Григорий Шелихов
Шрифт:
молчаливости.
– Лучше было бы тебе, Бритюков, молчать - не пришлось бы искать
оправдания во лжи... А в Петербурге, - вернулся Пиль к первоначальной
мысли поязвительней уколоть столичную власть, - в Петербурге напрасно
думают, что мы к интересам и чести отечества в Сибири вровне с
медведями одно понятие имеем! Григорий Иваныч, ты обязательно
предоставь его высокородию осмотреть твою школу, а вам, господин
Кайданов, посоветую о деле этом с ребят,
привезенных в Иркутск, опрос снять. Дети туземцев, избиенных языком
Бритюкова, содержимые в сытости и довольствии коштом Шелихова,
обучаются наукам и по-русски говорят и разумеют не хуже нас с вами...
– Не премину, ваше превосходительство! - примирительно и даже
искательно отозвался столичный гость, чувствуя полный провал
полученного от Жеребцова задания.
Простодушному Пилю, уволенному через год по всемилостивейшему
рескрипту в отставку с благодарностью за долгую и усердную службу,
никогда не приходило в голову, в какой мере он был обязан этим
человеку в сером мундире, которого нечаянно, но метко окрестил
"Капкановым". "Чтоб добраться до Шелихова, надо убрать Пиля", - таков
был хитрый капкан, представленный советником Кайдановым по возвращении
из Иркутска на рассмотрение Ольги Александровны Жеребцовой.
3
"Не быть поиску гавани!" - мгновенно определила Наталья
Алексеевна, когда Григорий Иванович чернее тучи вернулся из
наместнического дворца. Он потерпел крушение. Срывается его замысел о
ненавистной ей экспедиции. И хотя разумом она полностью разделяла
горечь поражения мужа, сердцем женщины и жены благословляла ту
враждебную силу, которая сковала его волю и стремление к неверному и
никому, как она думала, не нужному подвигу.
– Высек петербургский холуй Ивана Алферьевича и... меня! -
буркнул мореход, сдернув и бросив с ходу на пол шпагу.
– Дай однорядку
и... кто придет - гони в шею!
В "каюте" - так в шутку называл иногда свой кабинет Шелихов - он
с горечью подошел к столу, где лежали развернутые листы маршрутов
поиска незамерзающей гавани. Еще и еще раз проследил затуманенными
глазами замысловатую, проложенную через горы и реки Даурии и Малого
Хингана линию красного сурика. Где-то выше 40o красный сурик вырывался
к океану - в уже найденное воображением незамерзающее пристанище.
Такие же фантастические красные дорожки тянулись, огибая с севера
японский Мацмай* и с юга Курильские острова, к берегам Америки. Здесь
красными звездочками были обозначены русские поселения, ими фантазия
морехода
В немой мгновенной ярости Шелихов схватил кусок угля и перекрыл
карту жирным черным крестом.
– Вам не надобна, а что же мне!.. Я лавку открою, в краснорядцы
заделаюсь, - шептал он дрожащими губами. В памяти вставало напутствие
Пиля после конфуза: "Иди, иди, Григорий Иваныч, ничего не говори...
Это нам из Петербурга пальчиком погрозили и для острастки посекли,
чтобы знал сверчок свой шесток... ха-ха!.. за печью..."
Сорвав со стола пачку карт, Шелихов одним рывком располосовал их
сверху донизу, оглядел оставшиеся в руках половинки, с отделившейся от
России Америкой, и, еще больше ожесточаясь, стал рвать их в мелкие
клочья.
Клочья расчерченной бумаги покрывали пол, когда вошла Наталья
Алексеевна с будничной однорядкой в руках.
– Гришата, почто убиваешься? Гляди-ко, как помучнел,* -
опустилась она на колени у кресла, в котором сидел муж. Невидящими,
будто слепыми глазами он вперился куда-то вдаль, за Ангару, и молчал.
– Мучился ты с этой гаванью, мудровал, а охлестыши столичные и свои
иркутские аспиды бородатые по насердке, зависти, что на славе ты, и
присадили... Оскудел ты всем, чем радовал, - силой-удалью, орлиными
крыльями... - И потом чуть слышно уронила: - А как недаве жили-то! (*
Побледнел (сибирск. диалект.).)
Малиновый диск солнца бессильно опускался и потухал в свинцовой
купели разлившихся в западной стороне туч. Правее, в северной части
неба, пробегали тревожные не то сполохи, не то зарницы магнитного
сияния, которое, как думал мореход, всегда стоит над льдами,
прикрывающими северные окраины русской земли.
Слушая ласковые слова жены, Григорий Иванович чувствовал правоту
ее - своего единственного друга. Он один. Стоит один под ударами
судьбы. С проклятой поездки в Петербург, со дня Кучевой гибели, все
пошло прахом: что ни задумаешь - оборачивается супротив, сходят на нет
почет и уважение от людей, завоеванные отважной игрой со смертью,
когда, зажмуря глаза, бросал кости на чет-нечет... С буранами
сибирскими, с камчатскими вьюгами, в ураганах морских развеяны силы и
здоровье. "Того и жди, задушит, проклятая!" - думал Григорий Иванович
о своей болезни - грудной жабе. В воображении Григория Ивановича эта
нудная хвороба вырастала в мерзкий образ когтистой жабы, с лицом вдовы
секунд-майора Глебовой...
– Лебедевских рук дело и Ивана Ларионовича выдумки! - уверенно