Игра на двоих

Bizzarria

Все это я вспомнил вчера, на обратной дороге в переулок, где ожидали своей незавидной участи тела пятерых убитых мной парней. Мне пришлось довольно долго обдумывать вопрос о том, где и как скрыть следы преступления так, чтобы никто — даже случайно — не смог их обнаружить. Уже пересекая Главную Площадь, я уловил еле слышный плеск воды и мне в голову пришла вполне логичная мысль. На ее осуществление я и потратил оставшиеся до рассвета часы. А сейчас стою на том самом месте, откуда сбрасывал своих жертв в воду.

Пнув попавшийся под ноги камешек, бросаю беглый взгляд на поверхность водоема и довольно усмехаюсь. Мои расчеты оказались

верными: за прошедшие сутки температура сильно понизилась, а канал покрылся тонкой коркой льда. Еще несколько дней, и слой станет намного более толстым и прочным, а вода смоет с тел все следы, указывающие на личность убийцы. Я продолжаю бродить по пустынным улицам Дистрикта на протяжении всей оставшейся ночи. Безотчетный страх мешает мне повернуть назад. Боюсь вернуться домой и увидеть, что Эрика ушла, и в то же время — что она все еще там, ждет меня. Не могу решить, что пугает сильнее.

В Деревню возвращаюсь только на рассвете. Проскальзываю в приоткрытую дверь, медленно поднимаюсь по лестнице и осторожно заглядываю в библиотеку. Девчонки нет. Из груди вырывается вздох, одновременно означающий разочарование и облегчение. Может, я напугал ее — в последнее время у меня это неплохо получается. Может, обидел своим уходом. «А может, ей, как и мне, просто нужно время, и она скоро вернется», — мысленно убеждаю себя, понимая, что не стоит делать поспешных выводов. Мы оба пока не готовы принимать столь важные решения.

И все же это не спасает меня от внезапно нахлынувшего чувства пустоты и одиночества. Продолжая бродить по дому, в конце концов прихожу на кухню и устраиваюсь за столом, закинув на него ноги. Внезапно мне становится холодно. Критическим взглядом окидываю мрачную, захламленную комнату и останавливаюсь на бутылке вина, стоящей на столе уже несколько недель. В голове мелькает мысль о проверенном способе согреться. Беру в руки бокал; темно-красная жидкость с едва уловимым пряным запахом льется по его тонким стеклянным стенкам. Подношу ко рту, делаю глоток. Терпкое вино обжигает пересохшее горло, по телу пробегает огненная волна. А затем происходит нечто странное. Я вспоминаю ощущения от прикосновений и объятий Эрики, от ее близости, от случайных пойманных взглядов. Воскрешаю в памяти, как меня бросает в жар, когда я чувствую тепло ее тела рядом, в нескольких сантиметрах от моего. Сравниваю с тем, что чувствую сейчас, — жаркий, но фальшивый огонь по венам, губительный яд в сердце, маскирующийся под разгорающееся пламя. И понимаю, что все изменилось, снова. Только если раньше это открытие вызывало у меня лишь раздражение и досаду, то теперь это совершенно не важно. Теперь я смогу отличить истинное тепло от его жалкого подобия.

Словно очнувшись от долгого сна, трясу головой, оглядываюсь по сторонам и с удивлением и отвращением смотрю на бокал, который все еще держу в руках. Ставлю бутылку с вином на самый край стола, а затем резким движением руки толкаю его вниз. Сосуд разбивается на множество мельчайших осколков; громкий звон оглушает меня и еще долго отдается эхом в опустевшем доме. Темно-алая жидкость растекается по полу. Я поднимаюсь и, шатаясь и поскальзываясь, добираюсь до гостиной. В голове шумит, перед глазами прыгают черные точки, во всем теле ощущается свинцовая тяжесть. Падаю на диван и забываюсь беспокойным сном.

