Григорий Шелихов
Шрифт:
сказала Наталья Алексеевна, выслушав во всех подробностях рассказ мужа
о событиях дня.
– А и что ни говори, безвинная кровь вопиет... Казнить
тебе Коновалова за зверство его следовало, а ты потачку дал...
– Как это потачку дал? В трюм кинул и в Охотск на суд отослал...
– То-то на суд! А какой ему был суд? Опять он там, опять над
беззащитными изгаляется, кровь людскую, пес хрипучий, слизывает и твои
труды и Баранова старания под корень
бы его обезвредил, а ты не дозволяешь, к Голикову прислухиваешься,
Лебедева как бы не обидеть опасаешься.
– Недаром говорится: волос долог, да ум короток, - попробовал
мореход прикрыться грубоватой шуткой от упреков Натальи Алексеевны.
Много неприглядного осталось в ее памяти из первого плавания, и крепко
тревожили сообщения Баранова о разгуле лебедевских ватаг под
предводительством снова объявившегося в Америке Коновалова.
– Пусть уж
люди сплетки плетут, а тебе не пристало корить меня... Ты-то знаешь,
какой шум Лебедев поднял по нашем возвращении. Голиков и по сей день
усердствует дело подорвать, не гляди, что компанионом считается...
– Кто старое помянет, тому глаз вон, а я... Григорий Иваныч, и не
судья тебе. Знаю, в каком обложении ты трудишься, - как всегда
уступчиво согласилась Наталья Алексеевна.
– Тебе виднее! Об одном молю
господа, не упала бы на деток наших кровь безвестных и безыменных,
погубленных нашим небрежением...
Уж кто-то, а Наталья Алексеевна знала, сколько греха принял на
свою душу ее Гришата в погоне за славой и богатством, сколько молитв,
обетов и милостыни положила она за его удачу, когда, выбиваясь из
подлого состояния в именитые люди, кидался он на самые что ни на есть
опасные дороги, улыбчиво и бездумно ставил на кон свою и чужие жизни.
Самым дорогим кладом Натальи Шелиховой, правдивой и сильной духом
русской женщины, была вера в то, что муж ее больше мореход и
открыватель, чем купец и охотник до золотишка. Неугомонная
предприимчивость и беспокойные смелые планы рождены не низменной
страстью его к золоту, а из благородного стремления к подвигу, из дум
о своем народе, из усердия к славе и чести отечества...
– Ну-ну, не накликай беды, Наташенька, - смущенно защищался
Шелихов, не раз уже побаивавшийся душевного зрения и чуткости жены.
–
Людей, на Китай нанятых, завтра распущу, а в Славороссию вместе
поплывем наводить порядок... Вот только от Николая Петровича, как дела
наши идут, вестей дождусь да с компанионами договорюсь, - к тому
времени корабли снаряжу...
Разговор был прерван
полное удовлетворение от неожиданных вестей, рассказанных доктором.
Наезжий петербургский ревизор, потерпев позорное фиаско с поручением
высоких особ сокрушить Шелихова и обремизить Пиля, выйдя от
наместника, поехал, как оказывается, прямо на дом к заварившему эту
кашу Козлятникову и, застав пакостника за штофом водки и блюдом
байкальских омулей, так измолотил его тростью, что Козлятникова,
забившегося в испуге под стол, вытащили оттуда без языка...
– Козлятник, котори лежал под стол, - рассказывал Сиверс, - после
столични угощенья, ganz moglich,* ляжет на стол... Скоротечни
покойник!.. Но этот крючок все же имел сил и надобность просить меня
составить fur Ordnung** медисински протокол, что он битый насмерть...
(* Очень возможно (нем.). ** Для порядка (нем.).)
Лебедев и Голиков, по словам Сиверса, услышав, что представитель
крепкомочного столичного правосудия, избивая Козлятникова, обещал так
же расправиться и с другими виновниками конфуза, струсили и поехали к
Пилю искать защиты.
– Excellenz* были ошень довольный, ошень смеялся, ошень ругался,
кричал "по делам ворам и мука", мигнул мине передать медисински
conclusium,** чтоб отослать в Петербург, а полицмейстеру сказаль, что
господин Капканов обязани в одни сутки убираться из Иркутска... (* Его
превосходительство (нем.). ** Заключение (лат.).
Шелихов хохотал до колик и заставил Сиверса дважды повторить
рассказ, смакуя испуг и растерянность личных врагов от такого
неожиданного афронта. Поношение сословной чести и достоинства
купеческого звания залетным столичным вицмундиром в этот раз не
вызвало обычных жалоб на неуважение и униженное положение купечества
среди прочих сословий российского государства.
Купец-землепроходец Шелихов держался никем не разделяемых в его
время представлений о движущих силах русской истории. В отличие от
враждебных, как он понимал, народу бездельных дворян и служилого
чиновничьего сословия, он ставил первыми подобных себе купцов,
добытчиков и предпринимателей. В его представлении русские люди искони
были купцами и землепроходцами. Где торговой смекалкой, а где и
воинской силой раздвигали они пределы и крепили мощь русской державы.
Настойчивый меркантилизм Петра I, давший выход таившимся в народе
подспудным силам, представлялся мореходу золотым веком России. "Иные в