Горы моря и гиганты
Шрифт:
— Как у вас выглядит мир! До сих пор! До сих пор!
— Он еще долго будет так выглядеть! Всегда!
— Уайт Бейкер тоже это говорила. Всего несколько лет назад: Мардука, дескать, нужно ликвидировать, а бранденбуржцев выкурить из их логова. Но где теперь Уайт Бейкер?
— Послушайте, Делвил! Стирайте грязное белье у себя дома.
— Я разнюнился, хотите сказать? Но это, собственно, не слабость — что сейчас я разнюнился. Когда я смотрю на ваши дома и эти человеческие толпы, я… как бы их не вижу.
Тен Кейр вежливо отделался от Делвила и теперь издали — из своей угловатой головы — наблюдал за вздыхающим лондонцем, которого оставил у окна. Бельгийцы, двадцать мужчин и женщин (отпрыски недавно возвысившихся родов, принадлежащие к разным расам), с англичанами особенно не считались.
Из гамбургских беженцев и переселенцев, оказавшихся на территории Бельгии, брюссельские сенаторы задержали нескольких человек и теперь представили их англичанам. Тен Кейр смеялся:
— Вот ваш идеал, дорогие гости. Ну, и как они вам нравятся? Хотите совершить воздушную прогулку над Голландией, вдоль побережья? Вы могли бы увидеть нечто очень старое и вместе с тем новое. Борьбу всех против всех. Эта игра нынче опять вошла в моду: ею наслаждаются, как если бы ее изобрели лишь сегодня. Для чего существуют бедствия смерть голод? Не просто же как материал для рассказов и театральных представлений. Давайте приблизимся к жизни! Прижмемся к ней теснее, теснее! Человек живет только раз, так пусть живет на всю катушку. Кто не отморозил себе на ногах все десять пальцев, не знает, что такое жизнь. Кто не просыпается утром в машине (но он проснется уже не в своей машине, машину у него ночью украдут, он будет лежать между следами ее колес, в грязи, со слегка проломленной, туго соображающей головой) — тот ничего не смыслит в бытии. Тот не постиг всей полноты своей экзистенции. Тот, хе-хе, стоит перед дверью как нищий.
И Тен Кейр обвел руками задержанных, так что широкие синие рукава соскользнули к его плечам:
— Вот перед нами жители рая! Вновь открытого, вновь завоеванного! Блаженны и мы, ибо можем их лицезреть! Всемилостивый Господь, которому поклонялись наши предки, смягчился, уступив людским просьбам. Он сделал одно исключение. Принял каких-то избранных обратно в рай. Ну, и как вам теперь там живется, милостивые дамы? Милостивые господа? Как выглядит Всемилостивый Господь, после столь долгой разлуки: хорошо ли себя чувствует, симпатично ли мечет молнии, заключил ли Он вас в объятия? Была ли встреча — в общем и целом — радостной? Накрытый стол, приятно натопленная горница? Что скажете, наши английские друзья — и прежде всего ты, Делвил, — этим жителям рая? Как восхитительно, что они снизошли до того, чтобы провести часок с нами. Что решили нас осчастливить. Пожалев нас, согласились рассказать об увиденном. Но я уже обо всем догадываюсь, даже прежде, чем поговорил с ними. Эти тайны! Эта неземная красота ликов… Вы только взгляните на них, на перламутровый блеск их колеи, на их ноги и руки, лица. Они нарочно покрыли себя толстым слоем грязи, чтобы мы не расстроились, увидав их эфирный облик. Они очень деликатны. Используют грязь как косметику. Вы думаете, они одеты в лохмотья? Делвил, в лохмотья? Обитатели рая — и в лохмотьях?! Ха-ха! Вам кажется, они выглядят как скелеты, как нищие, которые много недель питались колосками с полей или древесной корой и в изобилии пили речную воду. И они, наши гости из рая, тоже утвердительно кивают. Ох уж эта их деликатность! Преувеличенная чувствительность! Зачем вы ведете себя так скромно? Мы сильные; мы бы уж как-нибудь выдержали удар. Вы сейчас идете из рая. Вы покинули наши жалкие градшафты, где мы вас до смерти мучили кушаньями и напитками, этими жалкими пережитками прошлого, где мы калечили вас длящимся всю неделю покоем. И вы отправились в рай к подлинному… неистребимому Всемилостивому Богу, прочь из этого низменного городского бытия, с его пестрыми огнями, товарами, самолетами, играми, подливками, сотнями сортов продуктов, вин, всей прочей мерзостью и пыточными орудиями, заставлявшими вас корячиться с утра до вечера. И не было этому конца. Невыносимая мука, невыносимая… Но рай распахнул свои врата, нечестивые улицы