Наутро просыпаюсь с сильной головной болью и паршивым настроением. Чтобы хоть как-то отвлечься, пытаюсь навести хоть какое-то подобие порядка на кухне, а затем, по традиции, устраиваюсь в кресле у камина с книгой в руках. Эрика не возвращается ни в тот день, ни на следующий, ни несколько суток спустя. Но я, уже наученный горьким опытом, не теряю

надежды. Так, в томительном ожидании, проходят следующие две недели декабря. Долгие, по-зимнему холодные вечера и бессонные ночи я провожу дома, разбирая накопившиеся за пару десятилетий горы хлама и выбрасывая целые ящики, наполненные пустыми стеклянными сосудами, а в светлое время суток совершаю вылазки в Дистрикт или в лес. Подолгу брожу по улицам, обмениваясь ненавидящими взглядами с жителями и — гораздо реже — короткими приветственными кивками со старыми знакомыми. В лесу уже по привычке устраиваюсь на склоне или ухожу глубоко в чащу, к замерзшему озеру. Как ни странно, вскоре у меня появляется необычный компаньон.

Это случается где-то в середине декабря, хмурым воскресным утром. Мой новый знакомый находит меня сам. Сидя на берегу покрытого льдом водоема, я предаюсь воспоминаниям и почти не замечаю, что происходит вокруг. Вдруг позади раздается грозное рычание. Я не оборачиваюсь: мне и так известно, кому принадлежит этот грубый, чуть хриплый голос.

— Здравствуй. Не думал, что ты решишься показаться мне на глаза еще раз, — отвечаю, не поворачивая головы.

Громадный черный волк подходит чуть ближе и останавливается справа; теперь я могу видеть его боковым зрением. Зверь не сводит с меня глаз, и не требуется много времени, чтобы понять, чего именно он ждет.

— Я сделал то, что обещал. Эрика жива.

Волк оглядывается по сторонам с глухим недоверчивым рычанием.

— Ее здесь нет, сегодня я пришел один.

В качестве ответа меня окидывают вопросительно-недружелюбным взглядом.

— Ей нужно время. И мне тоже.

Зверь подходит чуть ближе и опускается на землю рядом со мной. Когда я наконец отваживаюсь осторожно взглянуть на него, в голове мелькает мысль о том, не переродок ли это: для обычного волка у него слишком умный и осмысленный взгляд. Но, зная отношение девчонки к Капитолию и всем его изобретениям, отгоняю эту мысль. Это всего лишь обыкновенный волк, canis lupus, как его называли наши предки. Почему тогда мне не дает покоя взгляд этих темно-серых глаз? Слишком ясный, проницательный, понимающий. Слишком человеческий.

Мы продолжаем сидеть на берегу, периодически обмениваясь изучающими взглядами. Я высказываю вслух какие-то сиюминутные замечания и наблюдения, зверь отвечает тихим —, но уже не настолько грозным — рычанием, ворчанием, фырканьем и лаем. Видно, что он не слишком рад видеть на своей территории чужое существо, и пока я не в состоянии понять, что его сдерживает от того, чтобы наброситься на меня. Удивительное создание. По-волчьи гордый и независимый, зверь все же смог довериться человеку и позволил ему приручить себя. Внезапно промелькнувшая мысль словно окатывает меня ледяной водой. Кажется, я сам нашел ответ на свои вопросы.

— Она изменила и тебя? — еле слышно, почти шепотом интересуюсь я, — Ты был самым обычным хищником — хитрым, смертельно опасным для всех, кто встанет на твоем пути, не знающим, что такое жалость и сострадание. До встречи с ней.

Стоит мне произнести последние слова, как зверь резко поднимается, отбегает от меня на несколько шагов и запрыгивает на высокий камень, подножие которого скрыто в озере. Он запрокидывает голову, раскрывает пасть, полную белоснежных клыков, похожих на острые лезвия, и издает громкий, протяжный вой. От него веет тоской, печалью и отчуждением. Будто он чувствует себя бесконечно одиноким, чуждым этому миру, не таким, как его сородичи. «Знакомое чувство», — мысленно усмехаюсь я. Присмотревшись, замечаю на его мощном теле уродливый шрам, который не смогла скрыть даже заново отросшая шерсть. Вспоминаю рассказы Эрики. Теперь все становится на свои места.