Горы моря и гиганты
Шрифт:
Тен Кейр, насмешливо:
— Великое время, но… человеческий род измельчал. Нет, нас-то это не касается, Де Барруш, мы-то не измельчали. Хеварос — отнюдь не ничтожество, и госпожа Аторе — тоже. Я не собираюсь выкидывать на ветер мысли, копившиеся тысячи лет. Мы сумеем сжать зубы и сражаться. Я лично готов даже умереть.
— Будет большая битва.
— Де Барруш, мы еще крепкие. Кто-то попытается подточить наши корни. Но мы этого не допустим.
Делвил сидел, подперев голову рукой:
— Что же вы собираетесь делать?
— Устроим в этой стране новую Уральскую войну, господин Делвил! Делвил, — он потряс его за плечо, — открой наконец глаза. Ничего другого не остается.
Делвил и Пембер часто заглядывали в исследовательские лаборатории бельгийцев. Наблюдали за работой специалистов, наведывались туда и с Де Баррушем. В какие-то моменты Делвилу казалось, будто надвигающаяся опасность — всего лишь сон. Как же далеко от него была Уайт Бейкер, какими непостижимыми, отталкивающими представлялись ему все эти змеи, воины, варвары, Мардуки, Цимбо! Может, и вправду стоило бы их уничтожить. Однако уже и здесь, на перекрытых сверху брюссельских улицах, чувствовалось какое-то нехорошее брожение. Здесь появилось множество храмов и колдунов. Снаружи сюда просачивались беженцы и всякого рода заблудшие овцы.
Бельгийские сенаты выдвинули идею, что надо тайно привлекать на свою сторону надежные градшафты, где бы они ни находились, объединяться с ними, слабые же сенаты свергать посредством путчей — и действовать таким образом сперва на континенте, а позже и в Америке; одновременно следовало укрепить посредством подобных мер и африканское побережье. Вооруженные до зубов брюссельские эмиссары вскоре уже вели подстрекательскую работу во французских испанских итальянских южно-германских западно-германских градшафтах. Уже приходили известия о мятежах в некоторых городах, о свержении тамошних правительств, о появлении новых сенаторских кланов, пользующихся поддержкой бельгийцев. В Брюсселе Антверпене Монсе началось расширение фабрик Меки, совершенствовалось и скапливалось — в огромных количествах — оружие. Бывали моменты, когда Делвил и Пембер, которые снова и снова возвращались в Брюссель, под влиянием свежих новостей будто обретали второе дыхание. Бельгийцы в то время не скрывали от лондонцев своих планов. Тен Кейр намеревался в случае необходимости оккупировать Лондон. С согласия бельгийского сената он потребовал от Делвила, чтобы тот представил четкие разъяснения относительно мер, предпринимаемых против грозящего уничтожения британских градшафтов, а также относительно «чистки» английских островов.
Лондон давно ожидал подобного шага. Нельзя было воспрепятствовать массовому притоку в страну опытных рабочих из Бельгии и Голландии, чей труд требовался на строительстве новых фабрик и на военных заводах. Время шло. Делвил теперь твердо решил не уподобляться Уайт Бейкер, которая как-то раз объявились в Лондоне и уговаривала его сложить с себя должностные полномочия, не задерживать колесо судьбы. Они смотрели друг на друга. Эта женщина, сильно похудевшая, все еще носила платья из белых тканей и шерстяные тяжелые накидки, какие были у Ратшенилы; на шее у нее висел костяной амулет в виде вороньего клюва; мягко, необычайно нежно говорила она с Делвилом, чью руку долго не выпускала из своей. Он потом еще долго чувствовал себя смущенным и неспокойным — из-за тихих проникновенных речей, из-за молчания этой Уайт Бейкер, прежде столь гордой и сильной, ратовавшей за войну против Мардука. С грустью он осознал: она ничего не смыслит в вещах, которые сейчас поставлены на кон, ничего больше не помнит. Ей бы посмотреть на сильных непреклонных бельгийцев, на результаты их трудов.
Среди масс населения, на западе и на севере Англии, уже распространились слухи о назревающих переменах. Люди вступали в контакт с ввозимыми в страну рабочими, принадлежащими к иным народам. Поселенцы испытывали страх. Только воинственные группы не без удовольствия воспринимали известия о новшествах, которые готовит сенат: они считали, что Лондон уже созрел для гибели, что он сам себе роет могилу. И пели песни о судьбах Гамбурга и Ганновера, о коварном, но неудавшемся плане, связанном с лазутчиком Цимбо, который в конце концов стал бранденбургским консулом… Поджигатели непрерывно шныряли между домами. Приезжие, бельгийцы, еще никогда не видели таких хитрых и неотесанных людей. Здесь все жили в состоянии не объявленной, но разгорающейся с каждой неделей войны.
В ТО ВРЕМЯ мирные змеи, кочуя из одной области в другую, рассказывали повсюду одну сказку. Была, мол, некогда дальняя страна, безмятежно раскинувшаяся под теплым небом и поросшая плодоносными деревьями. Люди там жили в светлом великолепии, а потом, в свой срок, угасали — как солнечные лучи. Обитал в той стране и большой благодушный зверь. Облаченный в плотную черную шкуру. Он, медведь, обычно лениво валялся в берлоге. Но потом в эту страну вторглись злобные чудища, притащив с собой телеги оружие всякий скарб. Чудища с дубинами и топорами напали на ленивого благодушного зверя. Его шкура была такой толстой, что он даже не зарычал. Тогда его ухватили раскаленными клещами. Он вздрогнул, поднялся на задние лапы. Поскольку берлога медведя в результате нападения обвалилась, он отправился в странствие. Улизнул оттуда.