сгорели, господа взлетели на воздух, взорвались, образовав радостный фейерверк в честь великого Прибытия. Событие, достойное того, чтобы его запечатлели в Библии. Вы достигли рая! И застали там всё точно в таком виде, как было при Адаме. Вы приняли в свою собственность весь этот заповедник. По вам видно, как вы рыдали от умиления, когда впервые попали туда. Ваши глаза и сейчас еще красные. Представляю, как вы приветствовали дождь — эту влагу, неиссякаемую влагу небес, напоминающую о библейском потопе и падающую с настоящего, а не нарисованного неба. Влагу, которая падала сверху, была подлинной, и ее становилось все больше, больше. Вы вдруг с блаженством осознали, что человек в самом деле произошел из воды, и вас пробрала дрожь! Вы ни днем, ни ночью не хотели вылезать из воды; вы, счастливые, плавали в ней, плескались. Жевали травы и злаки. Ну, и как они на вкус? Наконец, наконец вы обрели пищу, которую вам будто подносит на ладони сама Земля, вынашивающая и рождающая все сущее. Она ведь была и остается нашей Праматерью! И останется ею навсегда! Горе тому, кто забывает об этом. А дальше вы сталкивались со все новыми сюрпризами. Вы стали болеть, обрели право болеть. Познали на себе благодать лихорадки, благотворное воздействие боли, бессонницы. Какое блаженство! Ни один человек, ни один господин, никакая фабрика не могли бы вам это обеспечить в таком изобилии и разнообразии. Вы наверняка почувствовали себя счастливыми: я могу не спать, я дрожу от лихорадки, у меня раскалывается голова, болят челюсти, кости… Как хорошо: мне никто не поможет, я предоставлен себе самому, я человек, я в раю, я приник к груди матери-природы… А сам я, Тен Кейр, — что же я, преступник, наделал? Я велел вас задержать! Простите, дорогие друзья. Нам вас так не хватало! Мы скоро снова вернем вас в ваше волшебное царство. Не забывайте нас, бедных: нас, здоровых и сильных, имеющих достаточно еды и питья, тепло одетых. Нас, которые вынуждены все эти муки терпеть.
Госпожа Агоре, тучная спокойная женщина в красном бархатном платье, кивнула, пока другие еще смеялись:
— Мы совершили ужасное преступление.
Неисчерпаемый Тен Кейр тут же снова зафонтанировал:
— И Бог покарает нас молоком и медом! Методы наказания за много веков изменились. Сера и огонь людей не исправили, теперь Господь действует так.
Госпожа Аторе, все с той же серьезностью:
— И Он прав. Мы уже исправились. Хотя еще недостаточно. Лечение должно проводиться более интенсивно. Боюсь, Он не остановится и перед самой крайней мерой.
— Что же это за мера, Аторе?
Она закатила глаза, выпятила губу:
— Я бы хотела… хотела… смотря по настроению… Быть то мужчиной, то женщиной.
Общий взрыв хохота.
— Что ж, попробуй!
— По крайней мере, хоть какое-то предложение.
И под всеобщий смех госпожа Аторе — все так же серьезно, укоризненно надув губы — бросила:
— Вам смешно! А я в самом деле вступила бы в эту Церковь. Уж такая я грешница.
Хорошее настроение бельгийцев обратилось в свою противоположность, когда, чуть позже, заговорил тихий лондонец Пембер. Над этими людьми, заметил толстяк, не стоит просто смеяться. На самом деле надо бы внимательней присмотреться к их коже, их волосам, их телам. Гамбуржцев привели в столь плачевное состояние не только горестные перипетии их краткосрочного бегства. Что же так разрушительно повлияло на этих людей?
— Ну, и что же? — нетерпеливо перебил Тен Кейр.
Пембер покачал головой:
— Ты зря так резвишься и так уверен в себе. Мы в Лондоне наблюдали за такого рода процессами с более близкого расстояния, чем вы. Не по своей воле — просто к нам они подступили вплотную. Вам бы стоило посмотреть и послушать, что творится на реке Уз. Там царит такое уныние, что описать его я не в силах. Спрашивается, имеются ли у людей основания, чтобы впадать в уныние.
— И?
— Собственно, это все. Можем ли мы бороться с подобными бедствиями?
Тен Кейр, ернически засмеявшись, расправил плечи и раскинул руки:
— Для того мы и собрались здесь, чтобы подискутировать по поводу бедствий этих переселенцев! Мы их попросим почитать нам лирические стихотворения в сопровождении лютней и хора. Для того мы и собрались. А как же наши города? Мы сами и то, чем мы управляем, наши градшафты, — все это хлам! Что они такое? Ничто! Ничто!
