполнения какого-нибудь труда или сношения с людьми, которые не помогали бы им двигаться вперед. Жизнь еще возможна для них; не все еще – Бахвальство, Ложь, Поклонение Маммоне и Неприрода. Потому что есть кое-что еще – Верность, Правдивость и Доблесть. С некоторым хотя бы и очень значительным, но конечным количеством Неправдивости и Фантазмов общественная жизнь еще возможна; но не с бесконечным количеством! Превзойдите это некоторое количество, семифутовую Шляпу – и все, вплоть до самого заделанного в цинк Поборника, начинает колебаться и распадаться в Манчестерских Восстаниях, Чартизмах, Подвижном тарифе. Ибо Закон Тяготения не перестает действовать. Вы непрестанно подвигаетесь к концу земли; в буквальном смысле слова – «завершаете путь». Шаг за шагом, Двадцать семь Миллионов бессознательных Людей; пока наконец вы не очутитесь на краю земли; пока среди вас уже не будет более никакой Верности; пока вы не сделаете последнего шага уже не над землею, но в воздухе, над глубинами океана и клокочущими пучинами; – или, может, Закон Тяготения перестал действовать?

О, это ужасно, когда целый Народ, как обыкновенно выражались наши Предки, – «забывает Бога» и начинает помнить только Маммону и то, к чему Маммона ведет. Когда этот самопровозглашающий Шляпник становится более или менее эмблемой всех делателей, работников, людей, которые только что-нибудь делают, – от руководства душами, руководства телами, эпических поэм, парламентских актов вплоть до шляп и чистки сапог! Нет ни одного лживого человека, который бы не делал неисчислимого зла. Сколько же зла могут накопить, за одно или два поколения, Двадцать семь Миллионов в высшей степени лживых? Сумма его, видимая на каждой улице, базарной площади, в сенате, публичной библиотеке, соборе, бумагопрядильне и объединенном работном доме, наполняет нас чувством далеко не веселым!

Англичане

И тем не менее при всех твоих теоретических пошлостях, какая глубина практического смысла в тебе, великая Англия! Глубина смысла, справедливости и мужества, в которой, несмотря на все затруднения и заблуждения мира и на эту величайшую путаницу затруднений, среди которых мы живем, все-таки еще есть надежда, еще есть уверенность!

Англичане – немой народ. Они могут совершать великие дела, но не могут описывать их. Подобно древним Римлянам и еще немногим другим, их Эпическая Поэма написана на земной поверхности; ее подпись – Англия. Жалуются, что у них нет художников. В самом деле, – лишь один Шекспир, а вместо Рафаэля – только Рейнолдс; вместо Моцарта – ничего, кроме мистера Бишопа; ни одной картины, ни одной песни. И тем не менее они произвели Шекспира! Посмотрите, как элемент Шекспировой мелодии заключен в их природе; принужден раскрываться в одних только Бумагопрядильнях, Конституционном Правительстве и т. п.; и как он особенно интересен, когда становится видим, что ему удается даже в таких неожиданных формах! Гете говорил по поводу Лошади: какое впечатление, почти трогательное, производит то, что животное с такими свойствами так стеснено. Его речь – не что иное, как нечленораздельное ржание; ловкость – только ловкость копыта; пальцы все соединены, связаны вместе, почти слиты в одно копыто, подкованы железом. По мнению Гете, в высшей степени выразителен этот блеск глаз великодушного благородного четвероногого; гарцевание, изгибы шеи, несущей громы.

Щенок Знания имеет возможность свободно высказываться; но Боевой конь почти нем, и ему очень далеко до свободы! Так всегда. Поистине, наиболее свободно вами высказанное никоим образом не есть всегда наилучшее. Это скорее наихудшее, наиболее слабое, пошлое; смысл быстр, но узок, эфемерен. Мой привет молчаливой Англии, молчаливым Римлянам. Да, я думаю также, что и молчаливые Русские чего-нибудь да стоят. Разве они даже и теперь не воспитывают, несмотря на всяческое порицание, огромную полуварварскую половину мира, от Финляндии до Камчатки, приучая их к порядку, подчинению, цивилизации поистине древнеримским способом. Не говоря обо всем этом ни слова; спокойно слушая всякого рода порицания, высказываемые разными Ответственными Издателями! Между тем, например, Французы вечно говорящие, вечно жестикулирующие, – кого они в этот момент воспитывают? – Да и из всех животных наиболее свободно высказывающийся есть, полагаю я, род Simia. Пойдите в Индейские леса, говорят все путешественники, и посмотрите, как быстро, ловко, неутомимо это Обезьянье население⁸⁰!..