Вышел к большой шумящей воде. Злобные преследователи, подумал, туда за ним не последуют. Медведь был почти слепым, но он почуял свежий морской воздух, бросился в воду, поплыл. Плыл, пока не почувствовал под лапами камень и не оказался выброшенным на остров.
Но пока он лежал в ущелье, скалы над ним зашатались. Камни с грохотом посыпались вниз. Медведь вставал на задние лапы, вертелся, пригибался — не понимая, что происходит. На самом деле чужеземцы просто подкупили островных муравьев, чтобы те оттаскивали прочь песок, подкапываясь под прибрежные скалы. Вдруг из-за руин выскочил молодой горностай, побежал впереди медведя. Медведь зажал губами подрагивающий хвост зверька, горностай же нашел дорогу к морю, забрался медведю на спину, подсказывал, куда плыть. Медведь плыл, плыл… Наконец горностай увидел деревья: впереди показался новый остров. Они, преодолев заросли тростника, зарылись во влажный берег. Вечером их окутала туманная дымка, земля сделалась теплой, ветер час от часу становился все жарче. Горностай дрожал, с визгом прыгал вокруг большого черного зверя. Тот стонал; хватал, высунув язык, воздух: дышать было нечем. А дело в том, что чудища поднялись на небо, с помощью лестниц и крючьев подчинили себе могучее солнце, заставили его направить свой жар на остров. Тот уже таял. Медведь увязал в огненной каше. С пересохшей пастью, пытаясь глотнуть свежего воздуха, он поднялся на задние лапы. Шкура его загорелась. Он вырвался из норы. Прыгнул и побежал. Где же вода, вода… Горностай уже не бежал рядом, медведь не сумел его спасти, он сам нечаянно стряхнул зверька со своей спины в огонь. С ревом продвигался медведь вперед; вертелся, от боли поднимался на задние лапы. (Огонь преследовал его.) Но вдруг большой зверь ощутил прохладный ветер. Настоящий ветер. И… — рухнул со скалы в море. Падая, он скулил: ибо не хотел больше плыть, а хотел опуститься на самое дно, утонуть.
Зеленый водяной дух, пенясь, выскочил из воды, как только медведь тяжело плюхнулся в море. Дух оросил медвежью шкуру фонтаном брызг. Боль сразу отпустила. «Я покажу тебе, — пел водяной дух, — куда плыть. Ты сможешь найти дорогу. Тебе надо лишь двигаться все дальше, на север: туда, где царит ледяной холод, где нет песка, где ничего не растет. Солнце там не светит, а ночь длится вечно — туда и плыви». Медведь в ответ устало и лениво хмыкнул. Он просто лежал на воде, вода его куда-то несла. На нем снова выросла черная плотная шкура, пока волны неделю за неделей уносили его все дальше. Перед его полуслепыми глазами давно сгустилась тьма. Но теперь он иногда различал впереди легкое сияние. Он плыл в ту сторону. Оказалось, сияние исходит от льда, от бескрайнего ледяного пространства. Медведь вылез из моря, отряхнулся. Опустив голову, заковылял по льдине — к ледяному гроту, который только что образовался на ней. Медведь заполз в грот, улегся. Лежал он совершенно спокойно. По льду вообще не ходил. Он и сейчас лежит там, а когда чувствует голод, пробивает в своем гроте прорубь, чтобы наловить морской рыбы.
ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ разносили эту сказку повсюду. Она, видимо, была каким-то образом связана с вызывавшей всеобщее восхищение миграцией беглецов из американских городов на полуостров Лабрадор, к холодным берегам Гудзонова залива. Люди хотели вырваться из градшафтов. Воины периодически предпринимали атаки на Лондон, другие группы переселенцев старались их от этого удержать. Страх перед разрушительным потенциалом лондонского градшафта все возрастал. Тем временем Делвил, раздраженный и растерянный, бродил по возвышенности Чилтерн. Повсюду он подмечал у переселенцев томительное, подогреваемое страхом стремление к далеким, чужим местам. Эти люди были серьезными, мягкосердечными, среди них попадалось много больных и калек: молчаливые работники, жизнерадостные нищие. Между собой они часто разговаривали о Мардуке, но интересовал он их отнюдь не как консул, в свое время проводивший рискованную политику: речь всегда шла только о его любовном поединке с бедной беспомощной Балладеской, о его дружбе с «белым» Ионатаном и о любви к нежной спасительнице Элине.
Однажды в полдень, когда Делвил выходил из заснеженного Бедфорда, намереваясь вернуться в Лондон, под ногами у него, среди ясного дня, пробежала белая кошка. Кошка металась по проселочной дороге, сверкающей под лучами солнца, время от времени садилась и облизывала свою шкуру. Она, должно быть, заблудилась. И часто исчезала, потом опять подскакивала к Делвилу. Мурлыкала чистила шкурку, устроившись возле его ног. В нем что-то вздрогнуло. Глаза у него расширились. Мороз пробежал по коже. Людей нужно вывести туда, где они обретут покой. Их нужно доставить в какое-то очень далекое, но безопасное место. Так вдруг подумалось в нем. Белая кошка уселась на его сапог. Он замер, потом нерешительно нагнулся, погладил ее шкурку. Она высоко выгнула спину, но продолжала сидеть. Он осторожно выпрямился. Кошка шмыгнула прочь. Он двинулся следом за ней. Нужно доставить людей в далекое, но безопасное место.