Делвил и Пембер замолчали, поняв, что им не переубедить непоколебимо-жесткого бельгийца. Американская делегация, приехавшая сюда из Лондона, вслед за англичанами, в споры тоже не вступала. Американцы молча терпели язвительные шуточки брюссельцев и гневные тирады несдержанного на язык Тена Кейра — одного из жеребцов, запряженных в общую телегу, тянуть которую он не желал. Терпели его неприязнь к бегущим из городов. Не проходило дня, чтобы он не намекнул обеим иностранным делегациям, что им пора убираться восвояси. И члены этих делегаций дрожали при одной мысли о встрече с ним.
Их пригласили на прогулку по улицам Брюсселя. На север тянулись ряды домов, фабрики, лесные массивы — до самой Шельды, если не считать вклинившегося старого Антверпена; Шельда и с запада приближалась к Брюсселю: к его предместью Ауденарде. Нивель и Суаньи — южные предместья. Оттуда уже недалеко до Монса. Почти против воли иностранные гости позволяли носильщикам нести их по роскошному городу; бельгийцы же откровенно наслаждались своим триумфом. Гостей часами таскали в паланкинах по гигантским пассажам; рядом с ними находились исключительно тактичные слуги, присутствовали и вооруженные охранники. Господство бельгийских аристократов было настолько прочным, что они могли совершенно спокойно передвигаться по всему городу в паланкине, не ступая на землю и только меняя по пути носильщиков. В этой стране редко встречались поля и пастбища, а слабаков-вырожденцев быстро устраняли: поток иммигрантов здесь не иссякал. Витрины пассажей буквально ломились от вещей, улучшающих настроение и создающих ощущение счастья. Опьяняющие музейные экспозиции… И все, что выставлялось в витринах, было доступно для каждого, кто подчинялся господствующей элите. От граждан требовалось, помимо соблюдения законов, лишь участие в различных видах работ, с предусмотренными долгими перерывами. За счет этого здешние градшафты существовали, словно тропические деревья: в избытке производя плоды. Господа и дамы из сенаторского сословия, когда их проносили через толпу, почти не смотрели на расступающихся людей. Рядом с ними шагали, то и дело приближаясь к паланкинам, молодые, но опытные профессионалы: специалисты по поддержанию тонуса, исследователи и изобретатели новых потребностей; у всех у них был такой вид, будто и сами они вот-вот сделаются господами. Светоносные вещества, ковры, предметы одежды, будоражащие и усыпляющие напитки, разнообразнейшие продуктовые смеси, разработанные на фабриках Меки, вода для ванн (с возбуждающим, стимулирующим или усыпляющим воздействием), ласкатели и обдуватели — отдельно для лба щек груди рук… Испытующе-холодным взглядом окидывали эти вещи мужчины и женщины из господствующего сословия. А простые люди стояли перед витринами, не в силах отвести глаз, — словно завороженные. Величавый Тен Кейр с гордостью поглядывал на Делвила и Пембера. С таким видом, будто хотел сказать: «Смотрите, сколько сокровищ, дарующих людям блаженство». Делвил же думал: «Что кричали толпы в западной части Лондона, когда сжигали пассажи? Долой эти тюрьмы и крепости, созданные нашими господами! Так кричали и молчуны, и воины, и змеи».
Вечером, после этой прогулки, они остановились в подземном сводчатом помещении рядом со входом на фабрику синтетических веществ. Здесь работали ученые — и практики, и теоретики. Многие сенаторы тоже имели здесь свои лаборатории и сейчас приветствовали работающих, молчащих, испуганно вскакивающих при их появлении мужчин и женщин (которых порой усыновляли, если те были достаточно знающими и обладали чувством собственного достоинства). По стенам — магические круглые световые пятна, обрамленные черными диафрагмами: разноцветные глаза-светильники, которые можно уменьшить поменять местами передвинуть закрыть. Здесь изучали кристаллы. Каменная пыль лежала на черных столах. С потолков свисали большие таблицы с удивительными знаками стрелочками цифрами. Хозяева и гости быстро шагали мимо низких дверей, которые вели в более глубокие подвалы — к камерам, совершенно изолированным от движения на поверхности земли, от тепла и лучей небесных светил.
Возле одной оцифрованной двери Тен Кейр остановился. Они спустились на лифте вниз.
— Никто не должен знать, — пояснил ставший вдруг очень серьезным Тен Кейр, когда они оказались в совершенно пустом помещении, у стены которого стояло несколько закрытых высоких шкафов, — никто не должен слышать, о чем мы будем говорить. Может, сейчас наши английские и американские друзья выскажут то, что они давно хотели сказать.
Все устроились на полу в помещении, темноту которого пронизывал пучок лучей, вроде бы выходивших — и конусообразно распространявшихся — из отверстия в стене, из светового пятна. Поскольку никто пока ничего не говорил, Тен Кейр, стоявший в темноте рядом со световым пятном, продолжил: