Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
Было поздно, когда Митя прибыл в советскую воинскую часть. Его не отпустили ночью одного, он переночевал и ушел лишь утром.
Петрешты были уже совсем близко. Через каких-нибудь полтора-два часа Митя входил в родное село.
Перед ним лежало жалкое и щемящее пепелище. Из земли торчали ряды покрытых копотью дымовых труб, женщины безумного вида рылись в горелом мусоре — они что-то искали, будто там можно было найти что-нибудь, кроме горя.
Митя направился в ту часть села, где стоял дом его родителей. Дом был цел.
Митю удивило, почему перед домом стоит толпа. Он обрадовался, когда увидел Ивана Тихоновича Гудзенко. Тот говорил что-то, стоя на возвышении перед домом. Митя тотчас же подумал о сестре: раз здесь Гудзенко, быть может, Катерина тоже поблизости?
Митя стал пробираться сквозь толпу. Волнение мешало ему понять смысл слов, которые люди произносили позади него и почему-то шепотом.
— Пропустите! Пропустите, это сын! —слышал Митя. —чЭто их сын, он еще ничего не знает! Пропустите его!
Перед домом, на телеге, стояло два гроба. В одном, лежал отец Мити, в другом — мать.
Глава вторая
Георгий Сурду погиб на посту петрештинского при-маря.
Его назначение на этот пост — назначение, а не избрание— и его гибель произошли при следующих обстоятельствах.
Как уже было сказано, в феврале — марте 1944 года на территорию Молдавии вступила значительная партизанская армия. Она еще была далеко, между ней и Молдавией еще лежали сотни оккупированных километров, но народ уже знал, что она идет и придет. Слух передавался из уст в уста, его приносили раненые солдаты, направлявшиеся в тыловые госпитали.
Потом подошли передовые разведывательные отряды. Они скрывались в лесах, люди лишь по ночам заходили в родные села и деревни и осторожно стучались в окна к своим близким.
Потом началось массовое неповиновение властям, отказы работать на помещиков, отказы сдавать хлеб оккупантам, начались убийства предателей, на полицаях тряслись шкуры, переполох поднялся среди немцев.
Когда в петрештинском лесу партизаны перехватили обоз с хлебом, — о чем рассказывал Мите его дядя Трофим Рейлян, — немцы немедленно вывели свои гарнизоны из всех трех деревень, расположенных вблизи леса, в том числе из Петрешт.
Немедленно в двух из этих деревень были подожжены склады с горючим, которые немцы еще не успели эвакуировать, а в Петрештах кто-то вывез склады продовольствия. При всех этих трех операциях была перебита охрана, состоявшая главным образом из местных полицаев.
Но в Петрештах раненый полицай, который прожил еще два дня, показал перед смертью, что людьми, вывезшими склад, командовал бывший председатель сельсовета Гудзенко. Раненый клялся, что не только видел его своими глазами, но что именно Гудзенко в него самого и стрелял. Полицай плакал и умолял, чтобы дали знать Гитлеру и чтоб Гитлер вывез его, потому что он боится попасть в руки Гудзенко.
Через два дня в лес двинулся немецкий карательный отряд.
В условленном месте карателей должен был встречать предатель, вызвавшийся быть проводником.
Немцы нашли труп предателя.
Покуда они решали, как им быть, вокруг них поднялась стрельба. Было похоже, что стреляло каждое дерево, каждый куст. Немцы побросали убитых и раненых, и кто мог бежать — бежал.
Затишье продолжалось несколько дней. Немцы решили хорошо разведать лес, раньше чем пуститься туда большими отрядами. Разведку, под видом охоты, должны были произвести небольшие группы в два-три человека.
В первой «охоте» собирались принять участие лейтенант войск СС Лейхнер и вызвавшийся в качестве любителя наш старый знакомый герр Шлих, которого мучило желание собственноручно пристрелить Ивана Гудзенко.
Боясь довериться кому бы то ни было из мало им знакомых местных жителей, они назначили проводником— под видом егеря — не кого иного, как примаря Фоку Мазуру.
Фоку едва не хватил удар, когда он получил такое приказание. Он пытался отделаться, ссылаясь на слабое здоровье, на незнание леса, на неумение обращаться с оружием. Он просил взять у него что угодно, но только не заставлять его идти в лес.
Однако, как казалось Мазуре, оба немца слушали его мольбы рассеянно, быть может, и вовсе не слушали. И лишь когда он признался, что попросту боится идти в лес, потому что там партизаны и Гудзенко, то убедился, что его слушали с полным вниманием. Шлих ударил его своим могучим кулаком по зубам, говоря:
— Мерзавец! Мы, два германца — я и господин офицер, — мы можем рисковать собой ради германского отечества, а твою поганую шкуру мы должны беречь?
Он дал Мазуре еще раз, и тот счел дальнейшие колебания лишними: смерть от партизанской пули предста-' вилась ему сейчас менее вероятной, чем смерть от тяжелых кулаков Шлиха.
Но Мазура ошибся.
«Охотники» вышли в лес в ближайшее воскресенье на рассвете.
А к полудню Мазура уже сидел у самого большака, прямо на влажной земле, прислонившись спиной к старому дубу и свесив голову на грудь как человек, который заснул, опьяненный свежим лесным воздухом.
В такой позе его и нашли в конце дня петрештинские дети. Подойдя ближе, они заметили, что лицо у примаря желтое и что он не дышит. Испугавшись, дети пустились бегом. Один из мальчиков вспомнил, что покойник держал в руках какую-то бумажку, и, пожалуй, интересно было бы ее взять. Но возвращаться было страшно.
На большаке детей остановил мотоциклист-немец. Это был гонец из штаба. Там уже поднялась тревога: «охотникам» давно пора было бы вернуться, а они не возвращались. Несколько мотоциклистов были брошены в разные стороны на розыски.
Солдат стал о чем-то расспрашивать детей, но они его не понимали, точно так же, как он не понимал их. Однако по их лицам и жестам солдат все же сообразил, что что-то случилось, и приказал детям проводить его на место.
Едва увидев покойника, немец почувствовал непреодолимое желание поскорей убраться. Он выхватил из рук убитого бумажку и укатил.